– Мнительная дура! – Дверца хлопнула, и машина наполнилась свежим ароматом арбузной корки – Лиза любила экспериментировать с парфюмом.
– Здравствуй, Лизонька. Чудесно выглядишь, какие у тебя жизнеутверждающие духи, – улыбаясь, произнес Павел, с удовольствием ее разглядывая. Сегодня она опять была какая-то новая, в строгом светло-зеленом деловом костюме.
– Что? Ах да, только я забыла, как они называются. Представляешь, Паш, Ленька вообразил, что у него опухоль мозга. Вот додумался! Говорит, голова еще болит, а к врачу идти отказывается. У него Батама – сама врач, правда, гинеколог, у меня одноклассница медицинское светило, просвечивает всех подряд в какой-то хитрой трубе. А он сидит дома и мнит себе всякую дрянь.
– Я уже не первый раз замечаю, Лиз, что ты говоришь о нем почему-то в женском роде?
– Потому что он сам так о себе говорит.
– Не слышал.
– Еще бы. Что ты, – Лиза замахала на него руками. – При тебе Ленька так никогда говорить не станет. Но сейчас это неважно, потому что он дурак и мнительный!
– Ты не промокла? – спросил Павел и провел рукой по ее волосам. Потом рука задержалась на ее плече и, скользнув на талию, остановилась. Лиза придвинулась к нему и посмотрела ему в лицо совсем близко.
– Да вроде бы нет. Ты тоже сегодня чудесно выглядишь. Нарядился настоящим франтом.
– У нас же намечается выход в свет.
– Ну что? Куда поедем?
– Есть тут недалеко одно местечко… Ты как относишься к французской кухне?
– Это устрицы с улитками? – скривилась Лиза.
– Совсем не обязательно. Я и сам противник заказывать в Москве свежие устрицы. У них там большой выбор: мясо, птица, рыба. Madame, la cuisine francaise est tres varie, – сделав серьезное лицо произнес Павел, – в смысле французская кухня разнообразна.
– Тогда быстрей поехали. Да здравствует разнообразие!
В Лизиной сумке ожил мобильный, салон машины наполнили бодрые аккорды свиридовского «Время, вперед!» – звонила мама.
– Слушай, Лиза, я тебя прошу, поговори с Василисой, – с ходу потребовала Ольга Васильевна – мелкие стычки между бабушкой и внучкой случались каждый день. – Меня она не слушает, может, хоть тебя послушает… изображает из себя неизвестно кого… домашние рыбные котлеты ей сделала, а она не ест… к подружке собралась… сама кашляет и сопит… имей в виду, я ее лечить не буду…
– Ну не ест она рыбу, мам, ты же знаешь.
– А ты ее не защищай. Ребенку нужна домашняя пища… тоже мне, взяли моду дома не есть, у вас одни кафе на уме… как сходят – обеих рвет… к подружке собралась, к Катьке… у них кошка, сама знаешь, потом Васька придет, глаза красные, чешутся, астматический компонент. Я вас больше лечить не буду. Ты должна ей запретить, а то все бабушка плохая, а мать, как всегда, ни при чем.
Было слышно, как у телефона отчаянно запротестовала дочь.
– Вась, что вы опять с бабушкой ругаетесь?
– Лиз, мы не ругаемся. Но рыбные котлеты я есть не буду, они пахнут противно.
– Васька, ну съела бы для порядка хоть одну: и бабушка довольна, и с тебя не убудет.
– Ну, ладно. А ты когда приедешь?
– Васюш, я же вас предупредила, что буду поздно. Пусть бабушка не волнуется, мы с Павлом.
– Тогда скажи ему, что мне Димка сообщил – ты его знаешь, у них дача на углу – в тот день, ну когда нас ограбили, ихние рабочие рыли какую-то траншею у забора. Вот, и могли что-то подозрительное заметить. Надо, чтоб милиция их допросила. Сима говорит, это важно. Только ты не перепутай.
– Хорошо. Ну, все, Васюш, целуемся. – Лиза нажала отбой и повернулась к Павлу: – Ты, кажется, все слышал. Вот никак не уймется мой ребенок. Одни детективы на уме.
– А ребенок, между прочим, прав, и майору я обязательно позвоню. Только где они теперь, эти рабочие? Ой, прости, совсем забыл, – Павел перегнулся через кресло, в руках у него появился букет чайных роз.
– Боже мой! Как приятно, какой ты галантный, Павел, спасибо. – Лиза улыбнулась и наклонилась его поцеловать. Павел задержал ее и прижал к себе. Букет зашуршал и скатился на пол.
В калитке засвистел кодовый замок, пропуская высокую худощавую фигуру молодого человека. Было заметно, что он торопится. Стараясь удержать в руках зонт, мобильный телефон и не наступить в лужу, он неловко прыгнул. Фонтан брызг окатил светлые джинсы.
– Не прошло и получаса… нате вам, пожалуйста, он куда-то намылился, – вновь заговорила Лиза, посмотрев в окно. – Во Ленька дает, мнимый больной, а дома устроил настоящий плач Ярославны.
Машина Павла стояла у разросшегося куста сирени, Ленька их не видел. Он остановился и говорил по телефону. Но вот у обочины остановилась синяя «Тойота», открылась дверь, и Ленька проворно юркнул в салон. Сидевший за рулем симпатичный брюнет наклонился и чмокнул его в щеку.
– А жизнь-то налаживается, – произнесла Лиза заговорщицким тоном. – Все понятно с тобой, Ленечка. Смотри-ка, Паш, а он ничего себе, хорошенький. Интересно…
Павел, которого совсем не интересовала Ленькина личная жизнь, все же послушно посмотрел на сидящих в машине. Они беседовали, и водитель авто делал энергичные жесты, что-то, видимо, объясняя. Приглядевшись, Павел понял, что он с ним знаком, и стал вспоминать его имя. «Тойота» тем временем тронулась и укатила. Да, их познакомила Мира, дело было в ЦДХ, как всегда, на бегу.
– А я, между прочим, брюнета знаю, – сказал Павел и включил зажигание, – ну что, может, мы тоже поедем?
– И кто же он?
– Ты, оказывается, любопытная.
– Ну и что?
– Он – дизайнер интерьеров, весьма процветающий.
– Тогда Леньке ничего не светит. Ну а дальше?
– Мира говорила, что толковый, работает сейчас в Киеве, делает квартиры для тамошних олигархов, часто бывает в Москве, что-то для них выбирает, покупает. То бронзу, то картинки… Его зовут, кажется, Виктор, и он хорошо разбирается в антиквариате. А Мирина похвала дорогого стоит, – в задумчивости протянул Павел.
Лиза что-то ему ответила, потом начала рассказывать какую-то историю… но он ее уже не слышал. Только что сказанные им самим слова вдруг заставили его насторожиться.
38. В гостях у старого учителяМосква, сентябрь 20… г., картон/акрил
С опрокинутым лицом Николай Ефремович слушал рассказ Павла о поисках пропавшего Брюллова. В этой бесконечной суете последних недель Павел совсем про старика забыл и только теперь, когда страсти немного поутихли, решил его навестить. Вид у Николая Ефремовича был невероятно несчастный, он как-то сразу сник, состарился, было заметно, что случившееся он переживал как личную трагедию. Старик слушал, почти не перебивая, и только сокрушенно качал головой.
– Уму непостижимо, Павлуш, как такое могло случиться, – скрипучим голосом произнес он, наконец, и зашаркал на кухню ставить чайник. – Тебе с мятой или без? – донеслось из кухни.
Николай Ефремович пил полезные чаи, как всегда, лечил горло, потому что каждый новый учебный год (в Суриковском он приходится на середину октября) у него, преподавателя с тридцатилетним стажем, начинался с ангины. Больное горло и слабые связки – профессиональное заболевание почти каждого педагога.
– Уму непостижимо, – продолжил скрипеть Николай Ефремович, – вот же оно, только что в руках было… и вдруг пшик. И ведь не абы что, тут, можно сказать, сама история в дверь постучалась, в гости пришла, – на этом месте в голосе старика прозвучали нежные нотки, – такое только раз в жизни случается! И далеко не у каждого. Вот и сидят эти сморчки, искусствоведы, строчат свои труды, ни уму ни сердцу, из пальца высасывают об асимметрии женских грудей в работах Рубенса. Им такой шанс даже во сне не привидится. Эх, Павлуш…
– Ничего, Николай Ефремович, не надо отчаиваться. Не знаю, но мне почему-то кажется, что Брюллов найдется, я и Лизе так сказал, будто он где-то совсем близко, рядом, чуть ли не в соседнем доме.
– Да, – снова покачал головой Николай Ефремович, – ты пей чай-то, а то остынет. У тебя… друг мой, кхе-кхе, – неожиданно на его лице появилась хитрая улыбка, – с хозяйкой-то, с хорошенькой этой, случаем не роман?
Павел вопроса не ожидал и замялся.
– Можешь не отвечать, коли не хочешь. Я только вот что тебе скажу, никакая работа семьи не заменит.
– Это верно, но раньше как-то все не складывалось, а теперь… пожалуй, еще рано планы строить.
– Рано… хочешь, как я, всю жизнь бобылем… Да оставь ты наконец эту ложку, – сказал Николай Ефремович, глядя на то, как Павел усиленно размешивает в чае сахар. – А я ведь, знаешь, тебе сначала не поверил, когда ты мне позвонил и рассказал про портрет. Какой там у него Брюллов, думаю, откуда ему взяться. Кхе-хе… А потом вдруг в голову забрела та самая история про Мендельсона, рыбу и его кухарку.
– Я что-то не понял, вы о чем?
– Недоросль! Ты, стало быть, никогда не слышал, что единственный экземпляр партитуры Баха «Страстей по Матфею» был обнаружен совершенно случайно. Кухарка Мендельсона принесла из рыбной лавки карпа, завернутого в нотные листы. Их использовали вместо оберточной бумаги. Вот он господин Случай. Вот я и думаю, с Берсеньевым всегда что-нибудь эксцентрическое случается. От него всего, чего угодно, ожидать можно. Это, видно, у тебя в крови – удивлять. Пару месяцев назад письмо приволок…
– Нет, письмо я раньше приволок, еще весной.
– Не суть, все равно непонятно, откуда оно у тебя, у разбойника, взялось…
Николай Ефремович напомнил Павлу их разговор, состоявшийся несколько месяцев назад. В самом деле, как все удивительно сложилось. Тогда, вернувшись из Чехии, Павел и сам себе толком не мог объяснить, что с ним произошло и зачем он пришел с письмом к своему учителю. Вместо объяснений он, помнится, просто сказал:
– Если я вам расскажу, вы все равно мне не поверите. Так что лучше примите все как есть.
Николай Ефремович настаивать на объяснениях не стал, пробурчал только, что верит в порядочность Павла и, достав по обыкновению очки и лупу, принялся рассматривать пожелтевший листок. Оторвавшись наконец от письма, он с довольным видом потер руки и самым торжественным тоном произнес: