– Я тоже. – Ева шагнула к лифту.
Взволнованная администраторша побежала следом и схватила Еву за локоть.
– У Хастингса съемка! Его нельзя отвлекать!
– Хотите пари? Впрочем, не советую.
Ледяной тон Евы заставил Люсию быстро отдернуть руку.
– Если бы вы могли подождать, пока он закончит…
– Нет! – Ева вошла в лифт и нажала кнопку. Она смотрела на испуганную Люсию, пока створки двери не сомкнулись.
Ее вновь встретила знойная, как лето, музыка стиля «хай-тек», пульсировавшая в белых стенах. Оборудование – прожектора, фильтры, вентиляторы, марлевые экраны – группировалось вокруг сцены, где обнаженная натурщица принимала различные позы на огромном кресле.
Натурщица была чернокожей. Ева определила ее рост в метр восемьдесят пять. Она была поджарой, как гончая, и такой гибкой, словно ее суставы были сделаны из пластилина.
Вокруг стояли три камеры на треногах, четвертую держал коренастый мужчина в мешковатых джинсах и просторной голубой рубашке. Еще двое фотографов – маленькая женщина в черном скинсьюте без рукавов и молодой человек с волнистой оранжевой гривой – внимательно следили за происходившим.
Ева подошла к сцене и откашлялась. Женщина слегка обернулась, заметила ее и широко открыла глаза. Но ее изумление тут же сменилось ужасом.
Если бы Ева до того не видела глаз Люсии, то выхватила бы оружие и резко повернулась навстречу неведомой опасности, грозившей ей сзади.
Однако она просто шагнула вперед, не обращая внимания на волны страха, исходившие от женщины, и на громкое «ах!» молодого человека. Натурщица перехватила взгляд Евы и ответила ей насмешливой улыбкой.
– Не улыбаться! – рявкнул человек с камерой. Его голос заставил двух помощников подпрыгнуть на месте, но натурщица просто опустила уголки губ и выгнулась над креслом, как ветка ивы.
– Милый, к тебе пришли, – промурлыкала она бархатным голосом и вытянула гибкую длинную руку, указывая на Еву.
Мужчина опустил камеру и резко повернулся.
У него из горла вырвалось рычание. Еве пришлось признаться, что оно производило сильное впечатление. Она не видела вблизи настоящего медведя, но готова была признать, что внешность, а особенно рык Хастингса были медвежьими.
Ростом этот мужчина был под два метра и весил килограммов сто двадцать. Широкая грудь, сильные руки, ладони величиной с блюдо… И ужасно уродливый. Глаза маленькие, мутные, расплющенный нос на пол-лица, отвислые губы. На его висках и куполообразной, гладко выбритой голове напряглись и запульсировали жилы.
– Убирайтесь! – гаркнул он и стукнул себя кулаком по голове, словно пытаясь усмирить демонов, бушевавших в его мозгу. – Убирайтесь отсюда, пока я вас не прикончил!
Ева вынула жетон.
– Выбирайте выражения, когда разговариваете с полицейским. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
– С полицейским? Мне плевать на то, что вы коп! Я плюнул бы даже на самого господа бога, явившегося возвестить Судный день! Убирайтесь, пока я не вырвал вам руки и не забил до смерти!
Надо было отдать Хастингсу должное, выглядел он внушительно. Когда он шагнул к ней, Ева переместила вес тела. А стоило фотографу протянуть к ней медвежью лапу, как Ева изо всех сил лягнула его в пах.
Хастингс рухнул как подрубленный, лицом вниз. Видимо, он стонал и задыхался, но ничего не было слышно из-за громкой музыки.
– Выключите это дерьмо! – приказала она.
– Компьютер, выключи музыкальную программу, – пробормотал молодой человек, переминаясь на высоких каблуках. – О боже, боже, она убила Хастингса. Убила его! Вызовите «Скорую», вызовите кого-нибудь!
В этот момент музыка умолкла, и этот крик эхом отразился от стен.
– Успокойся, задница. – Обнаженная натурщица грациозно подошла к высокой стойке и взяла бутылку с водой. – Он не умер. Возможно, собственные яйца стоят у него в горле, но он еще дышит. Отличный прием, – сказала она Еве и сделала большой глоток.
– Спасибо. – Ева склонилась над рухнувшим медведем, который слабо зашевелился. – Дирк Хастингс? Я лейтенант Ева Даллас, полиция Нью-Йорка. Не стану выдвигать против вас обвинение в нападении на офицера. Одно из двух: либо я доставляю вас в управление в наручниках, либо вы немедленно ответите на мои вопросы здесь, в собственном уютном доме.
– Мне… нужен… адвокат, – выдавил Хастингс.
– Конечно, вы имеете на это право. Позвоните ему, и он встретит нас в управлении.
– Я не… – Он втянул в себя воздух и громко выдохнул. – Никуда я с тобой не поеду, злобная сука!
– Еще как поедете. И знаете почему? Потому что я злобная сука с жетоном и оружием и ничем не отличаюсь от господа бога, явившегося возвестить Судный день. Либо здесь, либо там, дружок. Выбирайте сами.
Хастингс сумел перевернуться на спину. Его лицо было белым как мел, но дыхание стало ровнее.
– Подумайте как следует, – сказала ему Ева. Потом выпрямилась и посмотрела на обнаженную натурщицу: – У вас есть халат или что-нибудь?
– Что-нибудь есть. – Женщина сняла с крючка кусок ткани в голубую и белую полоску и несколькими неуловимыми движениями закрепила его, соорудив себе что-то вроде мини-платья.
– Фамилии, – сказала Ева. – Вы первая.
– Турмалин. – Натурщица вернулась к креслу и раскинулась в нем. – Просто Турмалин. Я официально сменила имя, потому что мне нравится, как оно звучит. Натурщица, работающая по договорам.
– Вы снимаетесь у него регулярно?
– Третий раз за год. Вообще-то он чокнутый, но умеет управляться с камерой и к натурщицам не пристает.
Ева обернулась к вышедшей из лифта Пибоди. При виде лежащего на полу огромного мужчины Делия широко раскрыла глаза, но не стала задавать вопросов.
– Лейтенант, я получила нужные данные.
– Подожди минутку. Турмалин, сообщите сержанту свои данные, адрес и контактный телефон. Потом можете либо подождать, либо уйти. Если понадобится, мы свяжемся с вами.
– Ждать нечего. Сегодня он снимать уже не будет.
– Решайте сами. Следующий. – Она указала на молодого человека.
– Динго Уилкенс.
– Динго?
– Вообще-то Роберт Льюис Уилкенс, но…
– Достаточно. Что в той комнате? – спросила Ева, показав на дверь.
– Гардеробная.
– Вот и отлично. Идите туда. Сидите и ждите. Теперь вы. – Она махнула рукой женщине. – Имя.
– Лайза Блю.
– О боже, у кого-нибудь здесь есть нормальные имена? Отправляйтесь вместе с этой дикой собакой динго.
Оба торопливо ушли. Тем временем Ева подбоченилась и посмотрела на Хастингса сверху вниз. Он уже взял в руки свою камеру и навел на нее объектив.
– Что это вы делаете?
– Сильное лицо. Хорошая фигура. Выразительная поза. – Он опустил аппарат и растянул губы в улыбке. – Я назову этот портрет «Полицейская сука».
– Я рада, что вы восстановили дыхание. Останетесь лежать или попробуете встать?
– А вы снова будете пинать меня в пах?
– Если понадобится. Садитесь в кресло, – предложила она, взяла табурет и подтащила его к себе.
Тем временем Хастингс, не расстававшийся с камерой, захромал к красному креслу и плюхнулся в него.
– Вы помешали мне. Я работал.
– А теперь работаю я. Какая у вас камера?
– «Райзери 5М». А вам-то что?
– Вы пользуетесь ею постоянно?
– О господи, смотря для чего. В некоторых случаях применяю «Борнейз 6000». Когда есть настроение, вытаскиваю «Хассельблад 21». Вы что, пришли сюда прослушать лекцию по фотографии?
– А «Хайсермен Диджи Кинг»?
– Кусок дерьма. Для любителей. О боже…
– Послушайте, Хастингс, – невозмутимо продолжала Ева, – вам действительно нравится таскаться за людьми? Преследовать красивых женщин и фотографировать их?
– Я фотограф. Этим и занимаюсь.
– Вас дважды задерживали за преследование.
– Чушь! Черт побери, я художник! – Он наклонился вперед. – Послушайте, они должны были сказать мне спасибо за то, что я счел их интересными. Разве роза выдвигает обвинение против поэта, который запечатлел ее образ?
– Может быть, вам следовало бы щелкать цветы?
– Моя специальность – лица и фигуры. И я не «щелкаю», а создаю образы. Я заплатил штраф. – Он презрительно махнул рукой. – Привлекался к общественным работам. Но в обоих случаях мои портреты обессмертили этих глупых и неблагодарных женщин.
– Значит, именно этого вы и ищете? Бессмертия?
– Оно мне и так обеспечено. – Хастингс посмотрел на Пибоди, одним движением взял камеру, навел ее и спустил затвор. – Пехотинец, – сказал он и сделал еще один снимок, прежде чем Делия успела моргнуть. – Хорошее лицо. Прямое и открытое.
– Я думаю, мне следовало немного втянуть щеки. Вот так, – продемонстрировала Пибоди. – От этого скулы кажутся выше, а…
– Бросьте. Прямота облагораживает.
– Но…
– Прошу прощения. – Ева, проявлявшая героическое терпение, подняла руку. – Вернемся к нашим баранам.
– Прошу прощения, сэр, – пробормотала Пибоди.
– К каким баранам? К бессмертию? – Хастингс пожал плечами, напоминавшими горы. – Оно у меня и так есть. Более того, я его дарю. Художник и его модель. Эта связь более интимна, чем секс или родственные узы. Ее можно назвать духовной интимностью. Ваш образ, – сказал он, постукивая пальцем по камере, – становится моим образом. Мое зрение и ваша реальность, совпавшие во времени.
– Угу… И вы выходите из себя, когда люди не понимают и не ценят того, что вы им предлагаете.
– Конечно, выхожу. Люди – идиоты. Болваны. Все!
– Значит, вы тратите свою жизнь на то, чтобы обессмертить идиотов и болванов?
– Да. И делаю их лучше, чем они есть.
– А что они дают вам?
– Удовлетворение.
– В чем заключается ваш метод? Вы снимаете их в студии, в профессиональной обстановке?
– Иногда. А иногда брожу по улицам и ищу лицо, которое меня вдохновит. Но для того чтобы прожить в этом продажном мире, приходится идти на компромиссы. Делать портреты. Снимать свадьбы, похороны, детей и так далее. Но я предпочитаю работать свободными руками.