Ему помогли определиться на Лубянке, куда он был доставлен 5 октября. Там коммунист Славин занял верную партийную позицию по отношению к пособнику врагов армейскому комиссару Славину.
Замыслив совершить контрреволюционный переворот, мог ли оставить Сталин в живых полководцев, отстоявших революцию? Занозой в глазу остался у всесильного генсека Реввоенсовет Республики начала гражданской войны. Ведь ни сам он, ни его подручный Ворошилов в Совет не попали. Подобно тому как в тире меткий стрелок методично поражает одну за другой неподвижные мишени, Сталин в тридцать седьмом году выбивает весь состав РВСР, тех, кто не догадался умереть раньше: Антонова-Овсеенко, К.А. Мехоншина, В.И. Невского, А.И. Окулова, Ф.Ф. Раскольникова, И.Т. Смилгу.
Последним пал Л.Д. Троцкий, бывший председатель Совета. Реввоенсовет, возглавивший оборону советской республики, оказался сборищем изменников… И публике преподносят легенду, будто гражданскую войну выиграли не Троцкий, Фрунзе, Тухачевский, Егоров, Блюхер, Раскольников, Мехоношин, Уборевич, Примаков, Антонов-Овсеенко, а Сталин и Ворошилов.
…Поразительная память была у Сталина на добро. В октябре восемнадцатого года, после смелой атаки Стальной дивизии под командованием Дмитрия Жлобы, спасшего Царицын, Сталин торжественно обещал от имени Политбюро и советской власти, что этот подвиг не забудут никогда. Жлоба командовал потом военным корпусом, армией, а в мирные годы работал на Северном Кавказе.
В тридцать седьмом Сталин вспомнил свое обещание и отправил Дмитрия Жлобу на Лубянскую дыбу.
К концу 1938 года Сталин не оставил в живых ни одного заслуженного полководца. Во главе вооруженных сил оказались марионетки Ворошилов, Буденный, Тимошенко, да несколько карателей из дома на Лубянке, вроде М. Фриновского (нарком военно-морских сил). Им под стать — Кулик и Щаденко, участники истребления командования. Остается назвать Льва Мехлиса, успевшего набить руку на политических казнях (истребление командного состава дальневосточной армии тоже на нем. На нем и Фриновском). Его Сталин и поставил во главе политуправления Красной армии.
Комплект.
А несколько случайно уцелевших полководцев могут действительно благодарить только случай.
А.И. Тодорский, командир 5 корпуса, попал вместе с другими военными того же ранга в Лефортово. Специальная «тройка», так сказать, полевой вариант Особого совещания, оперативно отправляла в небытие одного комкора за другим: несколько минут судебной церемонии, короткое совещание, смертный приговор, и жертву оглушают в соседней комнате ударом молота по голове. Тело спускают в подвал, а там слишком живучих достреливают.
Подошла очередь Тодорского. К счастью, один из трех судей оказался его давним сослуживцем. Он спросил комкора:
— Вы ли это, Александр Иванович?..
В тройке случилось замешательство. Посовещались и объявили экстраординарный приговор — 15 лет.
Генерал А.В. Горбатов, автор книги «Годы войны», в которой не преминул рассказать о годах тюремных, был спасен Буденным. Вмешательство маршала — случай единственный, но оно все же помогло комкору выжить.
Василия Блюхера мог выручить только Сталин. Но поскольку именно Сталин дал команду уничтожить маршала, его уже не мог спасти никто. Генсек намеревался умертвить его еще летом тридцать седьмого, — помешал военный конфликт на Амуре. Удар по командным кадрам ОКДВА оживил притязания Японии на пограничные земли, и летом следующего года они предприняли наступление у озера Хасан. Блюхер был еще нужен. Но вот кончились бои, и 18 августа Блюхер летит в Москву.
На заседании Военного совета Блюхера критиковали за последнюю военную кампанию, якобы она затянулась по его вине. К тому же, маршал допустил большие потери живой силы. На заседании присутствовали члены ПБ во главе с Хозяином. Впервые Сталин молчал, впервые не вступился за Блюхера. Василия Константиновича вывели из состава Совета, сняли с поста командующего ОКДВА.
После заседания Ворошилов пытался сгладить впечатление: «Поезжай, Вася, на мою дачу в Сочи, отдохни. Мы потом подберем тебе подходящую работу.»
Блюхер перевел на имя жены свои денежные сбережения.
— Со мной теперь может случиться все… Пусть меня похоронят на Волочаевской земле, где сражались и пали мои герои-бойцы…
Полтора месяца «отдыхал» Василий Блюхер на сочинской даче Клима. В чем же он, крестьянский сын, провинился перед партией? Первым в стране наградили его орденом Красного знамени. И еще тремя. Самара, Челябинск, Тобольск, Каховка, Перекоп, Волочаевка…
А Китай, — разве не он, главный советник революционного правительства, помогал Сунь Ятсену создавать армию?
…Арестовали маршала 22 октября. На Лубянке «японского шпиона» мучили-пытали зверски.
Сколько минут нужно, чтобы спуститься с Лубянской площади к Театральной — пять, десять? Сегодня в Колонном зале Дома Союзов выступает Лидия Русланова. Ее репертуар, русские народные песни, давно известен. И вдруг — походная, дальневосточная, любимая песня Блюхера.
По долинам и по взгорьям
шла дивизия вперед…
Певица взмахнула зеленой газовой косынкой, как знаменем.
Романтика партизанских походов. И будни лубянских застенков… Палачи вырвали у Блюхера глаз, положили на ладонь:
— Будешь запираться, вырвем второй.
Этот эпизод отражен в документах прокуратуры. О последнем часе полководца сохранились лишь устные предания. Вызванный в кабинет Берии, Блюхер набросился на палача и был застрелен на месте.
Прошли годы. Вдова маршала, Глафира Лукинична, просидев в лагерях 8 лет, поехала на розыски дочери. Ребенка в пятилетием возрасте поместили в детдом. На станцию Красноярку, за далеким сибирским городом Кемерово, она прибыла ночью. Кто-то из местных, оглядев женщину в лагерной телогрейке, заметил:
«У нас тут пошаливают, нельзя вам одной идти. Я как раз собираюсь в ту сторону. Пойдемте вместе».
В дороге разговорились. Спутник оказался автомехаником. Да, он знает этот детский дом. Но ведь там содержат детей расстрелянных врагов народа?..
— Отец девочки расстрелян.
— Извините, как ваша фамилия?
И механик упал на колени перед вдовой погибшего маршала, обнял обутые в лагерные чуни ноги.
Вблизи послышалось урчание мотора. Мужчина вскочил, побежал к дороге, остановил грузовик. Женщину заботливо усадили в кабину. На место прибыли к утру.
…Заведующая детдомом привела девочку. Худенькая, маленькая для своих тринадцати лет, она секунду помедлила и бросилась на шею матери. Она заикалась от волнения:
— Ма… ма…
Потом, чуть освоившись, пожаловалась:
— Мама, а у меня вчера куклу утащили…
Вдруг в просторном вестибюле стало темно. Это любопытные детские головки закрыли снаружи окна. Первая мама за столько лет! Первая мама!
«Поцелуй злодею ручку…»
Осенью 1928 года, когда экспроприация крестьян достигла пика и в победную музыку вступили победные фанфары первой пятилетки индустриализации, Главный дирижер оркестра великого перелома вспомнил о безнадежно отставшей от всеобщего ликования Академии наук. Перво-наперво Иосиф-Строитель решил влить в этот научный организм свежую партийную кровь. И он устроил то, что у его китайского коллеги получит название «Культурной революции».
Почти сто лет, с 1836 года, действовал Устав Российской Академии наук (РАН вскоре будет переименована в АН СССР). Он предоставлял ученым гарантированные права, ограничивавшие вмешательство властей в научно-исследовательскую работу и управление Академией. За АН признавались следующие основные права.
Выдвижение и утверждение кандидатов в члены Академии.
Бесцензурное издание трудов АН.
Бесплатная пересылка всех почтовых отправлений.
Бесцензурное получение зарубежных изданий.
Самостоятельная закупка за границей и беспошлинное получение книг, приборов, коллекций.
Беспрепятственный вывоз за границу академических грузов (включая рукописи).
Освобождение от таможенного досмотра на границе.
Право иметь свою гербовую печать.
Мог ли генсек оставить без внимания такой Устав? Начиная с 1927 года, он трижды менял старый Устав на новый, пока от «вольных» пунктов не остался один, последний, касающийся печати.
Согласно новому академическому Уставу, отбор кандидатов — впервые в истории мировой науки! — должен производиться при участии «широкой общественности». В переводе на нормальный русский язык это означало: кандидатов назначат сверху. Кому быть, кому не быть ученым решал отныне партийный аппарат. Второй шаг вперед — постановление СНК от 3 апреля 1928 года об увеличении числа академических кафедр до 85. Предстояло выбрать 42 новых члена Академии.
Академик А.И. Соболевский обратился к коллегам с письмом, призвал спасти Академию от гибели, не выбирать «марксистов». То был единственный голос мужчины в собрании отважных исследователей.
По отделению гуманитарных наук власти наметили 8 кандидатов. Все они прошли первую ступень (12 декабря 1928 года). Однако на общем собрании трем из них — А.М. Деборину, Н.М. Лукину и В.М. Фриче набросали вдоволь черных шаров. Экстренно созванный президиум (Карпинский, Иоффе, Крачковский, Крылов, Ольденбург, Ферсман) решил назначить общее собрание повторно, с участием вновь избранных, и вторично поставить на голосование троих забаллотированных. Постановление президиума поддержали академики Марр, Курнаков, Платонов, Комаров, Тарле.
Всего за троих отвергнутых голосовало 15 академиков. После же заявления президиума и пяти присоединившихся (это произошло 12 января 1929 года) уравнение на тему «Кто посмел?!» решалось легче: осталось всего 5 неизвестных.
Нет, что бы там не говорили, а трусость и предательство родились не в тридцать седьмом…
В двадцать девятом нашлись стойкие люди. Девять академиков заявили протест против перебаллотировки: Ляпунов, Левинсон-Лессинг, Карский, Лавров, Бородин, Петрушевский, Владимирцов, Сакулин. (Последних троих только что избрали.) С девятым, Иваном Павловым вышел казус: самый именитый и «пригретый», он оказался самым упорным…