С Затонским, отметившим абстрактность сталинских тезисов, докладчик разделался так: опорочил неопубликованные тезисы самого Затонского, с которыми тот не думал выступать, и попутно ошельмовал автора.
Действует он напористо, нагло, без оглядки на тылы, уверенный в инертности большинства делегатов, скованных партийной дисциплиной. Отдельные выступления ленинцев — Скрыпника, Затонского и того же Сафарова не в счет. Скрыпник был резок. Он назвал инертное большинство «партийным болотом», неспособным даже выразить определенное мнение. И… и болото не хлюпнуло.
В первые же годы советской власти Сталин сумел обогатить палитру споров принципиально новыми приемами.
Порядок проведения съезда давал в руки генсека удобное средство — заключительное слово. Если в ходе прений под ударами критики начинали трещать псевдонаучные построения Сталина, он мог в заключительном слове взять легкий реванш. «Я ждал от выступавших делегатов большего», — с детской непосредственностью заявил Сталин на X съезде[31].
И никаких опровержений…
А между съездами — тогда интервалы были короткими — генсек продолжал свою линию. Нападки на Сафарова обернулись натуральной травлей. Ленин же всячески поддерживал «инакомыслящего» Сафарова, на помощь ему он послал в Туркестан А.А. Иоффе. 22 декабря 1921 года Ленин пишет Г.Я. Сокольникову, председателю Туркестанского бюро ЦК РКП(б):
«…Посылаю Вам секретно. Я думаю, что тов. Сафаров (по крайней мере отчасти) прав. Очень прошу Вас расследовать объективно, чтобы не дать склоке, сваре и мести испортить работу в Туркестане…»[32]
Это письмо, подобно сотням других документов, рисующих истинное лицо Сталина, пролежало в безвестности более тридцати лет.
От кого таился Ленин?
Год 1922, сентябрь. Сталин дает указание Кавказскому бюро ЦК провести решение о создании федерации республик Закавказья.
Когда в прошлом году решался вопрос о федерализации этих республик, Ленин настаивал на осторожном подходе, требовал обязательного соблюдения демократических норм. Он считал нужным терпеливо разъяснять политику партии, убеждать население. Все это Сталин, выходец из Грузии, отверг. Он подавил первую же попытку своих земляков отстоять право на независимость, декларированное Советским правительством. Подавил с присущими ему грубостью и высокомерием и, как обычно… чужими руками. Григорий Орджоникидзе приказал сторонникам ЦК Грузии выехать в Москву, в распоряжение ЦК РКП(б). Униженные грузины обратились в Политбюро. Вмешался Ленин и передал жалобу в… Секретариат ЦК, то есть в руки Сталина. Не ведал тогда Ленин, что для генсека решение Пленума ЦК не помеха. Не видел вождь того, что Секретариат ЦК постепенно превращается в личный секретариат Сталина.
Зато соотечественники Сталина знали, на что способен кинто, занявший кресло генсека. 22 октября ЦК компартии Грузии, почти в полном составе, подал в отставку. Сталин мгновенно захлопнул ловушку: Закавказский крайком — а там заправлял делами Орджоникидзе — тотчас назначил новый состав ЦК Грузии, и этот послушный ЦК был срочно утвержден Москвой.
Однако в двадцать втором году еще можно было обжаловать решения центра. И даже надеяться на справедливость. Грузинские коммунисты добились в ЦК создания специальной комиссии. Но генсек не выпускал инициативы из своих рук: он предложил включить в комиссию Феликса Дзержинского, Д.З. Мануильского и В.С. Капсукас-Мичкавичуса — людей столь же покладистых, сколь недальновидных. Решение секретариата ЦК о составе комиссии Сталин провел через Политбюро методом опроса. Опрос — это великая находка. В умелых руках опрос мог стать удобным средством утверждения единовластия генсека[33].
Ленин от голосования воздержался и счел нужным послать в Грузию, помимо комиссии ЦК, А. Рыкова. Сомнения Ленина подтвердились: конфликт не угас, разразился скандал, сталинский эмиссар Григорий Орджоникидзе ударил по лицу одного из сторонников Буду Мдивани (тогда их еще называли не «врагами народа», а просто «уклонистами»), ударил в присутствии старейшего коммуниста, члена Политбюро Рыкова.
Что ж комиссия? Она оправдала доверие генсека, признав «правоту» Орджоникидзе…
Такого рода комиссии Сталин комплектовал из сугубо своих людей (во вторую комиссию генсека вошли Каменев и Куйбышев). Ленин это видел, посылая повторно своих доверенных лиц.
Получив информацию от Дзержинского, Ленин верно заметил, что «тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого „социал-национализма“»[34]. Теперь понятно, почему Сталин скрыл от Ленина материалы расследования конфликта.
Ленин настойчиво добивался получения материалов комиссии ЦК, Сталин упорно препятствовал этому. Он установил систему жесткой цензуры и давления на секретарей и помощников вождя. Свидетель — Дневник дежурных секретарей. Ленин постоянно ощущал тяжелую руку генсека, поэтому действовал втайне от него. 24 января 1923 года он вызвал к себе Л. Фотиеву и упрекнул ее: «Прежде всего по нашему „конспиративному“ делу: я знаю, что вы меня обманываете».
Фотиева пыталась уверить его в противном, но Ленин сказал:
«Я имею об этом свое мнение»[35].
На следующий день Ленин напоминает о материалах. 27 января Фотиева узнала от Дзержинского о том, что документы находятся у Сталина. Фотиева записала: «Послала письмо Сталину, его не оказалось в Москве. Вчера, 29 января, Сталин звонил, что материалы без Политбюро дать не может… Спрашивал, не говорю ли я Владимиру Ильичу чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел. Сегодня Владимир Ильич вызывал, чтобы узнать ответ и сказал, что будет бороться за то, чтобы материалы дали»[36].
Наконец, 1 февраля Политбюро разрешило выдать материалы по «грузинскому делу». Сталин был явно недоволен. Он предложил Политбюро освободить его от хлопотных обязанностей, связанных с наблюдением за исполнением Лениным терапевтического режима. Он, конечно же, играл, генсек. Сталин знал, что никто не решится лишить его статуса надзирателя[37].
Ленин тяжело переживал заблуждения большинства членов ЦК. Они пошли на поводу у Сталина. Ленин не мог смириться с великодержавной линией в национальной политике и создал, в противовес генсеку, свою комиссию для изучения материалов «грузинского дела».
«Ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию» Ленин считает Сталина и Дзержинского[38]. Не доверяя им решения острого конфликта, Ленин в письме Троцкому 5 марта 1923 года просит его «взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии»[39].
Сталин опасается полного разоблачения, он категорически запрещает Фотиевой информировать Ленина о текущих делах[40].
Что касается материалов, то наиболее важные генсек от Ленина все же утаил. Так, «пропало» заявление Кобахидзе, которому дал пощечину Орджоникидзе[41].
В октябре 1922 года встала проблема монополии внешней торговли. Заняв сразу же антиленинскую позицию отказа от монополии, Сталин не посчитал нужным вникнуть в суть вопроса, изучить документы, посоветоваться со специалистами. Это он оставляет на долю больного Ленина. За собой же он оставляет право интриговать против Ленина и Троцкого. Но вот Ленину удалось убедить членов ЦК в необходимости сохранить и укрепить монополию. Тогда Сталин бьет отбой: «Ввиду накопившихся за последние два месяца новых материалов (!)…»[42] считаю своим долгом заявить, что снимаю свои возражения…
Ссылка на «новые материалы» — а он и старыми пренебрегал — помогла Сталину сохранить свое реноме и… присоединиться в нужный момент к большинству.
Сталин показал себя мастером политического маневра. Это мастерство он оттачивал в борьбе против ленинской линии, ни на один час не забывая о своей, пользуясь языком Станиславского, «сверхзадаче» — подточить здоровье больного вождя.
В декабре 1923 года пленум ЦК встал на ленинскую позицию. Сталин, естественно, с большинством. Через полгода в докладе об итогах XII съезда партии он уже выдает себя за извечного поборника незыблемости монополии внешней торговли: «Кардинальное значение монополии внешней торговли не нуждается в новых доказательствах»[43].
Ленина уже нет в живых. Незадолго до смерти он, не полагаясь на Сталина, просил Троцкого не ослаблять давления на противников монополии.
Апрель двадцать третьего года принес Сталину предсъездовские тревога: на XII партсъезде будет обнародовано ленинское письмо «К вопросу о национальностях или об „автоматизации“.
Прошел год как Сталин занял высокий пост в партии. Конечно, генеральный секретарь всего лишь первый в Секретариате ЦК, он не определяет политику партии и государства. Сталин еще глядит на мир из-под ладоней Зиновьева и Каменева и не покушается на их авторитет. И все же пост генсека для него — единственный ход к власти. Надо удержаться!
Ленин уже не встанет, это ясно. Но если на съезде зачитают его письмо, начнется громкая дискуссия, и сталинское предложение объединить все республики под эгидой РСФСР, на правах автономии, будет провалено. Тогда его, Сталина, могут даже в состав ЦК не избрать… Выход подсказала история. Коба где-то вычитал о французском изобретении — сеньерен-конвенте, совете старейшин. Да, да, учредить совет, ознакомить его с опасным письмом и тем ограничиться. А чтобы надежнее заблокировать ленинцев, надо поставить на заседании съезда председателем своего человека, из авторитетных. Такой спасительный план измыслил генсек. Остальное — дело техники, партийной техники…