шка. В своей инициативе женщина пошла ещё дальше и не только образовала Дамский клуб, которым руководила с присущей ей энергичностью – да так, что остальные сеньоры не могли перед ней не трепетать -, но также финансировала школы и консультации докторов по вызову. Вдобавок организовала переработку остатков, которые не удавалось продать за прилавком на рынке и в булочных. Обладая по-прежнему приличным состоянием, женщина распределяла денежные средства по сиротским домам и приютам. Когда в гости приходила Нивея, вечно беременная и с несколькими маленькими детьми на руках, сеньорита Матильда Пинеда освобождала помещение. И пока за малышей отвечала домашняя прислуга, мы все вместе пили чай, а они ещё и успевали между собой строить планы о будущем обществе, более справедливом и благородном. Несмотря на то, что Нивее не хватало ни времени, ни материальных средств, она была самой молодой и деятельной среди прочих сеньор – членов клуба моей бабушки. Иногда мы навещали бывшего педагога, сестру Марию Эскапуларио, ныне заведовавшую приютом для стареньких монахинь, потому что её уже отстранили от выполнения обязанностей наставницы, к которым женщина лежала всей душой. Организация решила, что её передовые идеи не достойны учеников и что будет гораздо меньше ущерба, если та переключит своё внимание на заботу об увечных старушках, нежели станет продолжать сеять непослушание в детских умах. Сестра Мария Эскапуларио размещалась в небольшой келье в обветшалом здании, окружённом пленительным садом, где и принимала нас неизменно благодарная за очередную возможность побеседовать с умными людьми, тем самым получив неслыханное в этом приюте удовольствие. Мы, покупая в старомодной библиотеке Золотой век, приносили ей книги, которые она сама и заказывала. А ещё угощали наставницу лепёшками или тортом, что предназначались к чаю, заранее приготовленному лично ей, что сама же и доставала из грубой обёрточной бумаги на парафине и аккуратно разливала по чашкам с отбитыми краями. Зимой мы все размещались в келье – монахиня сидела на единственном имеющимся здесь стуле, Нивея и сеньорита Матильда Пинеда занимали убогую постель, а я устраивалась на полу. Хотя, если погода позволяла, мы предпочитали гулять по чудесному саду среди вековых деревьев, увитых жасмином, розами, камелиями и другим необъятным разнообразием цветов, растущих в до того восхитительном беспорядке, что смесь запахов меня, как правило, просто ошеломляла. Я не упускала ни слова из тех поучительных бесед, и хотя тогда, разумеется, сама понимала крайне мало – однако в своей жизни я больше никогда не слышала столь страстных речей. Женщины шептались между собой по секрету, умирали от смеха и разговаривали о чём угодно, за исключением религии, поступая так из уважения к образу мыслей сеньориты Матильды Пинеды, утверждавшей, что Бог всего лишь очередное изобретение мужчин, помогавшее им контролировать действия других мужчин и в особенности женщин. Сестра Мария Эскапуларио и Нивея считались католичками, хотя ни одна из двух никогда не была так уж страстно увлечена верой в отличие от большинства людей, на ту пору составлявших моё ближайшее окружение. В Соединённых Штатах о религии никто и не упоминал, тогда как в Чили, напротив, её живо обсуждали, собираясь за столом. Моя бабушка и дядя Фредерик время от времени водили меня к мессе, чтобы остальные люди нас там видели, потому что даже Паулина дель Валье с её-то отвагой и деньгами не могла позволить себе роскошь не присутствовать на службе. Семья и общество этого бы просто не вытерпели.
- Ты ведь католичка, бабушка? – спрашивала я её каждый раз, когда мы были вынуждены откладывать прогулку либо чтение книги ради того, чтобы идти к мессе.
Она мне не отвечала.
- Но ведь сеньорита Пинеда не ходит к мессе.
- А ты только посмотри, какие неприятности происходят с бедняжкой. С таким умом, посещай сеньорита мессу, она могла бы быть директором школы…
Вопреки всякой логике Фредерик Вильямс очень хорошо вписался в огромную семью дель Валье и не хуже того приспособился к жизни в Чили. Должно быть, человек обладал очень здоровой пищеварительной системой, потому что был единственным, кто не страдал заворотом кишок от питьевой воды и мог съесть несколько кулебяк, не сорвав себе желудок. Ни один чилиец, которого мы знали, если, конечно, не считать Северо дель Валье и дона Хосе Франсиско Вергара, не говорил по-английски, вторым языком образованных людей был французский, несмотря на проживающее в порту Вальпараисо многочисленное британское население, поэтому Вильямсу ничего не оставалось, как выучить кастильский язык. Соответствующие уроки и давала ему сеньорита Пинеда, и буквально за несколько месяцев, хотя и с усилием, тот стал понимать на слух ломанный, но всё же достаточно ясный испанский язык. Мужчина уже мог читать ежедневные газеты и вести общественную жизнь в Объединённом клубе, где, как правило, играл в бридж в обществе Патрика Эгана, североамериканского дипломата от соответствующего представительства. Моя бабушка добилась, чтобы он стал членом клуба, всего лишь намекнув об аристократическом происхождении человека в английском королевском дворе. Причём так, что никто и не удосужился – веришь ли ты, что в Чили не бывает подобных вещей? – удостовериться в нём ввиду того, что благородные титулы были упразднены ещё со времён независимости, но, с другой стороны, хватило и взгляда на человека, чтобы ему поверить. Так уж пошло, что члены Объединённого клуба были выходцами из «известных семей» и считались «порядочными людьми» - женщины не могли даже пересечь порога – и поэтому невозможно было не заметить личность Фредерика Вильямса. В то время любой важный господин предпочитал биться на дуэли лишь бы избежать стыда быть осмеянным бывшим мажордомом из Калифорнии. Ведь теперь он стал самым утончённым, элегантным и образованным среди прочих членов заведения, лучшим игроком в бридж и, без сомнения, одним из богатейших людей. Вильямс тратил свой день на обсуждение бизнеса моей бабушки Паулины, чтобы смочь той что-то посоветовать, и на попытки разобраться в политике, являвшейся обязательной темой общественных бесед. Он решительно объявлял себя консерватором, как и практически все члены нашей семьи, и скорбел о том факте, что в Чили до сих пор не установилась такая же, как в Великобритании, монархия, потому что демократия всегда казалась ему обыденной и мало продуктивной. На непременных воскресных обедах, регулярно устраиваемых в доме моей бабушки, этот человек чаще разговаривал с Нивеей и Северо – единственными свободомыслящими людьми из всего клана. Хотя его идеи, как правило, и отклонялись, этих троих всё же уважали, которые, как я считаю, тайком подтрунивали над остальными членами недалёкого семейства дель Валье. В редких случаях, когда среди нас находился и дон Хосе Франсиско Вергара, можно было беседовать и по-английски; Фредерик Вильямс же тогда предпочитал держаться на почтительном расстоянии. Дядя Нивеи был единственным, кому удавалось запугать сеньора своим умственным превосходством, и даже, возможно, и единственным, кто немедленно уяснил себе его положение бывшего слуги. Полагаю, многие тогда спрашивали, кем же была я и почему Паулина меня удочерила, однако эту тему никогда не затрагивали в моём присутствии. На семейных воскресных обедах собиралось, порой, до двух десятков двоюродных братьев и сестёр разных возрастов, и никто меня ни разу не расспрашивал о моих родителях. Чтобы принять меня в свою компанию, всем было достаточно знать, что я носила ту же, что и они, фамилию.
Приспособиться к жизни в Чили моей бабушке оказалось ещё труднее, нежели её мужу, хотя, обладая такой фамилией и приличным состоянием, перед той открывались все двери. Женщина задыхалась буквально из-за пустяков и лицемерия окружающего общества и невыносимо скучала по свободе былых времён. Ведь не тщетно же прожила в Калифорнии более тридцати лет, однако как только особняк открыл свои двери, сеньора тут же заняла в общественной жизни Сантьяго главенствующую позицию. И стала вести себя как подобает, вкладывая в поступки львиную долю здравого смысла, с видом знатока того, как в Чили ненавидят богатых и ненавидят особенно сильно, если те ещё и заносчивые. В её услужении теперь не было никаких лакеев, без кого не могла обойтись в Сан-Франциско, напротив сеньору окружали лишь тактичные слуги в белых передниках поверх чёрных костюмов; не устраивалось более никаких вечеров с фараонским размахом, а организовывались скорее скромные праздники в дружеской атмосфере, чтобы даму никто не смог обвинить в вычурности или же назвать вновь разбогатевшей, иными словами, самым худшим из возможных эпитетов. Разумеется, в распоряжении женщины находились роскошные экипажи с завидными лошадьми, а также личная ложа в Муниципальном театре с примыкавшим к ней небольшим залом и буфетом, где приглашённых угощали мороженым и шампанским. Несмотря на возраст и тучность, Паулина дель Валье следила за модой, потому что недавно приехала из Европы и полагала, что стала разбираться в стилях и текущих событиях современной жизни. В этом суровом и заключённом в жёсткие рамки обществе женщина являлась светочем иностранного влияния, единственной сеньорой своего окружения, говорившей по-английски, выписывавшей журналы и книги из Нью-Йорка и Парижа. Она одна заказывала ткани, обувь и шляпы из самого Лондона и впридачу курила на людях те же египетские сигареты, что и её сын Матиас. Покупала произведения искусства и ставила на стол не виданные прежде блюда. Ведь даже самые чванливые семьи всё ещё питались как и неотёсанные капитаны эпохи Завоеваний: супом, мясом с овощами, жареным мясом, бобами и слишком сытными десертами колониальных времён. Впервые в жизни моя бабушка решила подать к столу фуа-гра и широкое разнообразие привезённых из Франции сыров – всё это могли вкушать лишь уже побывавшие в Европе. Понюхав Камамбер и Пор-Салю, одна из приглашённых почувствовала позыв к рвоте и была вынуждена мигом выйти в ванную.
Дом моей бабушки также являлся и местом сбора художников и молодых писателей обоих полов. Творческие люди приходили сюда с целью ознакомиться с произведениями друг друга, написанными по известным канонам классицизма. Если заинтересованное лицо не было седым и не принадлежало к известной фамилии, такому нужно было обладать немалым талантом, чтобы среди других считаться своим; в этой сфере Паулина нисколько не отличалась от остальных членов чилийского высшего общества. В Сантьяго дружеские собрания интеллигенции, как правило, проходили в кафе и клубах, и присутствовали на них исключительно мужчины, потому что за основу бралось то положение, что женщинам лучше возиться с супами, нежели писать стихи. Инициатива моей бабушки присоединить к своему салону женщин творческих профессий обернулась для всех несколько вольным новшеством.