Паулина дель Валье, должно быть, обладала мощью здорового вола, ведь женщине пришлось пережить следующие события. Так, ей вскрыли желудок, извлекли оттуда опухоль размером с грейпфрут, после чего пациентку зашили, точно башмак, и менее чем за пару месяцев, она вновь стала такой, какой и была прежде. После ужасной передряги, которую волею судьбы выпало пережить, у моей бабушки остался лишь пояс морского разбойника, повязанный на середину живота, да страшная тяга к жизни и, разумеется, к еде. Мы уехали во Францию, едва она смогла ходить без трости. Женщина решительно отвергла рекомендованную доктором Стаффолком диету, потому что, как сама не уставала то говорить, мол, приехала в Париж из такого отхожего места в мире вовсе не для того, чтобы и здесь кушать исключительно кашку для новорождённых. Под предлогом изучения сырного дела и французской кулинарии, она жадно поглощала столько различных деликатесов, сколько эта страна была способна предложить своей гостье.
Едва устроившись в небольшой гостинице, что заранее снял Вильямс на Бульваре Асуман, мы разыскали и наладили связь с неотразимой Амандой Лоуэлл, ещё не вышедшей из образа королевы викингов, живущей в глуши. В Париже она чувствовала себя в своей тарелке, жила на подпорченном молью, хотя и уютном, чердаке, смотря в оконца-дырки которого можно было любоваться голубками, что обитали на крышах домов всего квартала, и безгрешным, простирающимся над городом, небом. Мы удостоверились, что рассказы дамы о богемной жизни и дружба той со знаменитыми артистами были сущей правдой; лишь благодаря ей мы посещали мастерские Сезанна, Сислея, Дега, Моне и некоторых других. Лоуэлл должна была научить нас оценивать по достоинству эти картины, потому что мы ещё достаточно не насмотрелись на работы импрессионистов и не обладали, так сказать, намётанным глазом, хотя практически сразу мы все окончательно этим прельстились. Моя бабушка приобрела добрую коллекцию работ, радующих глаз и веселящих душу каждого, кто приходил к нам в гости в Чили. Никто не в силах был оценить центробежную силу небес Ван Гога или же усталых танцовщиц кабаре Лотрека и считали, что в Париже можно выяснить всё необходимое у глупенькой Паулины дель Валье, лишь прибегнув к хитрости. Когда Аманда Лоуэлл заметила, что я не расстаюсь с фотоаппаратом и часами сижу, закрывшись в тёмном уголке, который быстро соорудила в комнате нашей небольшой гостиницы, то предложила познакомить меня с самыми знаменитыми фотографами Парижа. Как и мой учитель Хуан Риберо, женщина считала, что искусство фотографии никогда не сравнится с искусством живописи – слишком уж они разные. Так, художник отражает реальность, а фотоаппарат плазму. На снимках всё – вымысел, тогда как живопись скорее результат реального положения вещей в отличие от простой впечатлительности фотографа. Риберо не позволял мне прибегать к чувственным уловкам либо же к эксгибиционистским хитростям; по его мнению, не должно быть никаких специальных подготовок предметов или моделей, чтобы те казались готовыми картинами. Ему претила искусственная композиция, однако наставник не мешал мне ловко обращаться с негативами и их печатанием и, по большому счёту, не признавал световых эффектов или расплывчатых фокусов. Наоборот, в своей работе мастер стремился к честному и простому изображению, хотя вместе с тем и чёткому даже в самых незначительных мелочах. «Если ты стремишься лишь произвести впечатление какой-то картиной, тогда рисуй, Аврора. Если же желаешь постичь истину, научись пользоваться фотоаппаратом», - повторял мне наставник.
Аманда Лоуэлл никогда не обращалась со мной, как с девочкой, с самого начала та воспринимала меня всерьёз. Ведь и её пленяла фотография, которую до сих пор никто не считал видом искусства; надо сказать, для многих это было всего лишь очередной штуковиной из разряда взбалмошного старья, столь характерного нынешнему фривольному времени. «Я и так слишком потрёпана жизнью, чтобы ещё изучать искусство фотографии, а у тебя, Аврора, свежий взгляд и всё впереди, ты можешь объективно смотреть на мир и остальных заставить видеть его по-твоему. Понимаешь, действительно хорошая фотография всегда рассказывает историю, заставляет ясно взглянуть на место, событие, состояние души, и, в целом, намного богаче, нежели кипы страниц печатных изданий», - говорила мне эта женщина. Для бабушки же, напротив, моя страсть к фотографии была всего лишь очередным подростковым капризом, и она гораздо более интересовалась тем, чтобы подготовить меня к браку, начав хотя бы с подбора приданого. Она устроила меня в школу для сеньорит. Там я посещала ежедневные занятия и обучалась изящно подниматься и спускаться по лестнице, красиво складывать салфетки для званого обеда. Нам рассказывали и как сообразить подходящее ближайшему событию меню, организовывать салонные игры и оформлять цветочные букеты. Именно эти навыки моя бабушка считала вполне достаточными для того, чтобы в браке всегда быть на коне. Ей нравилось делать покупки, отчего целые вечера мы проводили в бутиках, выбирая женские наряды, хотя это вечернее время я бы потратила куда лучше, если бы бегала по Парижу с фотоаппаратом в руке.
Я даже не знаю, каким образом мне удалось прожить этот год. Когда стало всем очевидно, что Паулина дель Валье оправилась от своих болячек, а Фредерик Вильямс начал хорошо разбираться в древесине, подходящей для постройки тоннелей, где бы хранилось вино, а также в производстве сыров, от самых смрадных и до слишком дырчатых, мы познакомились с Диего Домингесом. Он случайно оказался рядом на очередном танцевальном вечере, что устроило дипломатическое представительство Чили, приурочив тот к 18му сентября, дню независимости страны. Перед этим я провела нескончаемые часы в руках парикмахера, соорудившего на моей голове башню из локонов и косичек, украшенных жемчужинами, что было настоящим подвигом, если принять во внимание, что мои волосы очень похожи на лошадиную гриву. Мой наряд представлял собой воздушное творение наподобие пирожного меренга, усыпанного бусинками, которые за ночь, конечно же, оторвались и разлетелись по полу зала дипломатического представительства, точно блестящая галька. «Видел бы тебя сейчас твой отец!» - воскликнула моя бабушка, когда я закончила приводить себя в порядок. Сама она нарядилась с ног до головы в свой любимый цвет, цвет мальвы, повесив на шею торчащий в разные стороны розовый жемчуг, а голову украсила накладными пучками, лишь отдалённо напоминавшими тон красного дерева. Невозможно было не заметить её безупречные фарфоровые зубы и вельветовую накидку, отороченную агатом сверху донизу. Женщина появилась на танцевальном вечере под руку с Фредериком Вильямсом; меня же вёл какой-то матрос с корабля, принадлежавшего чилийской эскадре. Молодой человек отдавал визит вежливости Франции, хотя в его внешности не было ничего примечательного. Так, мне не удалось запомнить даже черты лица и имя юноши, который по собственной инициативе взял на себя задачу проинформировать меня о применении секстанта в целях мореплавания. И воистину наступило столь желанное облегчение лишь тогда, когда Диего Домингес встал столбом перед моей бабушкой, представился той своей полной фамилией, вежливо спросив, можно ли со мной потанцевать.
Молодого человека, конечно же, звали совсем не так; в истории, что я пишу, я намеренно изменила его имя, потому что до сих пор не стоит распространяться обо всём том, что касается семьи юноши и его самого. Будет достаточно знать, что таковой вообще существовал, что его история правдива и когда-то действительно имела место, и что я его простила. В глазах Паулины дель Валье блеснул энтузиазм, стоило той лишь увидеть Диего Домингеса, потому что в кои-то веки у нас на горизонте появился вполне приемлемый претендент, сын известных людей, разумеется, богатый и с безупречными манерами поведения, к тому же настоящий красавчик. Бабушка одобрила наше общение, и лишь после этого он протянул мне руку, и мы целиком и полностью погрузились в танцевальную среду. После первого вальса сеньор Домингес взял мою записную книжку для танцев и заполнил её своим микроскопическим почерком, удалив одним росчерком пера как знатока в секстантах, так и всех остальных кандидатов. После этого случая я уже внимательнее посмотрела на молодого человека и, надо сказать, при выпавшей мне возможности разглядела его очень хорошо. Так, юноша отличался силой и пышущим здоровьем, был наделён природой приятными чертами лица, голубыми глазами и мужественной поступью. Но, несмотря на это, в своём фраке молодой человек казался весьма неуклюжим, хотя и уверенно двигался, и хорошо танцевал. Ладно, танцевал он, в любом случае, гораздо лучше меня, пляшущей точно гусь, несмотря на годы упорных занятий в школе для сеньорит. Вдобавок, подступившее смущение ещё больше увеличивало мою неловкость в движениях. В этот вечер я почувствовала, что как никогда страстно влюблена, и мной полностью завладело ошеломление первой любви. Диего Домингес, крепко держа за руку, вёл меня по танцевальной площадке, не переставая смотреть в глаза с интересом и практически не раскрывая рта, потому что все его намерения вступить в диалог неизменно разбивались о мои односложные ответы. Присущая мне робость была настоящим мучением, я просто не могла выдерживать его взгляд и совершенно не знала, на чём сосредоточить свой. Стоило лишь почувствовать жар дыхания молодого человека, обдававший мои щёки, как у меня тут же подкашивались ноги; мне приходилось отчаянно бороться с искушением немедленно выбежать оттуда и спрятаться под каким-нибудь столом.
Вне всяких сомнений я лишь исполняла свою грустную роль, а этот несчастный молодой человек втёрся в моё пространство ввиду собственного бахвальства во что бы то ни стало внести своё имя в мою записную книжку для танцев. В какой-то момент я даже сказала юноше, что тот вовсе не обязан со мной танцевать, если не желает. На что он просто разразился смехом, причём единожды за весь вечер, и спросил, сколько мне лет. Я ещё никогда не была в объятиях мужчины, как никогда и не ощущала давление мужской ладони на изгибе своей талии. Мои руки покоились одна на плече молодого человека, а другая в его одетой в перчатку руке - обе лишённые лёгкости лесной голубки, которой всё пыталась добиться моя преподавательница по танцам, потому что он решительно прижимал меня к себе. Когда выпадали краткие передышки, молодой человек предлагал мне бокалы шампанского, что я и выпивала, потому как не осмеливалась от них отказаться. Надо ли говорить, что в результате, я куда чаще наступала ему на ноги во время танцев. Когда уже под конец праздника заговорил министр Чили, чтобы произнести тост за свою далёкую родину и за прекрасную Францию, Диего Домингес занял место позади меня. И занял его столь близко, сколько то ему позволяла опушка моего платья для танца меренге, и прошептал куда-то в шею, что я «просто прелесть», или что-то ещё в таком духе.