Элиза Соммерс не меньше своего супруга была подавлена болью от предначертанной судьбой потери их единственной дочери. Правда, помимо этого на женщину ещё давила немалым грузом ответственность за оставшуюся теперь сиротой маленькую девочку и, естественно, забота о ней. Пока Элиза, борясь с утомлением, чуть ли не засыпала стоя, Тао Чьен, не смыкая глаз, провёл ночь, занимаясь медитацией. Он бродил кругом по дому, точно сомнамбула, тайком плача и всхлипывая. Оба уже и не помнили, когда занимались любовью последний раз, а являясь теперь дýхами этой семьи, навряд ли смогли бы спать вместе и в ближайшем будущем. Раздумывая неделю, Элиза, наконец-то, остановилась на единственном решении, что пришло ей в голову: она сочла нужным и правильным передать внучку на попечение Тао Чьена. И заявила тому, что, мол, сама уже не способна вырастить малышку, что она и так потратила двадцать с лишком лет своей жизни, заботясь о Лаки и Линн, их собственных детях, точно рабыня. Теперь же у неё просто не нашлось бы сил, чтобы заново пережить все эти этапы с маленькой Лай-Минг. Тао Чьен почувствовал свою ответственность за оставшуюся без матери новорождённую, кого должен был кормить каждые полчаса разбавленным водой молоком через пипетку, потому что малышке едва удавалось глотать, и кого приходилось качать на руках буквально без передышки, потому что девочка, мучимая коликами, плакала днём и ночью. Судя по внешнему виду, симпатичной новорождённая отнюдь не была, скорее, та представляла собой морщинистое мельчайшее создание с желтушного цвета кожей. Черты лица ребёнка оказались несколько приплюснутыми ввиду сложных родов, к тому же малышка появилась на свет без единого волоса на голове. Но как только прошли сутки, в которые Тао Чьен заботился о ней беспрерывно, тот смог смотреть на дитя без всякого испуга. Спустя двадцать четыре дня, что пришлось носить её в висящей на плече сумке, кормить с помощью пипетки и спать вместе с девочкой, та стала казаться ему даже несколько миловидной. И, точно мать, растя её первые два года, он сам влюбился в собственную внучку, всё больше убеждаясь, что со временем она станет даже красивее Линн, хотя предполагать такое не было ни малейшего основания. К этому времени малышка уже не походила на моллюска, кем была, только-только родившись, но и по внешнему виду совсем не напоминала свою мать. Повседневная жизнь Тао Чьена, ранее ограничившаяся лишь медицинскими консультациями да считанными часами близких отношений с женой, изменилась целиком и полностью. Всё его время вертелось теперь вокруг Лай-Минг, этой требовательной девочки, которая жила не иначе как прилипнув исключительно к нему. Ей нужно было рассказывать сказки, а также укладывать спать песнями, заставлять кушать, водить на прогулки, покупать самую красивую одежду в американских магазинах и расположенных на территории Чайна-тауна. Со временем пришла пора представить девочку и людям на улице. На деле же оказалось так, что прежде общество никогда не видело столь умного ребёнка, воспитываемого одним лишь дедом, ослеплённым бесконечной любовью к родному существу.
Он пребывал в полной уверенности, что его внучка – настоящий гений и, стремясь это доказать, в равной степени говорил с ней и на китайском, и на английском языках. К ним, бывало, мужчина присоединял и тарабарщину на испанском языке, обычно употребляемую бабушкой, порождая тем самым немалое смущение в ребёнке. Лай-Минг реагировала на различного рода направленные на неё действия Тао Чьена как любое двухлетнее существо. И, тем не менее, даже мельчайшие детские достижения казались ему неопровержимым доказательством присутствия в маленьком человечке высшего разума. Он сократил время работы в консультации до нескольких часов во второй половине дня; вот почему ничто не мешало проводить практически весь день вместе с внучкой, обучая ту всё новым различным уловкам, точно дрессированную макаку. Крайне неохотно Тао Чьен позволял Элизе водить малышку в свой чайный салон по вечерам, когда сам был вынужден отправляться на работу, потому что уже успел вбить себе в голову мысль, что, мол, вполне мог бы практически с детства начать постепенно знакомить девочку с медициной.
- В моей семье целых шесть поколений чжун и, Лай-Минг, безусловно, будет представлять собою седьмое, поскольку у тебя к этому делу нет ни малейших способностей.
- А я-то думал, что докторами могут стать одни лишь мужчины, - попытался было внести ясность Лаки.
- Так оно и было прежде. Вот Лай-Минг, пожалуй, и будет первой в истории медицины женщиной чжун и, - возразил Тао Чьен.
И всё-таки Элиза Соммерс не позволила, чтобы в столь раннем возрасте её внучке забивали голову всякими медицинскими теориями; для этого ещё будет время впереди. На данный же момент стоит больше думать о том, как бы вывозить малышку за пределы Чайна-тауна хотя бы на несколько часов в день с тем, чтобы ребёнок потихоньку приспосабливался к американскому образу жизни. Это один из немногих вопросов, в котором дедушка с бабушкой были единогласны: Лай-Минг должна органично вписаться в мир белых людей, в котором у той, несомненно, появится больше возможностей, нежели она будет иметь, если останется среди китайцев и в будущем. Подобная мысль подтверждалась и тем, что в малышке было чересчур уж мало азиатских черт лица; по внешнему виду девочка получилась скорее испанкой, чем лишь ещё больше сблизилась с семьёй своего отца. Возможность того, что однажды сюда вернётся Северо дель Валье с намерением разыскать свою предполагаемую дочь и увезти её в Чили, было невыносимо даже и допускать, вот почему об этом никто и не упоминал. Напротив, все сошлись на том, что молодой чилиец станет уважать прежнюю договорённость, и в данной ситуации это только лишний раз докажет его собственное благородство. Никто не касался предназначенных девочке денег; более того, приумножая, их откладывали на счёт, таким способом копя на её будущее образование. Каждые три или четыре месяца Элиза посылала краткую записку Северо дель Валье, рассказывая тому о «его подопечной», как сама она называла девочку, чтобы чётко прояснить тот факт, что он до сих пор не признал своего права на отцовство. Ответа не было целый год: именно столько мужчина пребывал в трауре и был занят на войне, и лишь затем всё улеглось, а, значит, и появилась возможность отвечать на письма хотя бы время от времени. Паулину дель Валье они больше не видели, ведь женщина так и не вернулась в чайный салон и, соответственно, не претворила в жизнь свою угрозу силой отнять внучку у родственников по материнской линии, а последним ещё и как следует испортить жизнь.
Вот так и прошли в мире и взаимопонимании эти пять лет в доме семьи Чьен, пока неминуемо не произошли определённые события и обстоятельства, принёсшие в семью большое горе. Всё началось с посещения каких-то двух женщин. Те сразу же заявили о себе, что они пресвитерианки, и попросили разрешения поговорить наедине с Тао Чьеном. Чжун и принял их у себя в консультации, поскольку подумал, что женщины пришли сюда по поводу собственного здоровья, а иного объяснения столь внезапному появлению в его доме двух белых женщин просто и не было. Они казались сёстрами, молодо выглядели, были высокими, с бледно-розовыми лицами и ясными, точно вода в бухте, глазами. Более того, от одинаковой жизненной позиции обеих веяло такого рода уверенностью, которая, как правило, сопровождается живым религиозным рвением. Появившись здесь под своими, данными при крещении, именами Дональдина и Марта, женщины пустились в объяснения, что, мол, пресвитерианская миссия в Чайна-тауне до настоящего момента претворялась в жизнь с бóльшими осторожностью и тактом, чтобы своими действиями никоим образом не оскорбить сообщество буддистов. Теперь же они рассчитывали на новых членов своей организации, намеренных внедрить хотя бы минимальные нормы христианского приличия на данной территории. Это место, как сами и говорили, «было отнюдь не китайской, а самой настоящей американской землёй, на которой никоим образом нельзя было допускать какого-либо рода нарушения существующих испокон веков закона и морали». Здесь же велись разговоры и о китайских куртизанках, правда, всё больше и чуть ли не шёпотом обсуждалась торговля девочками-рабынями исключительно в сексуальных целях. Миссионерки знали, что американские власти получали с подобных дел неплохие взятки, отчего сами предпочитали закрывать на это глаза. Некий человек указал им на то, что Тао Чьен, пожалуй, стал бы единственным, обладающим нужным присутствием духа мужчиной, чтобы рассказать им правду, а заодно и помочь всё ещё находящимся там бедняжкам.
Чжун и ждал этого момента не одно десятилетие. В своём неторопливом труде по вызволению несчастных девушек-подростков этот человек рассчитывал лишь на тайную помощь кое-кого из знакомых квакеров, кто бы взялся спасти малолетних проституток Калифорнии и в дальнейшем помочь им начать новую жизнь вдали от одноруких и их пособников. Ему удалось выкупить бедняжек лишь благодаря тому, что тогда сам лично смог финансировать подпольные организации и принять у себя дома тех, кто оказался слишком болен и не был в состоянии работать в борделях. Доктор всеми силами пытался исцелить их тела и утешить души, хотя удавалось то не всегда; ведь многие, якобы уже спасённые, умирали своей смертью в мгновение ока. В доме имелись две комнаты, которые, как правило, занимали китайские куртизанки, практически всегда находившиеся в положении. Тао Чьен нутром чувствовал, что по мере того, как в Калифорнии росло китайское население, положение девушек-рабынь всё ухудшалось и ухудшалось, а он сам в одиночку мало что способен был сделать для того, чтобы свести на нет существующую проблему. Эти две женщины-миссионерки были посланы сюда самим небом – во-первых, нечего было рассчитывать на покровительство всемогущей пресвитерианской церкви. Во-вторых же, стоит отметить, что у них у самих были некоторые полномочия; так, женщины могли бы расшевелить прессу, общественное мнение и даже американские власти, чтобы покончить с этой бесчеловечной торговлей. Таким образом, он рассказал им во всех подробностях, как покупали или похищали бедных созданий в Китае, у него на родине, и как в китайской культуре недооценивались девушки вообще. И, более того, часто в этой стране можно было наткнуться на задушенных в колодцах новорождённых либо же задавленных прямо посреди улиц, будучи искусанными крысами или собаками. Таковых не любили даже в семьях, вот отчего не составляло труда забирать бедняжек себе буквально за гроши и перевозить в Америку, где успешно на них же и разживаться, получая за это чуть ли не тысячи долларов.