Мила БояджиеваПортрет в сандаловой рамке
Память о прошлых воплощениях всегда с нами. Она прячется глубоко внутри. Но если проявляется на поверхности — ты не должен пугаться и прогонять ее. Сумей понять: с тобой произошло чудо, странник.
Глава 1
Вера жила в Брюсселе уже три дня. Свободная молодая женщина в большом пустом доме в районе старого центра. Здесь все было новым для нее, приветливым, а май выдался бурный, радостный, светлый. Пусть ветер совершает ежедневные бандитские налеты, обрушивая на свежую зелень скверов косые ливни. Пусть банковская карточка не сулит разгула закупочных страстей, пусть вообще не все так уж гладко сложилось в ее жизни, но есть это ярко-синее, беспокойное небо с летучей армией лохматых туч, есть жадные глаза, спешащие все заметить, «припрятать» на память. Есть, в конце концов, стройные тридцатишестилетние стремительные ноги и вполне симпатичная физиономия. А впереди две недели интересной работы, шатания по улицам, глазения и притом — полная независимость. От чего? Господи… От неуверенности, неустроенности, от постоянного досадного чувства, что главная линия судьбы давно надломилась, срослась неверно, и теперь, что ни делай, все идет вкривь и вкось. Но это там, в Москве. Здесь она беспечная, праздно прогуливающаяся гостья, из любопытства завернувшая на расположенную по соседству «Площадь мяча». Давным-давно никто не забавляется здесь спортивными играми. Да кому бы вздумалось заниматься этим на барахолке? Ведь Жужа — так бельгийцы называют небольшую площадь среди старых переулочков — «блошиный рынок», весьма, впрочем, популярный.
На Жужу попадает все, что завалялось от старых времен и не нашло применения в дне сегодняшнем независимо от статуса и ранга ценности. Антикварная лавка, барахолка, вернисаж, толкучка — в одном флаконе. И люди сюда приходят разные — ловцы раритетов, любители поглазеть, отовариться уцененным барахлишком или приобрести по дешевке нечто впечатляющее, совершенно эксклюзивное.
Уличные актеры — парень и девушка в черных трико мимов, с набеленными лицами и трагически вычерченными ртами — пристроились у афишной тумбы. Высокими голосами, как полагалось бы петь под шарманку, они дуэтом выводят старый вальсовый романс на мелодию «Сказок Венского леса».
Парень нежно затянул, пиликая на скрипке:
Вспомни, вспомни, как весной
В лес ходили мы с тобой.
И пастушеский рожок
Приглашал нас на лужок…
Помню милый, светлый день,
Помню ландыш и сирень,
Как в звенящей тишине
Ты в любви признался мне…
— отвечала девушка, потом взялась за флейту, извлекая переливчатые птичьи трели.
Они обнялись и подхватили в унисон:
Обещала нам весна,
Что не кончится она:
Будут птицы веселиться,
Навсегда умчатся прочь
Снег, и град, и злая ночь.
Обещала нам счастье весна…
«Наверняка студенты музыкального отделения откуда-то из Германии или Австрии. Вечером они будут сидеть в прокуренном подвальчике молодежного кабачка и спорить о Шнитке», — решила Вера и словно невзначай опустила монетку в атласный театральный цилиндр, стоящий у потрепанных кроссовок мима.
«Почему мне всегда кажется, что я кого-то обижаю, отдавая деньги за нечто приятное — песню, картину, вышитый платочек? Может, эти вещи вообще оценить нельзя? Или я жадничаю и стесняюсь мизерной платы?» Отойдя от певцов, Вера влилась в людской поток, так и не дослушав романс, обещавший, судя по рыданию скрипки, трагический поворот сюжета.
Пестрая, озабоченно растерянная толпа текла между торговых рядов непрекращающимся потоком. Джо Дассен, безупречно элегантный, вероятно, даже на небесах, вновь пел о любви на песчаном пляже из магнитофона, выставленного на продажу с кордебалетом разнокалиберных ангелочков. На площадке, среди развала всевозможного барахла, образовался островок неожиданного комфорта: расположившись на диване и велюровых креслах, здоровенные негры смотрели по цветному телевизору футбол и пили баночное пиво. На всех вещах висели ценники, и было похоже, что они продаются вместе с парнями, проходящими по африканской классификации как «телефоно». «Телефоно» — лилово-черный негр, по-нашему скорее «баклажано», а «чоколадо» — это уже посветлее и не так страшно. Жгучевосточный тип, по всем приметам, включая феску, турок, в смоляной бороде от самых воровских глаз, восседал на падишахском троне, густо облепленном самоварным золотом и самоцветами. В ярких лучах отчаянно пробивавшегося сквозь разрывы туч солнца сказочно сверкали выставленные у подножия трона латунные чайники, кальяны и котелки, рябило в глазах от изобилия помоечных сокровищ — каких-то ручек, замков, подстаканников. Слегка раскачиваясь, турок вещал напевной скороговоркой:
— Имеются магнитофонные кассеты со всей хорошей музыкой. Битлы и прочий Азнавур. Оригинальные подставки для обуви безногих инвалидов — корабельная латунь, авангардный дизайн. Каждая вещь с мостовой не больше одного евро. Прошу сюда всех знатоков оружия — в ассортименте шпаги из Эфеса. Выставочные экземпляры — только сегодня и только для настоящих ценителей! Позвольте, мсье, если сомневаетесь, я рассеку вот этим клинком ваш волос на лету и потом проглочу. Я не глотаю волосы. Я глотаю шпаги. Внимание, все сюда. Господа, смертельный трюк совершенно бесплатно!
Вера рванулась в сторону — она с детства боялась всяких опасных цирковых номеров и однажды разревелась прямо во время представления, когда упавший клоун с жутким хлопком раздавил большой надувной шар. А глотание шпаг — вообще зрелище не для слабонервных.
Вот тут уже было поинтереснее. Араб с лотком, обвешанным всевозможными украшениями, вдохновенно работал с женщинами:
— Ну почему, раз красиво и совсем почти задаром, обязательно фальшивка? Дивная бирюза — пальчики оближешь. Из дворца Саддама Хусейна. Родной брат сам принес. Не сомневайтесь, дама! У меня, знаете, кто покупает золото? Знаменитого русского магната Березовского знаете? Так его супруга регулярно приходит: «Ахмет-оглы, все торгуешь?» Роскошная дама с потрясающим вкусом.
Вера изумленно замерла: среди горы ярких украшений скромно лежал гранатовый браслет — старый, простой работы, в окантовке потемневшего серебра. Но она готова была поклясться, что именно эту вещицу подарил влюбленный телеграфист Желтков княгине Вере в печальной повести Куприна.
— Поздравляю, мадемуазель! — обратил к ней сверкающую улыбку веселый араб. — Настоящие гранаты в серебре. Смотрите сюда — видите: два зеленых! Конечно, немного надо реставрировать — так ведь сколько ему лет! Редкая вещица! Меня не обманешь, вы дама с большим пониманием. Примерьте браслетик — прямо по вашей ручке. Не меньше трех сотен. Хорошо, уговорили — только для вас, ради вкуса и красоты — дарю! Всего за сто евро.
Вера отрицательно покачала головой, вернула браслет и отошла к прилавку, заваленному рамками с фото, открытками, альбомами. Хозяйка прилавка — грузная круглощекая тетка, отличающаяся от наших деревенских толстух спортивной стрижкой и блузоном авангардной расцветки, обольщала солидного покупателя:
— Это же девятнадцатый век, мсье! Такие веселенькие рисунки. Вон сидят, голубки, прижавшись, у нее, сами видите, пеньюарчик — чистый газ, а за ширмой муж глазищи таращит! Конфуз, ничего не скажешь! На этой гравюрке вообще сплошной гламур! Кавалер — молоденький пострел, заглядывает даме под юбку. Солидной, я вам скажу, дамочке, в телесах. Ишь как распалился, бесстыдник! А как же — ножку увидал! Тогда это, знаете ли, считалось весьма фривольным. Галантность нравов… Нет, на выбор не продаю. Что вы! Разбивать коллекцию? Берите весь альбом.
Налетевшая туча вмиг спрятала солнце и посыпала частым дождем.
Солидный покупатель, интересовавшийся альбомом, поспешил открыть зонт, толкнул Веру, задержавшуюся под навесом, при этом буркнул лишь невнятное «пардон…». Но если бы даже мсье рассыпался в самых изысканных извинениях, Вера не услышала бы ни слова.
Она стояла под дождем, не замечая, как стекают по волосам капли, падают с длинной светлой челки прямо на кончик носа. Новенькие босоножки мокли в луже, больше смахивая на затопленные суда, чем на модельную обувь. Но и этого не замечала остолбеневшая дама. Словно загипнотизированная, она смотрела на портрет, выставленный на прилавке толстухи. Овальная деревянная рама мягко окантовывала старое фото, словно оберегая от ярких красок дня теплую коричневую гамму, переливы теней, игру световых пятен на мерцающем фоне. Лицо молодой женщины из давних дней озаряло рыночную суету сияющей радостью. А глаза смотрели на Веру с улыбкой старой знакомой и будто говорили: «Привет! Вот мы и встретились с тобой, дорогая»…
— Дама с челкой! Вы же вся промокнете! — окликнула Веру толстуха. — Идите сюда, под мой навес. Вон как полило! Сегодня уже третий раз товар мочит. Не завидую парням в бархатных креслах. Развалились на площади, словно в салоне, — здесь им не Африка… А этим что дождь, что снег. Глядите, целым табуном скачут! — Торговка хмуро разглядывала вереницу кришнаитов в оранжевых балахонах. Пританцовывая, звеня колокольчиками и напевая «Харе, Кришна, Харе, Рама!», они тянулись между рядов. — Весело живут, пташки небесные. А чего здесь надрываться, если тебя другая жизнь ожидает. Да идите, идите сюда, вон сухого места полно, — снова окликнула Веру сердобольная женщина.
— Спасибо. Я засмотрелась. — Вера подошла к прилавку, стряхивая с волос воду.
— Ясное дело, — с пониманием кивнула толстуха, — она влюблена, эта бедняжка на фото. Безумно влюблена. Сразу видно. Я иногда думаю, разве это так заметно, когда мы теряем голову? И разве наши маленькие безумства стоят всех бед?