— Для меня? Но почему? Вообще-то… Только не надо дарить. Я заплачу вам.
— Они не продаются. За ними должны были прийти. Вы пришли.
— Но я никогда не знала Анну. Сегодня на рынке впервые увидела ее портрет! Сама не понимаю, зачем пришла сюда…
— Верно. Вы и не думали, что пришли за этими письмами. Вы чувствовали, что должны сделать это. Вас вела судьба, Зачарованная странница.
— Судьба — слишком многозначительное, а в сущности — мистическое понятие. Реальность проще: меня привлек тот портрет на Жуже. Захотелось понять — почему. Я попыталась найти старика Перцваля, продавшего портрет мадам антикварше… Вероятно, он смог бы что-то рассказать…
— Рассказать могу я. Дело в том, что Анне повезло. С ней случилось то, что выпадает избранным: ей выпала Великая любовь. — Гадалка сладко зевнула. — Судьба Анны в заговоре с вашей… А это может значить очень много… Очень… Письма ждали вас, именно вас, — я редко ошибаюсь. — Она снова не смогла сдержать зевок. — Извините. В последнее время я быстро устаю. Выход найдете сами. Дверь не заперта. Я жду визита. В это время ко мне приходит самый загадочный и самый интересный гость… — Она странно улыбнулась впалыми бледными губами. — Сон. О, это лучшие свидания в моей жизни. Ступайте же… Но помните — для странников пространство не преграда. И даже время… Время чрезвычайно хитрая вещь. Об этом вы узнаете сами…
Вера посмотрела на уснувшую женщину, на часы с маятником, строго чеканившие ритм, задула свечи и осторожно покинула комнату.
Глава 3
Кривая улочка вымощена брусчаткой, по обе стороны узкие трех-четырехэтажные домики, тесно прильнувшие друг к другу. Фасад к фасаду. Каждый не шире шести метров, они уходят в глубь, в тыл улицы, где пестреют цветники крошечных садиков. Столетние старички, а какие крепенькие и ладные — чугунные решетки, балконы, лепнина, островерхие крыши! Почему всегда кажется, что в старину жили уютнее, спокойнее, правильнее? Из-за этих витражей, кованых решеток, каминных труб и вертлявых флюгеров? Из-за чинных надгробий на тихих кладбищах?
«С экологией было лучше, хотя климат ругали всегда. Совестью кривили, но боялись. Все торопились, но жили медленно… — ответила себе Вера, открывая собственное парадное ключом. — Да и вообще — все было совершенно иначе!» Она вприпрыжку поднялась по деревянной лестнице на второй этаж, где на улицу выходила большая гостиная, а во дворик — некая комната, условно называемая «кабинетом», которую ей предстояло оформить к возвращению хозяев.
Изабель, приятельница Веры еще по парижской жизни, вышла замуж за чиновника Евросовета, они спешно приобрели этот дом в Брюсселе и умчались проводить свадебный отпуск в экзотические края. Вера же, всегда поражавшая Изабель своими художественными хитростями, была приглашена на должность дизайнера и в качестве подруги, получившей возможность отдохнуть и подработать.
Огромное окно «кабинета» с витражом в верхней овальной части рамы выходило во внутренний дворик, где поднимал великолепные свечи цветущий каштан. А в свечах, непривычно крупных и розовых, с раннего утра гудел и хлопотал пчелиный рой.
— Привет, ребята! — сказала Вера пчелам по-русски. — Пора по домам. Солнце садится, заблудитесь, трудяги.
Вдохнув сладкий аромат, она облокотилась на подоконник, оглядывая соседние дома и садики. Уютно, тихо, чистенько, как в деревне, а ведь совсем рядом центр. И совершенно не хочется думать, что в Москве ничего подобного ее не ждет. Прожив с супругом в Париже два года, Вера вернулась на родину одинокой. За это время она поняла, что более чужого человека, чем этот дипломатический чиновник, трудно было найти. Мелочный, с упоением пересчитывающий драгоценную валюту, он был способен затеять склоку по любому пустяку. Имел хронически уставшее выражение лица и совершенно не умел радоваться. В Москве она поселилась в квартире, опустевшей после смерти родителей. А вскоре с треском развелся многодетный брат, оставил бывшей семье жилплощадь и подселился к Вере. Совсем скоро Петр привел в дом другую, беременную, женщину. Вера обещала к сентябрю — к рождению ребенка — квартиру освободить. Ведь не затевать же жилищные свары, тем более что Петр и не сомневался, что уйдет сестра жить не куда-нибудь, а в хоромы «к своему Феликсу». Ох, ну разве ему объяснишь…
Ну зачем об этом вспоминать сейчас — в розовый майский вечер, когда впереди еще столько дней на раздумья и столько интересной работы, способной плотно загрузить мозги! И еще нечто будоражащее, как ожидание подарка…
Вера прошлась по комнате, хранившей запах недавнего ремонта. В углу громоздились старые вещи — ветхая рухлядь, она же — ценный антиквариат. Как посмотреть и как приласкать. Фортепиано, накрытое плюшевой скатертью с кистями, капризно изогнутая козетка в обрывках сине-золотого штофа, кресла и шкафчики ушедшей эпохи, ждущие возрождения. На голой побеленной стене остались следы Вериного рисунка, торопливо замазанного краской. У окна висело зеркало в потемневшей бронзовой раме и темными паутинками в глубине стекла. Зеркало — главный предмет обстановки в комнате молодой женщины. Только оно вправе наблюдать за ней и давать советы. У стены на газетах выстроились банки с красками и кистями, словно ожидающая команды бригада.
— Работать подано, маэстро! — сказала себе Вера, стараясь сосредоточиться над композицией будущего панно. Да вот она — композиция, — прямо тут, за окном! Вскипятив чайник, Вера села за стол возле приоткрытого окна и, предвкушая пиршество, распаковала коробку чипсов. Тонкие, золотистые, с тонким налетом сыра, они лежали ровной стопочкой, обещая запретное удовольствие. Дома жевать эту соблазнительную пакость нельзя, как и делать многое другое — приятное, но вредное. Здесь можно и даже нужно — здесь же не обязаловка перед кем-то и чем-то, а сплошной расслабон. И наговориться можно вволю, причем без всяких подружек, только и ждущих момента, чтобы загрузить тебя собственными проблемами. Вера вытащила из сумочки диктофон. Несколько месяцев подарок Феликса скучал, невостребованный, а потом оказалось, что лучшего собеседника по интимным вопросам и не найти. Куда там старомодному дневнику или болтушке Кэт, считавшейся самой надежной хранительницей тайн! Вера нажала клавишу, и малыш замигал зеленым глазком, рапортуя о готовности выслушать любое откровение, ни разу не ввернув идиотский комментарий.
— Итак… Сегодня 13 мая 2005 года. Рю де Коперник. Ароматный брюссельский вечер, многообещающий и нежный, как всегда после дождя. Под моим окном огромный старый каштан, весь в цвету, — неужели для меня такое великолепие? А еще для воркующих на карнизе горлиц и супружеской пары на соседнем балконе. Они пьют свой вечерний чай, любуются каштаном и друг другом. Мадам делает укладку у парикмахера, а мсье любит тенниски молодежной расцветки. Странно как-то… Разве можно быть счастливым в таком возрасте, совсем на краю…
Монолог прервал соловей. Вера выключила диктофон.
К телефонному звонку, как его ни подстраивай под соловьиные трели, привыкнуть трудно. Вот он сладостно запел, а в глубине души гадко екнуло. Дабы подсластить вынужденное общение, Вера сунула в рот целую горсточку чипсов.
— Детка, где ты там? Я что, не вовремя? — раздался вкрадчивый баритон, так хорошо звучавший с телеэкрана.
— Привет, — беспечно отозвалась Вера. Пусть не бухтит, что она уехала зря, сделала очередную глупость в духе своего непредсказуемого характера. Ему-то глупости вовсе не свойственны. Они вместе уже три года, и Вера ни разу не заметила проявлений легкомыслия или стихийности своего аккуратного до педантизма бойфренда Феликса, тележурналиста. Лежит сейчас в широченной кровати из мореного дуба. На коврике аккуратно стоят тапки, на тумбочке — бокал минералки без газа, пшикалка для укрепления десен и упаковка «Фестала». И все в этой огромной квартире, отделанной по стандарту высшей категории — аккуратно и правильно. Только в одной сфере он допускал стихийность, азарт, даже вопиющую неряшливость — в любимой работе. Можно было не сомневаться, что на одеяле, коврике и тумбочке валяются кипы листов, газет, распечаток. И даже сейчас наверняка Бобров говорил в трубку, просматривая какой-нибудь текст.
— «Привет», и все? Не слишком пылко звучит после недельной разлуки. Чем ты там занята, Верунчик, что это у тебя хрустит?
— Кости. Я сижу в позе лотоса. А что у тебя шуршит? Изучаешь компроматы?
— Как всегда, иначе не уснуть. Без тебя, без компроматов… Ты ужинаешь?
— Смотрю в окно и думаю. Думаю, как расписать стены. Свечки каштанов и горлицы. Непременно должны быть горлицы. Послушай, что они твердят! — Она высунула телефон в окно, давая собеседнику возможность насладиться воркованием птиц. — Крупные такие, важные голуби и все время что-то просят. Заметил по интонации? Что они бубнят?
— Сразу же понятно: «Читайте прессу! Читайте прессу!..» Я угадал? Разумеется — мимо. Ты же обязательно придумаешь нечто свое. А сейчас вот попаду в точку: ты грызешь чипсы с сыром! Что означает очередной приступ лирической меланхолии, а в результате — гастрита. Слушай, бросай все и возвращайся в Москву. Не слишком, по-моему, удачна твоя идея с заработком в Европе.
— Ты же знаешь, я освободила квартиру брату. С сентября придется снимать что-нибудь скромное. А это уже — жуткие бабки. И вообще, надо ведь на что-то жить.
— Живи на мои. Я же много раз предлагал. Переселяйся хоть завтра, жилплощадь холостяка Боброва допускает даже некоторую автономию. Спальня общая, но зато у каждого свой кабинет!
— Мне нужна мастерская — с красками, досками, холстами и… заказами.
— Плюнь на заказы. Имеешь право немного расслабиться. В конце концов, я выбью тебе мастерскую. А пока испытаем себя в совместном быту. Может, мне наконец удастся раскрыть во всей полноте блестящие качества своей одаренной натуры? Я умею быть вежливым, аккуратным и даже способен обеспечить женщину.
— Обеспечить или обесчестить?
— Разрезвилась! Дегустируешь бельгийское пиво? Может, мне все же приехать?