— Ты не сможешь. Скандальный журналист Бобров нарасхват.
— Кстати, во вторник запустили мой фильм «В тени рубиновых звезд».
— Чудесно. Прости, я зевнула. Очередное расследование отчаянного журналиста?
— Ты нарочно зевнула. Причем совершенно неестественно. А я так одинок без тебя, детка…
— Ты никогда не бываешь один даже в постели. Тебе никогда не бывает скучно. И одолевают тебя не лирические мечты, а сюжеты новых разоблачений. Коррупция, бесконечные разборки с ГБ, тайная жизнь политиков.
— Фу, какой примитивный мужик тебе достался, дорогая.
— Мне достался Брюссель, этот вечер и, кажется, еще нечто совершенно особенное. Знаешь, сегодня мне подарили чужие письма.
— Тебе?! Ты же не станешь читать их! Моя чрезвычайно нравственная девочка совершенно не способна на столь аморальный поступок. Понял!
Слушай, скорее всего документы передали именно для меня!
— Увы, ты здесь ни при чем. Письма о любви, им шестьдесят лет, и уже давным-давно никого на этом свете нет — ни того, кто писал, ни того, кто так и не получил их. Я думаю… А что, если судьба… Да, именно судьба предназначала их мне и так хитро все закрутила… Чтобы… чтобы наконец… Эй, ты где?
— Извини, это я зевнул. Челюсть опять хрустит. Сегодня перенапрягся — кормил у грузинов одного нужного малого. Дивная бастурма. Пожалуй, в самом деле малость перенапрягся.
— Отлично. Глотай двойной «Фестал» и гаси свет. У тебя ж там уже час ночи.
В трубке было слышно, как Феликс проглотил таблетки.
— Выпил… А почему ты не ревнуешь? Вдруг я хитрый обманщик. Принял не «Фестал», а какую-нибудь «Виагру». И вокруг — двое, нет, трое таких кисок… Одна мулаточка… мм…
— Не сомневаюсь — хитрый обманщик. Но не ревную.
— Ты умница, детка. Я молод, успешен, честен и одинок. А ты грузись чипсами, медитируй, думай про скучного обманщика Фелю и качалку перед телевизором. Мы ждем тебя.) Страстный поцелуй.
— Чао. — Вера отключила телефон. И почему-то ясно представила, как из ванной Феликса, обернувшись пушистым полотенцем, появилось длинноногое юное создание с раскосыми южными глазами.
— Ну с кем ты так долго треплешься, Фил? — капризно прогундосило создание, приподнимая край одеяла, скрывающего совершенно обнаженные телеса скандального журналиста.
— Редактор «Рубиновых лучей». Такая зануда! — Феликс стряхнул с кровати свои бумаги и заключил в объятия благоухающее кокосовой пеной юное существо…
В руке Веры хрустнул карандаш, она швырнула в окно обломки. Вот манера — навоображать черт знает что и психовать на пустом месте. А собственно, разве ей не безразлично то, что происходит сейчас в Москве?
Некоторое время Вера смотрела на угасающий за окном вечер и снова включила диктофон:
— Сегодня продавщица на Жуже угадала во мне художницу. Иногда меня называют писательницей, дамочкой, девушкой и даже леди. А в последнее время часто стали величать «душенька», «милая», «моя дорогая»… И так давно… Очень, очень давно никто не шептал мне «любимая». Впрочем, я удачно делаю вид, что мне этого вовсе не надо. Или все же неудачно? Если старуха, изображающая гадалку, сразу назвала меня Зачарованной странницей. Странницей во времени и пространстве. Бедолагой, путающей фантазии и мечты, обиды и радости, находки и потери, свою и чужую жизнь. Странницей, постоянно ждущей… Ждущей, когда тот — Единственный — шепнет ей: «Любимая».
Сегодня эта чужая история незнакомой женщины врезалась в мою спокойную брюссельскую жизнь, как айсберг в несчастный «Титаник». Да почему?! Из-за схожести улыбки, прически? Или потому, что из всех цветов я больше всего люблю именно эту пахучую белую дикую розу? Зачем мне чужие, почти истлевшие письма?…
Вера достала коробку, полученную от гадалки, развязала стягивавшую листки ленту. И тут же отдернула руку — кончики пальцев набухли знакомым покалыванием, предвосхищающим близость «бури».
«Эй, Верунчик, стоп! Что за улеты в четвертое измерение? Достаточно было намеков болтливой антикварши и мистического тумана чокнутой гадалки, чтобы воображение набросилось на тебя, как санитары психушки на буйно помешанного. И потянуло, потянуло в иной, неведомый пока мир. Вот… зазвенело в висках… Руки холодеют… Сейчас, сейчас налетит ветер, и эта история откроется передо мой, как распахнутое окно…»
Вера вздрогнула — порыв ветра с грохотом распахнул рамы, вспорхнули и разлетелись по комнате листки чужих писем. По карнизу застучал дождь, зашуршал в листьях каштана. В сумерки погрузился притихший садик, уже глянцево заблестевший от дождя. Где-то там, в глубине свежего вечера, в этом ли городе или далеком, тихо пел девичий голос: «Обещала нам весна, что не кончится она. Обещала нам счастье весна…»
Глава 4
…На улицы Брюсселя пришла ранняя весна. А значит, появились дамы в шляпках под шутливым названием «менингитки»: крошечная фетровая нашлепка на темени, над ней — букет цветов или излом полей, как парус бригантины. Ватные подплечники, придававшие строгим женским пиджакам военизированный вид, становились все мягче, а фасоны юбок — кокетливее. В том, 1944 году.
Бравый немецкий офицер, сопровождавший хорошенькую девушку в весеннем сером костюме, остановился у дома с вывеской «Фотоателье Мишеля Тисо» и отворил звякнувшую колокольчиком дверь. Скоро они уже сидели в студии на бархатном диванчике с золотыми кистями, в теплом свете софитов и нелепом напряжении, возникающем перед оком объектива.
— Внимание, один момент полной неподвижности, господа! — весело предупредил некто, согнувшийся за фотокамерой, и набросил на себя светонепроницаемую попонку. — Раз, два…
В это мгновение порыв ветра распахнул окно мастерской, плотно задернутое черной шторой. Ткань взвилась, выбросив в прорвавшийся солнечный луч пыльную метель. Фотограф мгновенно восстановил порядок и занял место за камерой.
— Извините, господа, такой ветреный март в этом году! На небе — сафари! Облака несутся, как стадо перепуганных бизонов. — Он посмотрел в объектив. — Мадемуазель, пожалуйста, придвиньтесь немного ближе к кавалеру. Так, теперь хорошо. Приготовились. Еще раз считаю до трех. Дабы запечатлеть для потомков майора Вернера с очаровательной невестой. Раз…
— С очаровательной Анной Грас, — строго поправила девушка.
— Пожалуй, мне лучше сняться стоя. — Вернер встал за спинкой дивана в парадной позе. Светлые, слегка выпуклые глаза не выражали ничего, кроме подобающей офицеру строгости. Тонкое лицо с аккуратными светлыми усиками сохраняло ледяное спокойствие.
— А мадемуазель Грас хорошо бы улыбнуться. Право, отличный повод — весна, птички поют. Знаете, что кричат эти ворчливые горлицы с раннего утра? «Смешной фотограф, смешной фотограф…» И верно, взгляните — какой-то нескладный чудак залез под черную попонку, выпятив зад… В цирке клоуны подобным образом изображают слонов… Извините, мадемуазель Грас, я в самом деле неудачно шучу. Нет ни малейшего повода для улыбки. Ладно, оставим аплодисменты клоунам, а улыбки кокеткам. Мечтательное настроение вам к лицу. Раз, два, три!.. Момент… И вы свободны, господа. Фото будут готовы через неделю.
Господин Тисо что-то чиркнул в книге и отдал Анне квитанцию.
Глава 5
— Так они встретились — Анна Грас и Мишель Тисо. — Вера сидела перед распахнутым потемневшим окном, вглядываясь в картины, только что промелькнувшие в ее воображении. — Ты бы сказал, Феликс, что я все придумала и моя выдумка не имеет никакого отношения к реальности. В этом наше главное отличие — ты ищешь правду в документах, записках, протоколах. Мне приносит открытия дуновение свежего воздуха, идущего… Откуда, откуда, в самом деле, приходит это ощущение подлинности, очевидности? Издавна считалось, что откровения смертным приносит Святой Дух. Касается легонько лба, словно ветерок, — и ты вдруг прозреваешь! Воображаю твою брезгливую мину и обвинение в бабском мистицизме. Умолкни и скройся. Моя история уже набирает ход…
Вера налила в чашку кофе, разбавила молоком, высыпала на блюдечко остатки чипсов и прищурилась, теребя волосы. Диктофон нетерпеливо подмигивал, свидетельствуя о желании поскорее услышать продолжение.
— Итак, весна 44-го… Не дождавшись срока исполнения заказа, Анна пришла в фотоателье Тисо. Строгая девочка в светлом пыльнике и строгими глазами под прямой челкой. На шее — воздушный газовый шарфик, примета тайного кокетства. Почему-то ей вовсе не хотелось разубеждать фотографа, назвавшего ее очаровательной.
В салоне фотоателье в этот утренний час клиенты не толпились. В клетке заливалась канарейка, подставлял солнцу жирные глянцевые листы экзотический фикус. А со стен улыбались, смотрели строго, важничали, заигрывали, дурачились, обольщали десятки запечатленных на фотобумаге лиц. За столом с книгой оформления заказов сидел сам хозяин мастерской Мишель Тисо: шерстяной альпийский жилет поверх белой сорочки с узлом аккуратного галстука, темная прядь, упавшая на лоб. Тренькнул звонок в дверях, Тисо оторвал взгляд от книги и увидел ту самую девушку, что два дня назад приходила фотографироваться с немецким офицером. Она старалась казаться старше, хмуря брови и с вызовом вздергивая подбородок. Немного смешной была и шляпка, похожая на однокрылого фетрового жука.
— Добрый день, мсье Тисо. Я хотела узнать, возможно, фото, что заказывал майор Вернер, уже готовы? — Она протянула квитанцию.
— Но я обещал сделать заказ к среде. Хотя… Постойте, постойте, мадемуазель, мне понятно ваше нетерпение. Скажу прямо: вы восхитительно фотогеничны. Я поторопился напечатать ваше милое личико. Вот: «Мадемуазель Анна Грас». — Господин Тисо протянул девушке жесткий конверт со снимками. — Взгляните сами.
Она взяла конверт и, продолжая смотреть на фотографа с насмешливым вызовом, изорвала бумагу на мелкие куски и выкинула обрывки в корзину.
— Спасибо. Вы очень любезны. Заказ оплачен. — С гордо поднятой головой Анна направилась к выходу.
— Погодите, я верну вам деньги, — окликнул капризную клиентку фотограф. — Или… или давайте сделаем вот как — я сфотографирую вас одну. Но в двух видах — на ту же сумму. Идет? Я немного психолог и понял, что мадемуазель не привыкла сниматься вдвоем. И кроме того, я ведь неплохой мастер, а? — Он подошел к стене с выставкой парадных фото. — Как вам мо