Впрочем, Державин скорее хотел казаться таким, чем был им в действительности. Последние годы жизнь обходится с ним достаточно круто. Отрешенный от должности летом 1788 года, он только в июне следующего года оказывается оправданным — вмешательство Потемкина, о котором так хлопотала В. В. Голицына, сделало свое дело. Но это и предел возможностей „светлейшего“ — несмотря на оправдание, Державин никакого нового назначения не получил. Так проходят 1790 и 1791 годы, исполненные томительного ожидания и бесконечных уколов израненного самолюбия. Державин всеми силами пытается создать видимость полного благополучия. Он пишет текст хоров для праздника в Таврическом дворце, заранее представляя гнев, если не самой Екатерины — в конце концов, праздник устраивался в ее честь, — то очередного фаворита, приобретавшего все большую власть рядом со стареющей императрицей. Он покупает и начинает перестраивать великолепный дворец на Фонтанке.
Выхлопотанное Потемкиным назначение поэта при императрице наступает после смерти „светлейшего“, и это предопределяет карьеру нового секретаря по прошениям. Придворные не сомневаются, что автору „Фелицы“ не удастся сколько-нибудь долго удержаться в новой должности. К тому же сам Державин с первых же своих шагов вызывает недовольство Екатерины. Он принимает синекуру за действительность, пытается выступать в роли поборника правды и справедливости там, где достаточно было простых отписок. Полтора года до конца исчерпывают терпение императрицы. В сентябре она расстается с секретарем по прошениям, произведя его в сенаторы — род почетной и теперь уже окончательной опалы. Портрет Боровиковского представляет Державина именно в этой новой роли. Но злоключения поэта на этом не кончились — меньше чем через год скончалась бесконечно любимая им жена. Е. Я. Державиной было немногим больше тридцати лет.
Портрет на фоне пейзажа не был первым портретом Державина, который пришлось писать Боровиковскому. По всей вероятности, почти одновременно с Капнистом он кончает портрет поэта, который появится в лейпцигском издании державинских стихов 1793 года — „Gedichte des Herrn Staatsraths von Derschawin“, Leipzig, 1793 (местонахождение оригинала неизвестно), и пишет Е. Я. Державину (местонахождение оригинала неизвестно). Акватинта, выполненная И. Х. Майром в тех же девяностых годах, позволяет составить лишь самое общее представление о внешнем облик жены поэта, нежели о решении живописца. Судя по позе, характеру костюма с косынкой на плечах, вплетенными в прическу розами, „барыня-чернобровка“, как называли ее близкие друзья, могла быть представлена на пейзажном фоне по аналогии с портретом М. А. Львовой, фигурировавшим на Таврической выставке 1905 года, но также исчезнувшим. Но даже неизбежные при переводе в литографию упрощения живописного решения не могут стереть увиденную Боровиковским внутреннюю значительность молодой женщины.
Внешняя привлекательность Екатерины Державиной, доброжелательный нрав, гостеприимство сочетались с незаурядными художественными дарованиями. Она удачно вырезала модные в то время портретные силуэты, писала сама стихи, которым, впрочем, рядом с творчеством мужа не придавала никакого значения. Жившая в доме Херасковых поэтесса Е. С. Урусова замечает в одном из писем 1786 года: „У вас, видно, есть стихотворения, сочинение которых делает честь нашему полу: мне весьма приятно было читать то прекрасное стихотворение, которое вы мне сообщили; желаю, чтобы знакомство с музами усугублялось в нашем поле. Несмотря на то что я разорвала союз мой с музами, желаю, чтобы другие устанавливали с ними связь; а мне остается только радоваться и восхищаться творениями парнасских сестер моих“.
В Е. Я. Державиной живет удивительная непосредственность, простодушие, по выражению современников, и вместе с тем умение понять чужую беду, вовремя прийти на помощь. Своими стихотворными успехами Державин во многом был обязан жене, тем более сравнительно легко перенесенными житейскими невзгодами, которые она всеми силами старалась смягчить — двадцатилетняя разница в возрасте супругов не мешала им быть самыми близкими друзьями. В год создания Боровиковским его портрета Державин пишет жене из Царского Села после какой-то незначительной размолвки: „Мне очень скучно, очень скучно, друг мой Катинька, вчерась было; а особливо как была гроза и тебя подле меня не было. Ты прежде хотела в таковых случаях со мною умереть; но ныне, я думаю, рада, ежели б меня убило и ты бы осталась без меня. Нет между нами основательной причины, которая бы должна была нас разделить: то что такое, что ты ко мне не едешь?.. Стало, ты любишь, или любила меня не для меня, но только для себя, когда малейшая неприятность выводит тебя из себя и рождает в голове твоей химеры, которые (боже избави!) меня и тебя могут сделать несчастливыми. Итак, забудь, душа моя, прошедшую ссору; вспомни, что я уже целую неделю тебя не видел и что в середу твой Ганюшка именинник. Приезжай в объятия верного твоего друга“.
Назначение сенатором последовало в сентябре 1793 года, вскоре после приведенного письма, 15 июля 1794 года, Е. Я. Державиной не стало. Этот удар переживают все близкие поэта. Тем большим было всеобщее, хотя и тщательно скрываемое удивление, когда в январе 1795 года, не выдержав даже положенного года траура, Державин вступил во второй брак. Д. А. Дьякова несколько лет перед этим провела у своей старшей сестры, Е. А. Стейнбок, в Ревеле, никаких перспектив замужества у нее не было, и биографы поэта настаивают на том, что новую пару объединяло не чувство и даже не тень его, но одно взаимное уважение. Державину — за пятьдесят, его второй жене — около тридцати. Она по натуре холодна, сдержанна, не расположена к друзьям мужа, лишена внутренних связей с литературой и искусством, зато хозяйственна, деловита и наделена той практической сметкой, которая отличала всех сестер. Больше Державину не придется беспокоиться о материальных делах — они будут в превосходном состоянии, и новый портрет, который заказывается опять-таки Боровиковскому, изображает поэта в сенаторском обличии.
В нем есть что-то от победителя, от человека, утверждающего себя в своих правах: горделивая осанка с откинутой назад головой, пружинистое, готовое встать тело, повелительный жест руки, указывающей на бумаги, лежащие на нарядном письменном столе с четко читаемыми строками — „опре[деление] общего собрания“, „доп[рошен]“, „неви[нность]“ и название оды „Бог“. Задумчивость овального портрета уступила место волевому посылу, насмешливой улыбке, тронувшей губы и оживившей открытый, почти веселый взгляд. Это Державин, писавший свои строки „К Правде“:
Лет 60 с тобой водился,
Лбом за тебя об стены бился,
Чтоб в верных быть твоих слугах;
Но вижу, неба дщерь прекрасна,
Что верность та моя напрасна:
С тобой я в чистых дураках!..
Боровиковский видит его таким, каким поэт окажется спустя год, когда ответит отказом на предложение вступившего на престол Павла занять должность правителя Канцелярии Совета при императоре. Императорский указ Сенату от 22 ноября 1796 года гласил, что Державин „за непристойный ответ, им пред нами учиненный, отсылается к прежнему его месту“. Понадобилось вмешательство очень влиятельных лиц, чтобы умерить степень царского гнева.
Казалось бы, здесь исчезают едва успевшие заявить о себе в овальных портретах Капниста и того же Державина лирические ноты, дыхание сентиментализма. Но это лишь первое впечатление. Боровиковский использует все приемы портретного искусства XVIII века, чтобы разыграть, как в вариациях, основную тему образа. Беспорядочный развал бумаг на столе, неровно стоящие на полках книги, будто только что взятые, находящиеся в работе, придвинувшаяся к самому локтю рама картины с изображением корабля — все создает ощущение тесноты и вместе с ней кипучей деятельности, когда каждая вещь вот-вот готова уступить место другой, оказаться в руках или быть отброшенной. Непосредственность обстановки перекликается с возбужденно-оживленным настроением Державина, вторит ему. Ведь именно в павловские годы поэту придется перенести весь калейдоскоп стремительно сменявших друг друга императорских решений, чтобы с приходом к власти откровенно не любившего его Александра I окончательно уйти от государственных дел.
Уже через несколько месяцев после сурового сенатского указа Державина возвращают ко двору. Благожелатели поэта не жалеют усилий, а Павел, в свою очередь, готов проявить снисходительность к тем, кто находился в опале при его матери. Державин все время около императора, все время под рукой, осыпаемый знаками доверия. 1800 год. В июле Державин получает командорский Мальтийский крест — награда, которой Павел придавал совершенно исключительное значение. В августе — становится президентом восстановленной Коммерц-коллегии. В ноябре — чуть не каждый день приносит новости: 20-го Державин назначается заседать в Советах Смольнинского и Екатерининского института, 21-го переводится с должности президента Коммерц-коллегии на должность второго министра при Государственном казначействе, 22-го Павел утверждает его государственным казначеем, твердо уверовав в необычайные финансовые таланты поэта, 23-го Державину указывается присутствовать в императорском Совете, а 25-го еще и в I Департаменте Сената. Должностей становится так много, что исполнять их попросту невозможно, да император и не придает этому значения. Вихрь бумажных перемен, приказов ради приказов должен создать видимость бурной государственной жизни, к которой все более и более настороженно присматриваются современники. Державин слишком далек от того, чтобы проявить себя, но это не мешает Павлу завершить тот же ноябрь пожалованием поэту 6000 рублей „столовых“ ежегодно. Ни в гневе, ни в милости император границ не знал, к тому же, несмотря на смерть Е. Я. Державиной, сам Державин оставался для Павла любимым мужем его молочной сестры.
Интерес Державина к вновь появившемуся в Петербурге художнику не остается незамеченным близкими ему людьми, и среди них А. И. Васильевым, сотрудником той же канцелярии А. А. Вяземского. Там сложились отношения этих двух людей, отношения непростые, приведшие к дружбе и закончившиеся охлаждением и полным разрывом.