смягчает густота зелени, растворяющейся в дымке голубовато-зеленого, подернутого облаками неба. Введенные в теневую часть листвы оливковые полутона переходят в глубокий оливково-зеленый тон бархатного кафтана, перехваченного переливающимися алыми лентами орденов. Заложенная за борт кафтана рука, зажатая подмышкой треуголка подчеркивают сосредоточенно-деловой вид Трощинского. Очень мягко художник пролепливает лицо, немолодое, суровое, с настойчиво-требовательным взглядом из-под взлета широких, надломленных на кончиках бровей. Если в последнем портрете А. Б. Куракина богатство тканей, сверкание орденов составляют как бы смысловой стержень изображения, у Трощинского они уходят с первого плана восприятия, позволяя сосредотачивать внимание на лице. Важным становится человек и только человек, его внутренняя позиция, о которой современник говорил, что Трощинский „друзьям был друг, а врагам — враг“.
Боровиковский не оставил рассуждений о своих жизненных идеалах, но если поставить рядом портреты Ф. Д. Боровского-воина и Д. П. Трощинского — государственного деятеля, то это и будет круг идеалов художника, „свои“ портреты в его творчестве.
Была власть. Неслыханная. Немыслимая. Которой раньше невозможно было себе представить. И были две женщины, почти помирившиеся, одинаково неотвязные в своих требованиях и заботах. „Твоя Маша“, теперь уже императрица, торопившаяся испытать всю полноту императорской власти, но по-прежнему искавшая способов руководить каждым шагом, предугадывать и поправлять по своему разумению каждое желание мужа. И „мадемуазель Нелидова“, втянувшая в свою игру всех ближайших друзей, то уезжавшая, то возвращавшаяся во дворец в капризном запале теряющей свое влияние фаворитки. Совсем недавно достаточно было ее слова для удаления от двора любимиц Марии Федоровны, теперь ей самой надо выбирать между дворцом и высланной из Петербурга ближайшей подругой — симптом, не суливший хороших перспектив.
Во время поездки Павла по России Ф. В. Растопчин и неизменный Кутайсов успевают подобрать замену надоевшей фаворитке. Анна Петровна Лопухина не девочка — ей 21 год, и именно поэтому с ней проще найти общий язык. Ей ли остаться равнодушной к возможности занять первое место при дворе! Выбор оказывается безошибочным. Анна Петровна понимает вступившего в переговоры Кутайсова с полуслова, ее отец и мачеха в восторге от открывающейся перспективы. Павел обратил внимание на А. П. Лопухину во время коронационных торжеств, остается разжечь запавший в душу уголек. Когда-то И. М. Долгоруков писал о характере тогда еще великого князя: „Нелидова вскружила ему голову, он ни о чем уже не думал, как о ней, замуравился в Гатчине. Прекратились все съезды к его двору, одна Нелидова составляла его забавы и удаляла от взора великого князя всякое лицо для нее опасное, а ей страшны были все женщины вообще, потому что ее дурнее во всех частях найти нельзя было в целом городе. Это удалило многих от двора их высочеств и мы почти перестали к ним ездить“.
Годы не ослабили темперамента Павла. Остановив свой выбор на А. П. Лопухиной, он не может дождаться ее переезда в Петербург, перестает разговаривать со своей семьей и приближенными, готовит для избранницы апартаменты во дворце, торопит с отъездом на этот раз замешкавшуюся Нелидову. Ни о каких сантиментах, ни о каком внешнем соблюдении приличий не может быть и речи. Последняя встреча с былой фавориткой происходит случайно: „Император по возвращении с маневров вошел во дворец и встретил m-lle Нелидову и M-me Б[уксгевден], которые уезжали по его распоряжению. Его величество снял перчатку и остался со шляпой в руке пока коляска не тронулась“.
Не меньшее волнение царило в Москве. Переговоры о переезде в Петербург велись Кутайсовым с мачехой будущей фаворитки. Торг был непростым, поскольку Лопухина-старшая имела в виду удовлетворить интересы всех членов семьи и своего „друга сердца“, подполковника Екатеринославского гусарского полка Ф. П. Уварова, — перевод в столицу должен был коснуться и его. Сама Лопухина-старшая была пожалована в статс-дамы, муж ее получил должность генерал-прокурора, Анна Петровна — фрейлины. Когда со временем П. В. Лопухин будет назначен министром юстиции, появится пасквиль „Грамматическая надпись к портрету министра юстиции Лопухина“:
„Вопрос.
В изображеньи сем что за похабна рожа?
Ответ.
Министр юстиции — светлейшая вельможа.
Вопрос.
Да как достигнул он сей знати?
Ответ.
Он сводник и отец известной Благодати“.
Если семейство Лопухиных чего-то и боялось, то не общественного мнения, не осуждения своего поступка окружающими, но недолговечности чувства императора, которое всеми силами старается заранее закрепить. Дочь рвется в Петербург, мачеха ищет помощи всех московских святынь. К ней, по словам Тургенева, возили со всех сторон чудотворные иконы: „Иверскую, Всех Скорбящих, Утоления Печали, Взыскания погибших; да всех, прости господи, не перечтешь; служили напутственные молебны, святили воду, окропляли Анну Петровну, заставляли ее ложиться на пол и через нее переносили святые иконы“.
Переезд так нетерпеливо ожидаемой семьи в Петербург едва не задерживается из-за того, что Кутайсов вовремя не успевает выполнить обязательств в отношении Ф. П. Уварова. Отец иронически наблюдает за происходящим, ничем не выдавая своего отношения к откровенному сопернику, зато проявляет недюжинный характер дочь. Если мачехе некуда спешить, она одна переедет в столицу на Неве и не упустит единственной в своем роде возможности. Лопухиной-старшей остается подчиниться и продолжать добиваться своего иными путями уже в Петербурге.
По существу, сразу по приезде Лопухины обращаются к Боровиковскому. И речь идет не об одном портрете, а о целой семейной галерее, в которую должна была войти и покойная мать новой камер-фрейлины, не дожившая, как вежливо писали историки XIX века, „до возвышения“ дочери. Иначе говоря, перед художником все то разнообразие портретных работ, которые приходилось выполнять портретистам тех времен.
Прасковьи Ивановны Лопухиной уже больше десяти лет нет в живых, но трудно себе представить более живой и свободно трактованный образ, чем тот, который предстает на полотне Боровиковского. Молодая женщина с подхваченными лентой по моде конца девяностых годов волосами, в таком же модном с широким вырезом платье, перехваченном поясом под самой грудью, придерживает обеими руками спадающую с одного плеча узорную шаль. Она, кажется, на минуту задержалась во время своей прогулки по парку, строптиво и чуть капризно глядя на зрителя. Ее склоненная вперед голова, расположение складок платья на спине как бы продолжают движение, а тонкая двойная нитка ожерелья на обнаженной груди своим сбившимся рисунком подчеркивает поспешность походки. Может быть, это была достаточно точная характеристика умершей, о которой сохранилось слишком мало свидетельств, разве то, что, попав в Тверь, И. М. Долгоруков увлекся молоденькой губернаторшей, просрочил ради нее отпуск, забыл о делах, но больше никогда не встречался и в зрелые годы мог единственно сказать, что была она „милая и пригожая женщина“, — дань пережитым и незабывшимся приятным чувствам.
Капризная строптивость Лопухиной-первой сменяется тупым упрямством Лопухиной-второй. Боровиковский пишет ее на нейтральном фоне, отказавшись от пейзажа, сидящей на диване, на подлокотнике которого покоится ее рука. Тончайшее глубоко вырезанное муслиновое платье украшено оттягивающим плечо шифром, плечи охвачены шалью с широкой темной каймой. Темные глаза презрительно смотрят на зрителей, полные чувственные губы складываются в легкую усмешку. В Москве смеялись, что своим браком она была обязана любопытству красавца П. В. Лопухина, заинтересовавшегося дамой сердца А. А. Безбородко. У современников Е. Н. Лопухина симпатий не вызывала из-за своего ханжества, суеверности, необразованности и из-за того, что „со всей благоговейной набожностью она служила богине любви; у нее был муж наружу и пять в сундуке“, по отзыву Тургенева. Еще более враждебное отношение она встретила в петербургском свете. Павел, заметив, что знаменитая своим острым языком и независимым нравом Н. К. Загряжская не кланяется мачехе фаворитки, сделал той внушение. В тот же вечер на балу взбешенная Загряжская подошла к Е. Н. Лопухиной и громогласно заявила: „По именному его величества приказанию, мною сегодня полученному, честь имею поклониться вашей светлости“.
Портрет П. В. Лопухина — один из немногих чисто официальных портретов Боровиковского. В мундире, при множестве орденов, с эполетами и белым высоким галстуком, он представлен у колонны, почти скрытой тяжелым бархатным занавесом. Заложенная за борт мундира рука, трехчетвертной поворот головы подчеркивают его сановитость. Снисходительный взгляд полон иронии. „Случай“ дочери завершил карьеру Лопухина, которую он и так делал достаточно успешно. В 1769 году прапорщик в Преображенском полку, через десять лет полковник и обер-полицеймейстер Петербурга, которому расположение Екатерины позволяет вскоре перебраться на должность губернатора Твери, получить чин генерал-майора и уже в 1784 году стать губернатором Москвы. Дальше шло генерал-губернаторство в Ярославле и новый чин — генерал-поручика. Без выезда из Москвы повышение в чине было бы гораздо более трудным.
Лопухин всю жизнь ищет легких дорог, но мыслями остается в старой столице. Одновременно с назначением в Ярославль он приобретает в Москве великолепный дворец Н. П. Румянцева на Волхонке, в непосредственной близости от Кремля, в котором и удается так выгодно показать на балу свою дочь приехавшему в связи с коронационными торжествами Павлу. Где, как не у Лопухиных, можно достойно принять и почтить нового императора. Документы свидетельствуют, что Павел останавливался в этом доме, в прошлом екатерининском Пречистенском дворце. Хранящийся в музее архитектуры план первого этажа несет надпись карандашом: „у Пречистенского дворца, где помещался его высочество, а ныне казармы“. Коль скоро старый дом сделал свое дело, в перспективе переезда в столицу на Неве, бригадир Лопухин угодливо (и выгодно!) продает его в 1797–1798 годах в казну под казармы Астраханского полка. Тем не менее за ломом, перешедшем при Александре I под гимназию, сохраняется название Лопухинского.