В половине второго, как сообщила позвонившая начальнику отдела секретарша, заместитель начальника главка ушел на обед. Это означало, что Тугунин и начальник отдела, вместе с которым Тугунину предстояло идти на прием, могут воспользоваться обеденной паузой заместителя и тоже пообедать.
Вызвали Тугунина около трех. Прием длился десять минут: заместитель сразу же сказал: «Нет!» – нет средств, тогда Тугунин стал объяснять, откуда их можно взять, приговаривая при этом, что он-то личной выгоды не имеет никакой, все лишь в интересах производства, начальник отдела поддакнул, что да, материалы в отделе изучены, отдел поддерживает, все резонно, заместитель, не дослушав, вновь сказал «нет», Тугунин пошел по второму кругу – результат был тот же, и лишь после третьего заместитель, глянув на начальника отдела, спросил:
– Докладная с заключением у вас? Ну дайте, я сам погляжу. Такое дело с бухты-барахты решать нельзя.
– Все должно быть тип-топ, – похлопал Тугунина по плечу начальник отдела в коридоре.
Тугунин зашел вместе с ним в комнату отдела, взял портфель, распрощался и пошел к лифту – спускаться в гардероб. Дел у него больше никаких не было, ждать теперь только решения заместителя.
В лифте, стремительно летя вниз, он посмотрел на часы – стрелки показывали начало четвертого. Говоря утром той женщине в гостинице, что освобождается к пяти часам, Тугунин думал, что может быть не принят нынче и вообще.
На улице дул все тот же утренний злой ветер, проспект Калинина, забитый людьми в хорошую погоду до тесноты, просматривался насквозь.
Тугунин перешел по подземному переходу на другую сторону, побродил по отделам Дома книги, ничего не купив, потолкался в магазине «Мелодия», уйдя пустым и оттуда, дошел до парфюмерного магазина «Сирень» – никаких французских духов не было. Были арабские, по десять рублей, но их Тугунин взять не решился.
Он пошел обратно к бульварному кольцу, на почту. Теперь ветер дул навстречу, выбивал слезы из глаз. Автоматической связи со Свердловском на почте не имелось, следовало заказывать и ждать, и Тугунин порадовался этому. Ему хотелось как можно побольше убить времени, чтобы как можно скорее дотянуть до ночи, а там спать – и уж следующий день; и кроме того, оттягивалась пора, когда снова нужно будет выйти на улицу.
– …Ну неужели же нигде нет? – вновь спросила мать. В голосе ее Тугунину послышался упрек. – Сережик, может, ты не очень ходил, может, еще походишь – так нужно…
– Ну, не знаю, ну где еще смотреть, я во всех центральных магазинах за эти дни побывал, – раздражаясь, сказал Тугунин.
Мать в трубке помолчала.
– Так, понимаешь, нужно, – просительно вздохнула она затем.
Тугунин взорвался.
– Слушай, у меня сейчас кончатся минуты, а ты все вздыхаешь да объясняешь мне, как тебе нужно. Я спрашиваю – арабские покупать?
– Покупай, – безнадежно вздохнула мать. – Хотя…
– Что – хотя?!
– Ничего, – быстро сказала мать. – Покупай. – И спросила: – Почему ты так груб?
Теперь голос у нее был несчастный.
– Извини, – нехотя пробормотал Тугунин.
– Это ведь не для меня. Для себя я бы не стала тебя так тревожить.
– Да, да… – вновь пробормотал Тугунин.
Духи нужны были дочери материного мужа – подарить какой-то врачихе, а раз они нужны были его дочери, то он делал из матери фарш, заставляя ее добывать их.
– Ну все, больше ты ничего не хочешь сказать мне? – спросила мать укрепившимся деревянным голосом.
– Но ее же не устроят арабские? – хмуро сказал Тугунин.
– Нет.
– Так что же ты тогда?
– Ну так ты же говоришь, что нигде нет, специально звонишь…
– Кончается ваше время, – вмешалась механическим голосом телефонистка.
– Ладно, я похожу еще, – сказал Тугунин. – Пока.
Он положил трубку и вышел из кабины.
Ему было стыдно. Звонок был абсолютно бессмыслен – духи нужны только французские, он это знал с самого начала. Просто он уже заранее, еще до разговора, был раздражен. Для того и позвонил, если разобраться, чтобы выплеснуть это свое раздражение. И все оттого, что просьба матери. Будто она виновата перед ним, что он появился на свет божий, и должна теперь всей своей жизнью искупать свою вину бесконечной материнской заботой о нем, он же ответно на всякую ее просьбу об обратной заботе отозваться укором за ту ее вину…
– А-а, ч-че-ерт!.. – вытолкнул Тугунин сквозь зубы, помотав головой, словно от этого чувство стыда могло отлететь от него.
Выходить на улицу не хотелось. Он посмотрел на часы, висящие на дальней стене зала, – было без десяти пять. Ложиться раньше одиннадцати не имеет смысла – не уснешь. Он отвернул рукав пиджака над своим «Полетом» – часы показывали пять без девяти. Тут же, когда он поднял глаза, прыгнула стрелка и настенных часов. Тугунина это развеселило. Словно часы испугались, что врут.
«Ладно», – сказал он про себя и пошел к лестнице на первый этаж. На первом этаже, напротив входа, отделенные друг от друга плексигласовыми округлыми кожухами, висели телефоны-автоматы. Он узнал телефон справочного гостиницы, и там ему дали телефон пятого этажа его корпуса.
– Позовите из пятьсот пятнадцатого Юлю, – попросил Тугунин.
Он не надеялся, что она окажется в номере, – что человеку, приехавшему в Москву по путевке, сидеть в номере среди бела дня? Даже если и такая погода.
Но она оказалась в номере.
– Да? – взяла она трубку.
Голос у нее – он и не заметил утром на лестнице – был чистый, сильный, и была в нем какая-то та же покойная мягкость, что и в ее лице.
– Это я, – сказал Тугунин. – Как видите, пять часов, и я свободен.
– Кто это – «я»? – с тем же утренним коротким смешком на паузе спросил ее голос.
– Именно тот, про кого вы и подумали.
– Действительно? – сказала она. – А я вам, по-моему, не представлялась.
– Но я же слышал, как вас позвали из автобуса, – тоже со смешком ответил Тугунин.
– А. Действительно вы. И что же вам надо от меня?
– Вас, – сказал Тугунин. – Я на Арбатской площади, у кинотеатра «Художественный», у меня туда два билета. Через сорок минут я вас жду в метро на «Библиотеке Ленина», у последнего по ходу вагона.
– А если у первого? – спросила она насмешливо.
– Как угодно. Только давайте договоримся точно.
– Ужасно вы покладистый человек, – сказала она. Некоторое время после этого в трубке было молчание, и наконец голос ее произнес: – А если через час, то успеем?
– Конечно, – сказал Тугунин.
Повесив трубку, он вновь пересек проспект под землей и вышел к «Художественному». Билетов на оставшиеся два вечерних сеанса не было. Минут сорок Тугунин с поднятым воротником плаща протолкался у входа, спрашивая лишний билетик, потом спустился в метро и поехал на «Библиотеку имени Ленина».
Час еще стоял ранний, и они сидели за столом одни. Столы помещались внутри массивных, тяжелого вида деревянных выгородок, видны были из всего довольно большого зала только три-четыре других стола, и создавалась иллюзия отдельного кабинета. Окна были зашторены, лампы под потолком горели через три четвертая, и в зале держался полумрак. На невидимой за стенкой «кабинета» эстраде опробовал инструменты оркестр.
Подано было только вино и вода, закуска запаздывала. Тугунин не пил сухого вина с последнего, годичной давности, приезда в Москву и выпил его сейчас, то и дело пригубливая из бокала, чуть ли уже не полбутылки.
У него, как водится, были отработаны темы для таких вот начальных разговоров, и сейчас он рассказывал Юле, как однажды, когда он возвращался из командировки, его, с кем-то спутав, встретило целое семейство грузин, усадили в черную «Волгу», привезли к себе домой, а дома – стол, вино, тосты, и он, войдя в роль, рассказывал о здоровье дяди Гоги, тети Лейлы и присных, и все бы ничего, хорошая была жизнь, если бы вдруг не оказалось, что он, оказывается, приехал свататься к дочери некоего дяди Чингиза и пора уже к ним ехать.
– Убегал я от них по чердаку, – говорил Тугунин с серьезным видом. – Все уже вниз сошли, в «Волгу» садимся, а мне будто бы понадобилось. Пошел меня наверх один провожать, усатый такой, подвел меня, дверь открыл – вот, говорит, генацвале, пожалуйста, а я его туда, на задвижку – и деру. Забрался на чердак – и через другой подъезд. Весь в паутине, в пыли – тот еще видок.
Юля смеялась, пригибаяськ столу.
– Ой, да не может быть, выдумали вы все.
– Ну конечно, доказать я вам не могу. Но так все и было.
Случай этот произошел с сослуживцем Тугунина, Жорой Гамхуашвили, и то было неизвестно, не выдумал ли половину всего этого Жора сам.
– Нет, так и было, – повторил Тугунин, снова отхлебывая из бокала.
– А мне не придется с такими темпами, – Юля кивнула на его бокал, – тащить вас потом на себе?
Она сидела, чуть развернувшись в его сторону, правая ее рука лежала на столе, он накрыл ее своей, она вздрогнула – и не отняла.
– Исключено, – сказал Тугунин. – Это я вас на руках понесу.
Рука ее под его рукой снова вздрогнула, сделала слабую попытку освободиться, и Тугунин прижал ее к столу. Юля не смотрела на него, взглянула – и тут же отвела глаза. И опять, как утром у автобуса, словно что-то поднялось у Тугунина из живота от этого ее взгляда, стиснуло в ложечке, в гортани, прокатилось по нёбу. «Ч-черт!..» – опять, как утром, подумалось ему с каким-то внезапным ознобным дрожаньем.
– Пустите… Сергей… – не глядя на него, с просительной стесненной улыбкой проговорила Юля.
Тугунин отпустил ее руку, она взяла ее на колени, и по-прежнему она не глядела на него. Что-то произошло – ни одно слово не выходило у Тугунина из горла.
Он допил вино в бокале и поставил его на стол.
Музыканты, опробовавшие инструменты, на мгновение смолкли и заиграли.
– Пойдемте танцевать, – рвущимся голосом сказал Тугунин.
На площадке перед эстрадой не было никого. Тугунин взял ее за талию и другой рукой за плечо – она не противилась. Полумрак в зале, упрятанные за темными выгородками столы рождали ощущение уединенности, освобождая от обычных в танцевальном одиночестве напряжения и скованности.