Лида, глядя на Аню из-под руки Нины Елизаровны, которая все останавливала и никак не могла остановить ей кровь, сказала:
– А я за тебя так испугалась, Аня… Бросилась к нему, а сама думаю: вдруг и вправду ударит этими штуками мою Аньку…
Аня, стремительно развернувшись, рванулась к дивану, к сидящим на нем сестре с матерью, опустилась перед ними на колени и обхватила обеих за шею.
– Лидонька! Мамочка! – заговорила она сквозь прорывающиеся в голосе слезы. – Так хочется счастья, так хочется!.. Почему не везет, скажите. Конечно, он жлоб, дурак, ограниченный… я знала, все знала… но я хотела, чтобы он на мне женился… я с ним была бы счастлива, я знаю. Для счастья вовсе не нужен умный, щедрый, красивый… он семью хотел, детей и чтобы в доме всего в достатке… а мне больше не нужно ничего. Дом, детей бы родила, машина поехать за город… я его разглядела, он бы мне обеспечил.
– Аня! Что ты говоришь, Аня?! – Признание дочери вызвало у Нины Елизаровны приступ раздражения. – Разве в этом может быть счастье: машина, достаток… И все?
Аня разомкнула руки и поднялась.
– Дети! Я сказала: и дети!
Слез у нее в голосе больше не было.
– Но дети не могут быть самоцелью. Люди ведь не животные.
– А без детей мы выродимся, исчезнем с земли, как нас и не было! – теперь Аня говорила уже с обычной своей агрессивностью.
– Ну, уж на этот-то счет не беспокойся, – усмехнулась Нина Елизаровна. – Не выродимся.
– А может, и выродимся, – негромко, как для себя лишь, сказала Лида.
Она подняла руку и перехватила у матери ватный тампон, которым та останавливала ей кровь.
– Это почему? – спросила Ника Елизаровна.
Лида не ответила. Она встала с дивана, прошла к платяному шкафу, открыла створку с внутренним зеркалом, отняла вату от раны и посмотрела на себя.
– Красавица…
– Почему выродимся? – повторила вопрос Нины Елизаровны Аня.
– Потому что мы не животные, – не поворачиваясь к ним, по-прежнему глядя на свое отражение в зеркале, ответила Лида.
– Ничего не понятно, – подумав, сказала Аня. – И что из этого?
– Страшно рожать, когда не знаешь: для чего? Когда не понимаешь смысла. Не видишь цели…
– Это твой личный опыт, – перебила ее Нина Елизаровна. – Не распространяй свой личный опыт на все человечество.
Лида отняла тампон ото лба – вроде бы кровь больше не шла – и повернулась.
– А знаешь, – сказала она тихо, глядя на мать, – почему я не родила тогда? Не хотела, чтобы ребенок рос без отца. Ты-то сама росла с отцом, ты не знаешь, что это такое – без отца. Мы с Аней знаем. Я не укоряю тебя. Констатирую. Любимое словечко нашего завкафедрой.
Слова ее отскочили от Нины Елизаровны сухим горохом.
– А если знала, как без отца, – сказала Нина Елизаровна, – так нечего было с этим своим Андреем тянуть столько лет. Надо было находить другого, замуж за него – и пожалуйста, с отцом. Сколько тебе названивали.
– Что ты говоришь, – так же тихо, как до того, отозвалась Лида. – Если бы я просто его любила… а он сам для меня как ребенок был. Разве можно бросить ребенка?
– Бросила ведь все-таки? – хмыкнув, сказала Аня.
Сжав кулаки, так что побелели косточки на пальцах, Лида закричала – с неожиданной силой, сдавленным, стиснутым криком:
– Молчи! Молчи!..
За полуотворенной дверью бабушкиной комнаты раздался грохот.
На мгновение все замерли – и поняли: это бабушка пыталась взять судно сама.
– О боже, – сказала Нина Елизаровна, бросаясь туда. – Что она, в самом деле… ведь никого чужого в доме.
Аня подошла к лежащей на полу умывальной раковине и легонько пнула ее.
– Кто б нам ее установил все-таки…
Слышно было, как в соседней комнате Нина Елизаровна что-то говорит бабушке.
– Давайте спать ложиться, – так же, как и Аня, в пространство перед собой сказала Лида.
– А чай допивать? – спросила Аня.
– Ты еще хочешь чаю?
Вышла от бабушки Нина Елизаровна.
– Бабушка нарочно его уронила, – сказала она. – Чтобы мы прекратили.
– Есть предложение, мам, чай не допивать, ложиться, – сообщила ей Аня.
Нина Елизаровна согласилась:
– Давайте. – И повторила, теперь для одной Лиды: – Оно ей вообще не нужно было. Специально, чтобы мы прекратили!
Когда раскладушка уже была разложена на своем обычном месте, постели постелены, будильник заведен, чтобы прозвонить утром в свой час, и начали раздеваться, Лида попросила мать:
– Мама, ляжешь сегодня с бабушкой? Я бы хотела сегодня принять снотворное.
Но Нина Елизаровна, оказывается, тоже собиралась сегодня пить снотворное.
– Аня, может быть, ты? – посмотрела она на младшую дочь.
– Ой, да ну что вы ко мне! – с недовольством отозвалась Аня. – Вы же знаете!..
– Ладно, тогда все. Ложусь я, – коротко сказала Лида.
– Тогда я. Сколько все ты да ты… – Нина Елизаровна глядела на Аню испепеляющим взглядом, но та будто не замечала ничего.
– Лидка, а если ты здесь, – сказала она, – ляжешь на раскладушке, а? Мне так на ней надоело. А я на диване. Тебе же все равно.
– Пожалуйста. – Лида согласилась.
Они сходили с Ниной Елизаровной на кухню, выпили там каждая свою порцию снотворного, вернулись, и Лида, дождавшись, когда мать зайдет в бабушкину комнату, выключила свет.
Крутая ночная темень стояла за окном. Лишь уличные фонари далеко внизу разжижали ее туманными белесыми плешинами.
– Спокойной ночи, Ань, – сказала Лида.
– И тебе, – почти сонно уже отозвалась Аня.
Тишина настала в квартире. Дом с четырьмя обитающими в нем женщинами – юной девушкой, для которой жизнь была еще сплошной туманной неизвестностью, тридцатилетней ее сестрой, которая отчетливо различала свой путь и разве что неожиданный поворот сулил ей что-то совершенно неведомое, их матерью, не осознавшей еще, что все развилки на ее дороге кончились, что дорога уже привела ее к тому конечному пункту, к которому она стремилась, и старухой, изжившей свой век, выбредшей на обочину и поджидающей своего последнего часа – дом этот погружался в сон.
И вдруг со страшным грохотом полыхнуло, раздался дикий Анин крик; Лида, вскочив с раскладушки и дернув шнур выключателя, увидела, что Аня, держа почему-то в руках одеяло, стоит на диване и губы у нее трясутся.
Из бабушкиной комнаты, с насмерть перепуганными глазами, вылетела Нина Елизаровна.
– Что такое?! Что случилось?! – закричала она истошно.
– Я одеяло… – продолжая все так же стоять на диване, дрожащим голосом заговорила Аня, – оно сбилось в пододеяльнике… я подняла его ногой, чтобы встряхнуть… и тут это… я подумала, война… атомная бомба взорвалась…
Во время этой ее сбивчивой речи Лида глянула на ружье, по-необычному небрежно-косо висевшее на медвежьей голове, глянула туда, куда смотрели стволы, забралась к Ане на диван, сняла ружье и понюхала замок.
– А оно, оказывается, и в самом деле было заряжено. Ты ведь взводила курки? – посмотрела она на Аню.
– Я его только попугать хотела… я не думала! – в Анином голосе сейчас прозвучал уже не испуг, а ужас.
– Вот тебе и на, – проговорила Нина Елизаровна растерянно. Происшедшее объяснилось, страшного ничего не произошло, и сердце ее тут же встало на место.
Лида, по-прежнему держа ружье перед собою, вдруг начала смеяться.
– Заряжено… оказывается… оказывается… Нажала бы… и все, нет его… надо же!.. – говорила она сквозь странный этот свой смех и все смеялась, не могла остановиться, и на смех уже это не походило, скорее на рыдания.
Нина Елизаровна подошла к дивану, забрала у нее ружье и отдала его Ане, выпустившей наконец из рук одеяло.
– Перестань! – дотянулась Нина Елизаровна до Лидиных плеч и сильно встряхнула ее. – Перестань! Что ты мелешь?! – Она еще и еще раз тряхнула ее. – Как оно могло быть заряжено, с какой стати?
Аня понюхала стволы – пахнут ли порохом, понюхала, как Лида, замок и повесила ружье обратно на медвежью голову.
– Курки спущены, – сказала она. – А я их взводила, точно помню.
– Точно, точно… – Лида перевела дыхание. Раздиравший ей грудь смех, может быть, не без помощи Нины Елизаровны оставил ее, она успокаивалась. – Вон, поглядите на обои… в углу под потолком.
Нина Елизаровна с Аней посмотрели под потолок – отставшие от стены и завернувшиеся вниз обои там были изодраны дробью в клочья.
Лида спустилась с дивана на пол, прошлепала босыми ногами к раскладушке, чтобы надеть тапочки, начала надевать, повернувшись для этого лицом в другую сторону, подняла голову – и так нога у нее и осталась всунутой в тапку лишь наполовину: в открытых дверях соседней комнаты, держась за косяк, стояла бабушка.
Остолбенение и немота напали на Лиду.
Но так длилось лишь какое-то мгновение – она бросилась к бабушке, и из нее вырвалось:
– Бабушка! Встала! Сама!
Лидин крик поверг Нину Елизаровну и Аню в такое же остолбенение. И так же, как Лида, они бросились затем к дверям соседней комнаты.
– Мама! Как ты смогла?! – голосом, в котором была готовность поверить в чудо, воскликнула Нина Елизаровна.
– Ну, дает бабушка! – в обычной своей манере проговорила Аня.
По старому, испитому временем, морщинистому лицу бабушки бродила неотчетливая блаженная улыбка.
– А вот, – сказала она слабо, по-прежнему продолжая держаться за косяк, – тут у вас грохнуло… я потянулась, потянулась… смотрю, встаю…
– Так ведь ты говоришь?! – потрясенно, будто не веря своим ушам, перебила ее Лида,
– Говорю? Разве? – удивилась бабушка. – А я и не заметила.
Дочь и внучки – все трое – смеялись так безудержно, так счастливо, так дружно, что и она следом за ними тоже немного посмеялась над собой.
– Ну-ка, – сказала она, отрываясь от косяка и делая шаг вперед.
Лида с Ниной Елизаровной подхватили ее под руки и, послушно следуя за нею, куда она вела, пошли рядом. Бабушка дошаркала до одного из кресел возле журнального стола и медленно опустилась в него.