...властная, жестокая ненависть вошла в меня и лишила меня человеческого покоя, может быть, навсегда. Слезы брызнули у меня из глаз, и, раскованный слезами этими, я сказал убежденно и коротко:
— Ненавижу Россию.
В четвертой и последней части романа («Место среди служащих») Гоша становится уже штатным сотрудником КГБ. Вначале он на канцелярской работе — разбирает протоколы допросов Щусева и других, — а потом привлекается и к оперативной деятельности. Он ходит с напарницей (и любовницей) Дашей в различные компании и собирает сведения о возможных антисоветчиках — несомненных уже давно нет — не гнушаясь и провокацией. К этому времени Гоша уже женат на Маше: забеременев после насилия, она решила оставить ребенка, и Гоша, верно ее любящий, соглашается «покрыть грех» незаконного рождения. Но Маша по-прежнему не любит Гошу, и для нее этот брак — фиктивный: отсюда и Гошина мимолетная связь со стукачкой-напарницей.
Мечты о своем предназначении посещают Гошу все реже, а рутинная служба в КГБ начинает приносить удовлетворение. «...Всякий человек рано или поздно входит во вкус своей работы», — думает Гоша, хотя понимает, что это работа провокатора. И когда Висовин, бывший друг Гоши и соратник по организации Щусева, просит помочь ему в уничтожении Большого партийного ядра русской национал-социалистической партии (он хочет их всех взорвать самодельной бомбой), Гоша без колебаний сообщает об этом замысле в КГБ. Национал-социалисты арестованы, но Висовин при аресте погибает. Коля, которого отец все-таки спас от уголовного преследования, узнав о гибели Висовина, является к Гоше — виновнику случившегося несчастья — и пробивает ему череп чугунной болванкой. Уже теряя сознание, Гоша примиряется с судьбой:
— Обвинений ваших не признаю, — сказал я неизвестно кому, причем шепотом, поскольку большую часть сил тратил, чтоб удержать равновесие, — справедливый приговор мне уже вынесен, но не вашим антиправительственным обществом... Вот этот приговор: не виновен, но заслуживает наказания...
А дальше и наступает обещанный счастливый конец. Гоша по протекции КГБ попадает в «военный госпиталь особого типа» и выздоравливает. Коля, в защиту которого Гоша пишет заявление в суд, отделывается сравнительно легко. И Маша, оценив наконец самопожертвование Гоши, становится его настоящей, причем любящей, женой. Описание этих благостных событий занимает всего одну страницу — последняя часть романа вообще самая короткая. Эпилог (еще две кратких главки) под названием «Место среди живущих» повествует о жизни дружной семьи Цвибышевых в Ленинграде — теперь их трое: Гоша, Маша и Иван, «дитя насилия», — и о поездке Гоши в прошлое, в город, где он когда-то боролся за койко-место. Теперь Гошина «идея» гораздо скромнее — стать долгожителем:
Состариться раньше времени, потускнеть, потухнуть и так застыть на долгие годы. Детство, юность, молодость и зрелость строго отмерены, и лишь старость можно вольно трактовать, и срок ее не ограничен. Место среди живых, место среди живущих на долгий срок забронировать можно лишь в старости...
Роман — Гошины записки о своей жизни — заканчивается его решением приступить к этим запискам, потому что время говорить настало:
Пока человек деятелен, он словно безмолвен, поскольку слова его второстепенны по сравнению с его деяниями. Иное дело говорящий паралитик, жизнь которого выражена в его речи <...> И когда я заговорил, то почувствовал, что Бог дал мне речь.
Таков Гоша Цвибышев, которого можно любить или ненавидеть, но нельзя забыть. Нельзя его и вычеркнуть из русской литературы — хотя бы потому, что героев, вызывающих разом и сочувствие и омерзение, да к тому же обладающих острым взглядом и неглупо философствующих, в ней почти нет. Ни один из персонажей «Бесов», например, или «Братьев Карамазовых» не похож на Цвибышева. Сравнение Щусева с Петрушей Верховенским или Журналиста — с его отцом, Степаном Трофимовичем, вполне оправданно, но Гошу сравнить не с кем — ни со «сверхчеловеком» Ставрогиным, ни с фанатиком Шигалевым, ни с мятущимся вольнодумцем Иваном Карамазовым. Скорее, Гоша походит на Смердякова, рассуждающего лакея, возомнившего себя свободным человеком, — но Смердяков написан одной только черной краской.
И все же у Достоевского есть герой, которого, с некоторой натяжкой, можно назвать Гошей Цвибышевым XIX века. Это безымянный Подпольный человек из опубликованных в 1864 году «Записок из подполья». Как и Гоша, Подпольный не глуп и способен иногда к тонким психологическим наблюдениям. Он ценит себя высоко и так же, как и Гоша, мечтает о власти: «...я выступлю вдруг на свет божий, чуть ли не на белом коне и не в лавровом венке». Но он, опять-таки как и Гоша, беден, мнителен и не способен к общению — даже со своим слугой Аполлоном он не может совладать. Подпольный жаждет отомстить своим обидчикам, действительным и воображаемым, но до реальных действий так и не доходит. Его хватает только на то, чтобы не уступить дорогу оскорбившему его офицеру (на подготовку этого героического поступка уходит несколько месяцев) и заморочить голову безответной проститутке Лизе («...без власти и тиранства над кем-нибудь я ведь не могу прожить...»). Значимая деталь дает основания полагать, что Горенштейн сознательно сделал Гошу похожим на героя «Записок»: стыдясь своего удовлетворенного желания и с намерением унизить искренне потянувшуюся к нему женщину, Подпольный вкладывает в руку Лизы пятирублевку; Гоша оставляет уборщице общежития Наде три рубля на тумбочке. За сто лет, однако, нравы и обстоятельства изменились: Лиза может позволить себе, уходя, незаметно возвратить деньги; Надя вынуждена их забрать.
Обстоятельства стали другими — но человеческий характер, намеченный Достоевским в небольшой повести, не исчез, а преобразился в Гошу Цвибышева, героя романа Горенштейна. Собственно говоря, это и есть один из признаков настоящей литературы — создание характера, который продолжает жить и после того, как его время проходит: он просто видоизменяется. Гоша Цвибышев — законный наследник Подпольного человека, но есть надежда, что и у Гоши, написанного столь же выразительно, в свою очередь появятся наследники.
Логику дальнейшего развития характера — от Подпольного до Гоши, а потом и до современного героя — представить себе не так уж трудно. Подпольный, человек XIX века, сосредоточен только на себе самом. Он ограничен духовным подпольем — сменяющими друг друга мыслями то о собственном ничтожестве, то о своем высоком предназначении. Он обижен на весь мир, но для мести надо опереться хоть на кого-то, а этого сделать он не в состоянии — и потому бездеятелен. Гоша, порождение века ХХ, хоть его и терзают все те же мысли, гораздо более активен. Его месть за свои унижения (реальные, а не воображаемые, как у Подпольного) находит себе единомышленников и претворяется в действие — но у Гоши хватает разума увидеть опасность бесконтрольного бунта и остановиться.
В нашем XXI веке, когда индивидуальность стерта почти начисто и сам по себе человек значит совсем немного, наследник Подпольного и Гоши будет мстить за свои обиды не один, а в стае, а для этого собственный разум — только помеха. И мстить он будет по-другому. Подпольный мстит в мыслях, не очень-то желая переделать мир. Гоша мстит хоть и активно, но выборочно, стремясь восстановить справедливость, как он ее понимает. Для современного же героя месть существующему порядку будет самоцелью, и насилие он будет использовать с самого начала.
Правда, для создания образа современного Цвибышева нужен писатель уровня Достоевского или Горенштейна: в русской литературе XXI таких пока не видно. Впрочем, уже появился их сильно облегченный и упрощенный вариант (как сказали бы теперь, «Достоевский-лайт»): Захар Прилепин. Его персонаж Саша Тишин, главный герой романа «Санькя» (2006 год), мстит «гадкому, нечестному и неумному государству» не в одиночку, а в рядах своих товарищей по партии — «Союзу созидающих», — используя самое что ни на есть прямое действие:
Выше по улице стояло еще несколько машин — и вскоре на их крышах, с дикой, почти животной, но молчаливой радостью прыгали парни и девчонки. Ища, что бы такое сломать, — причем сломать громко, с хрястом, вдрызг, — двигались по улице, впервые наедине, один на один с городом.
Саша никакой не мыслитель («Саша никогда не мучался самокопанием», — честно отмечает Прилепин), и попытки писателя вложить в его уста сложные ассоциативные рассуждения о блоковской метафоре жены-России или о российском либерализме выглядят неуклюже. Зато когда Саша суммирует свои скудные представления о справедливости, звучащие как лозунги, ему веришь:
Все, что есть в мире насущного, — все это не требует доказательств и обоснований. Сейчас насущно одно — передел страны, передел мира — в нашу пользу, потому что мы лучше. Для того чтобы творить мир, нужна власть — вот и все. Те, с кем мне славно брать, делить и приумножать власть, — мои братья.
Вот чем обернулась мечта Гоши о правлении Россией: диктатура как инструмент власти остается, но не единоличная, а коллективная, «соборная», основанная на очевидной истине: мы лучше. И отправляясь на последний святой смертный бой с ментами и администрацией, Саша напутствует соратников такими словами:
— Братья, — сказал Саша просто и даже с легкой улыбочкой. — Партия говорит нам: русским должны все, русские не должны никому. Также партия говорит нам: русским должны все, русские должны только себе. Мы хотим вернуть только то, что мы себе должны: Родину. Вперед.
Конечно, Саша Тишин, один из возможных вариантов все того же характера — обделенного судьбой и обозленного мстителя, — далек от Гоши Цвибышева не менее, чем Гоша — от Подпольного. Время в наши дни течет быстрее, чем раньше: за полвека между 60-ми и 2000-ми годами российская действительность психологически изменилась едва ли не больше, чем за целый век, прошедший между 60-ми годами столетий девятнадцатого и двадцатого. Но Гошу все-таки можно рассматривать как предшественника героев литературы нового, XXI века — и это выявляет еще одну важную черту романа Фридриха Горенштейна «Место»: предвидение.