Прежде чем воспользоваться этим документом от Андрона, отвлекусь и расскажу немного о самом Андрее Сергеевиче Кончаловском-Михалкове.
Его судьба, конечно же, тоже фантастична. Я вспоминаю о семье Михалковых, как впервые на пляже в Коктебеле увидела Никиту еще школьником, которого перегруженные родители доверили пасти Любе Зархи, супруге режиссера Александра Зархи. Восхождение Никиты Михалкова было планомерным, удачливым, мало кем предсказанным. Мне самой тогда и в голову не могло прийти, что этот обаятельный губошлеп, эдакий невинный поросенок, каковым он предстал перед нами в фильме Георгия Данелия «Я шагаю по Москве»[36] в кадрах, когда герой бредет по утренней Москве, напевая песню, которая прославит их с композитором Андреем Петровым, радуясь первому эскалатору метро, вырастет в лидера, человека такого масштаба, который прошагает не только до Голливуда и Оскара, но и по судьбам многих своих сотоварищей, вчерашних соавторов и партнеров. Наблюдая непоседливого мальчика, отлично плававшего и нырявшего, мало кто предполагал, что в нем заложены такой энергетический запас, такая мощь таланта. Михалковские «Несколько дней из жизни И. И. Обломова», «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Урга», «Утомленные солнцем» – уже сегодня классика. Изящество, вкус, отсутствие пошлости в этих фильмах, соединенные со страстной влюбленностью в своих героев и природу отечества, делают его фигуру уникальной. Но в те годы, о которых идет речь, на небосклоне кинематографа крупной величиной, знаменитым ярким художником и одним из самых заметных мужчин был для нас его старший брат Андрон Кончаловский.
Прочитав две его исповедальные книги «Низкие истины» и «Возвышающий обман», вышедшие в издательстве «Совершенно секретно», я открыла для себя человека, о котором сегодня не могу составить точного мнения, не могу воспринять, как единое какие-то разные его высказывания, мои впечатления, информацию о нем и то, что иногда с ним происходит. Блестящий ум, образованность, способность ярких словесных формулировок соединились с точным расчетливым поведением, умением определить, что для него интереснее и выгоднее; холодная рассудочность анализа и вместе с тем возможность абсолютно бесшабашных, авантюристических поступков на грани самоубийственного риска.
Я знаю, с какой жестокостью Кончаловский иногда расстается с женщинами и с какой страстью влюбляется и соединяется с ними – это видно из его книг. Казалось бы, он предчувствует, когда пора уйти, потому что иссяк интерес, ушла страсть. Поступки, которые он иногда совершает ради них, абсолютно безрассудны, необдуманны. В книгах Кончаловского звучит грустное возмездие, может быть, придуманное, которое иногда сопровождает его сегодня, когда ему за 60 и он снова муж и отец. Он доминирует надо всеми, но все же остается творческой личностью. Почему-то его исповедальности, его искренности я верю с какой-то опаской. Впрочем, каждый человек искренен и исповедален только в той мере, в какой он сам себя позиционирует и хочет, чтобы другие его воспринимали. Но, увы, сам человек не может оценивать свое поведение адекватно. Объективное восприятие себя дано редчайшим экземплярам. Одаренным гораздо реже, чем обыкновенным, сам их талант и одаренность становятся тем многоцветным кристаллом, который искажает их истинные побуждения, преобразуя осмысления и эмоции в творческую энергию, которая обманчива. Мы знаем людей чрезвычайно жестоких в жизни, вовсе не порядочных, которые создают замечательно добрые и милосердные произведения искусства. И наоборот.
А вот и другой парадокс. При этом высокомерии Кончаловского, порой отталкивающей избранности общения в миру, он несказанно любим своим окружением – актерами, группой, с которой работает. Он умеет околдовать актера прочтением роли, заставить принять почти безоговорочно свое понимание и замысел. Актриса такого масштаба, как Инна Чурикова, продемонстрировавшая немыслимые грани своего таланта, когда сыграла в его «Курочке-рябе», отозвалась о Кончаловском-режиссере совершенно восторженно, сказав, что это художник редкой амплитуды, знаний, умения проникнуть в глубочайшие нюансы судьбы персонажа. А уж ей, как актрисе, везло на режиссуру. С первой картины, шедевра Глеба Панфилова – фильма «Начало» она вызывала восхищение мастерством в каждой его ленте и у многих других режиссеров театра и кино от Захарова до Бортко.
Конечно, Кончаловский из породы тех художников, кто увлекается разными пластами творчества, структурируя модель своих предпочтений, как будто бы одна его часть хочет быть античным трагиком, другая – современным психологом, третья – бытописателем, четвертая – мемуаристом-историком. Такими же разными были его человеческие пристрастия, отражая периоды его душевного состояния. Я отмечаю в нем и разбросанность, непоследовательность, когда художник, словно надоедая себе, хочет пробовать себя столь полярно, но пробивается не столько вглубь, сколько вширь. Он умело ведет за собой людей, заставляя делать то, что ему интересно, не оглядываясь на возгласы. Как режиссера его знает и Запад, и Америка, куда он из России сначала прошагал в полное никуда, а потом один из немногих сумел вписаться в западный мир. У меня вызывает уважение это стремление осуществиться, это терпение и одержимость. Он, интеллигент и интеллектуал, не гнушался самой грубой работой, чтобы выжить как личность, остаться самим собой. В его книге это прослеживается отчетливо – ему пришлось фарцевать, приспосабливаться, на время забывая об амбициях ради профессии, ради желания признать в нем режиссера с мировым именем.
Алексей Герман (старший) в одном из недавних интервью в ответ на комплимент о мировом имени, которое он имеет, скромно сказал: «У меня есть имя в очень многих странах, но это имя в пределах очерченного круга кинолюбителей, людей искусства, интересующихся кино. А имя на Западе есть только у Никиты Сергеевича Михалкова, и в меньшей степени, но тоже есть у Андрея Сергеевича Михалкова». Эта оценка показательна.
Причина столь успешного существования братьев Михалковых в искусстве, думается, связана с двумя обстоятельствами. Первое – родословная от Сурикова и Кончаловских. Они росли в окружении элиты с детства в доме, который посещали яркие творческие люди. А второе – для Андрона это, несомненно, встреча с Тарковским в Шестом объединении. Взаимоотношения с Тарковским творческие и личные будут долго отзываться на мироощущении Андрона, школа, пройденная им, сначала как сценаристом, потом уже как самостоятельным режиссером будет для него планкой, которую не хотелось снижать. Еще одним судьбоносным фактором для Кончаловского станет картина его младшего брата Никиты – возмутителя спокойствия и неосознанного соперника.
Неожиданно блестящее продвижение Никиты побуждало Андрона все требовательнее относиться к себе и своим творческим замыслам. Быть может, его книги – это попытка объясниться с современниками, рассказав о своей жизни, испытать некие острые ощущения от разглядывания в лупу своих поступков и чувств. Обе книги Кончаловского я читала залпом, мне они были крайне интересны. Особенно первые части. Менее оригинальны его философские изыскания. Размышляя о прочитанном, я думала: зачем столь яркому человеку, режиссеру, кумиру мировых обольстительниц рассказывать о себе все самое непристойное, за что его будут осуждать, презирать, но уж никак не любить? Зачем делать достоянием публики низкие истины, которые каждый обычно скрывает или вуалирует? Быть может, стимулом для публичного стриптиза стало не только стремление к эпатажу (и, конечно, пиару), но и потребность однажды вывернуться наизнанку, чтобы дать своим внутренним побуждениям, благопристойным и неприличным, вторую жизнь, заставив принимать его таким, каков он есть.
Сквозь эту распахнутость души, обнаженность для пересудов и сплетен я прочитываю и комплексы, которые заставляют Андрона писать о себе то или другое. При всей полноценности ощущения себя суперменом, один из мотивов – все то же скрытое соперничество с братом, утверждение своего старшинства и первенства. Это отлично прочитывается в книге в сценах унижения Никиты, когда ему (Андрону), уже известному человеку, младший брат мешает работать, просится ехать с ним и его друзьями на какое-то интересное действо, а он отказывает. Описание взаимоотношений с Тарковским тоже заметно окрашены некоторой уязвленностью. Довольно прозрачна эта неспешность автора рассказать правду о том, кто и как первым придумал ту или иную сцену, начавшаяся несостыковка устремлений, мотивированность расставания с ним еще в России, заставившая вспомнить подробно (и честно), как происходил разрыв.
То же самое с женщинами. Думаю, это такая же необходимость самоутверждения, что и в рассказе о Никите и Тарковском. В бесшабашной наглости, которая стала причиной улюлюканья вслед Кончаловскому, когда он поименно обнародовал череду своих увлечений, в деталях поведав, кем оказались эти женщины (и в постели тоже – и это при жизни и здравствовании их в семье), просвечивает, как это ни парадоксально, комплекс неполноценности. Кончаловскому нужно было самоутвердиться как неотразимому в любви мужчине, именно здесь и сейчас. А мне лично хочется воспринимать масштаб личности Андрона Кончаловского много крупнее, чем он порой предстает в своей исповеди.
Последние годы мы нечасто встречались с Андреем Сергеевичем. Время от времени сталкиваюсь с ним на просмотрах, юбилеях. В какой-то момент мне померещилось, что его подтачивает нешуточная болезнь: обтянутые скулы, череп, проступающий сквозь сухую кожу. Худое, прозрачное, редкостно привлекательное лицо выглядело маской. Потом стало известно, что у Кончаловского проблемы с желудком, но он, словно феникс из пепла, снова стал возрождаться. Я встретила его году в 1999-м посвежевшим, полным сил, но все же в его тихом голосе, медленных движениях просвечивались осторожность, опаска, похожие на поступь человека, который, однажды провалившись под лед, теперь ступает и по земле, соразмеряя свои движения. А вскоре и это исчезло. Он снова (как «перед заходом солнца») начал влюбляться. Появляется барышня, которая становится его женой, страстно любимой, ребенок, которым он гордится. Где-то вклинивается история с мотоциклом, когда, он ехал по Нью-Йорку в холодную погоду, у него случилась авария: были переломаны ребра, плечо, голень. После этого инцидента он ходит в корсете, аппаратом фиксируется рука с множественными переломами. Сначала его склеивают в Штатах, затем отправляют в Москву, где он в течение двух лет преодолевает и это. И снова в способности на такое безрассудство, живущей в шестидесятилетнем человеке, видишь неукротимое желание жить, не поддаваться обстоятельствам, уже продемонстрировав своей страстно любимой подруге безоглядную отвагу и риск байкера. Последние главы его книги содержат признание в страстной ревности, в рабском ожидании приходов своей юной жены Юли. Вот он, лермонтовский «Маскарад»: «Бывали дни, меня чужие жены ждали, теперь я жду жены своей…».