– Правда, я не очень-то верю, что Маяковский влюбился только из-за стихов, – словно отгадав мои мысли, возражает она, – просто я была очень красивая, я привыкла, что влюбляются. Конечно же, ему было интересно говорить с русской. К тому же я очень дружила в эту пору с Арагоном, считала его лучшим поэтом времени. Я до сих пор обожаю поэзию, литературу, всегда следила за ней.
(И теперь Татьяна Алексеевна прочитывает за неделю иногда несколько русских книг или журналов.)
– В этот вечер вы уже не расстались? – спрашиваю о встрече в «Куполи».
– Нет, это было невозможно. Я жила у моей бабушки с теткой и не могла его привести к нам. К белым дамам – красного поэта. Мы встречались вне дома. Потом, когда у него кончилась виза (по-вашему – паспорт) и надо было возвращаться, он начал меня уговаривать выйти за него.
– Сколько он тогда пробыл в Париже?
– Шесть недель. Но мы виделись почти каждый день. Он ухаживал за мной так, как никогда никто не ухаживал. Цветы, разговоры о поэзии, стояние под окнами. Он безумно меня ревновал.
– А как он ревновал?
– Ну, во Франции, когда встречаются с друзьями-мужчинами, всегда целуются. Он этого не хотел понимать. Как-то он меня провожал, перед моим домом стояла машина, из нее выскочил человек, которого он не знал. Это был мой друг, возвратившийся с юга Франции, и мы бурно расцеловались. Маяковский решил, что у нас было здесь назначено рандеву.
– И как он реагировал?
– Он ничего не сказал. Он вообще был очень сдержанный в отношении меня.
Вспоминаю жалобы Вероники Полонской (в ее воспоминаниях) на непрерывные скандалы, внезапные истерики, приступы безумия Маяковского. Или у Эльзы Триоле: «Какой же он был тяжелый, тяжелый человек». Значит ли это, что год спустя после встречи с Татьяной, будучи загнанным в тупик, поэт так переменился? Или с Татьяной Яковлевой все же он был иным? Но Лиля Брик, несмотря на «террор самоубийства», которым подвергал своих друзей Маяковский, в отличие от своей сестры Эльзы никогда не сетовала на тяжелый характер Маяковского. И художник Вавилий Шухаев свидетельствует: «Маяковский производил впечатление тихого влюбленного, Татьяна восхищалась и явно любовалась им, гордилась его талантом»[73].
Значит, он бывал разным. Примиримся с этим и не будем абсолютизировать то или иное состояние поэта, то или иное его настроение, даже высказывание.
– Только совокупность впечатлений и поступков может приоткрыть нам что-то в гении, не правда ли? – спрашиваю Татьяну, высказав это предположение.
– Да. Он был сдержан по отношению ко мне. И в тот раз – тоже, – добавляет Татьяна. – Но я все поняла без слов. А на другой день он уже не скрывал, как тяжело все переживает. Часто это прорывалось в надписях его книг, которые он дарил мне.
– Можете вспомнить хотя бы одну?
– Хорошо. «Дарю моей мои тома я. Им заменять меня до мая. Но почему бы не до марта? Мешают календарь и карта?». Как я слышала, – Татьяна улыбается, – Лиля расценила его стихи, подаренные мне, «Письмо товарищу Кострову…» и «Письмо к Татьяне Яковлевой» как предательство. Больше он в Париж не вернулся. Стихи он написал во время своего мартовского пребывания[74].
– Что же случилось потом?
– Он больше не приехал, и я поняла, что это надо кончать. Он продолжал мне писать, но я прекратила.
– У вас сохранились эти письма?
– Конечно. Но только те, что мне удалось вывезти из Парижа в Штаты. Осталась пачка, всего десять, кажется. Я их сдала в мой банк, там они и хранятся.
– А мне можно будет прочитать их?
– Разумеется, но только в самом банке[75]. В моей жизни потом главное было – не думать больше обо всем этом. Я жила в таком водовороте парижской жизни, что смогла забыть свои переживания. Это просто была невероятная жизнь, что кипела вокруг моего дяди Александра Яковлева.
– Как реагировали ваши близкие, ваш дядя на разрыв с Маяковским?
– Никак. Мне вообще удалось скрыть от них мой роман, мы ведь с Маяковским встречались в других домах, в ресторанах, и мои родные не понимали степень близости наших отношений. Я никогда и никому не рассказываю об интимной стороне наших отношений. Это только мне лично принадлежит – было что-то или не было. Самое главное, что осталось в памяти, – его удивительный талант ухаживать. Он хорошо понимал, что для меня он не просто знаменитость. Я выросла в среде знаменитых людей. Артистов, писателей, художников. Допустим, художник Мане был гораздо известнее, чем Маяковский. Просто Маяковский мне нравился. И как мужчина, и как поэт, которого я всегда знала, понимала и любила[76]. А его громкое имя… это не производило на меня особого впечатления. – Татьяна смотрит на меня внимательно. – Я могла прийти домой и увидеть Сергея Прокофьева, который играл с моей родственницей в четыре руки. Ведь я попала в Париж в шестнадцать лет[77].
– Поразительно, что, живя вне Родины почти всю жизнь, вы абсолютно чисто говорите по-русски, без всякого акцента.
– А почему он должен у меня быть?
– Ну… знаете, сейчас русская девочка, выйдя замуж за болгарина, через два года уже имеет акцент…
– Потому что она старается его иметь. А я кокетничала тем, что его не имела. – Она победно улыбается.
– Как вы проводили время с Маяковским? Он ведь и вправду скучал за границей. Ходили слухи, что иногда по неделям не выходил из гостиницы, играл в карты, на бильярде.
– Нет, нет. Со мной он не скучал. Это бывало, но не тогда. В Париже мы много времени проводили вместе и очень мало бывали наедине. Для меня это было опасно, родные были очень строгие, в особенности бабушка. Я уже однажды попала в историю. Мы целой компанией, в которой был и Александр Вертинский, обедали в ресторане. Мне было семнадцать лет. Мои родные понятия не имели о наших встречах. А тут случилось, что в этом же ресторане оказался дядя, он вернулся домой вслед за мной и все рассказал бабушке. И то, что видел меня, и в какой компании. Боже, какой из-за этого получился ужас! Мои родные очень боялись, что при моем даре привлекать к себе внимание я могу оказаться в компрометирующем положении.
– Как случилось, что вы остались в Париже?
– Дядя был богат и знаменит. Гостя в Париже, я заболела. Когда он узнал, что у меня оказалась задета верхушка легкого (на рентгене видно было затемнение), то посчитал, что мне небезопасно возвращаться в Россию. Нужны были хорошие условия, питание, уход. Дядя был очень дружен с французским послом в Москве и легко уладил дело, почти сразу же получив разрешение для меня. Так я осталась. Вслед за этим дядя выписал из Петербурга бабушку ухаживать за мной. Я вылечилась в первый же год заботами и опекой родных[78].
– Как же возник в вашем окружении дю Плесси?
– За два года до того, как я встретила Маяковского, в меня был влюблен один дипломат, он был французским консулом в Варшаве. У нас возникли очень дружеские отношения, которые не прерывались. Когда Маяковский уехал в Россию, случилось так, что мой знакомый был как раз в отпуске в Париже. Мы начали проводить вместе время. Родные были рады этому. Дю Плесси был из очень старинной бретонской семьи, стопроцентный аристократ. Вскоре наши отношения полностью возобновились. Конечно, я ответила согласием на его предложение уехать с ним. Ведь я ему давно симпатизировала. Поднялся большой шум – все недоброжелатели мои заговорили тогда, что я предпочла богатство и графское имя любви революционного поэта. Но это было не так. Дю Плесси был неотразимо красив, я с ним очень дружила. Он был знатен, но, представьте, вовсе не богат.
– Он знал о вашей истории с Маяковским?
– Нет. Он приехал, сделал мне предложение, и я его приняла. Потом оказалось, что нужно еще уладить кое-какие формальности, мы сразу не можем пожениться. Препятствием был мой советский паспорт, и нужно было разрешение. Дю Плесси добился его, и летом того же года мы поженились[79].
Значит, осознаю я, после сообщения в Москву до замужества Яковлевой на самом деле остается еще три месяца. За это время, если бы реакция каждой из «сторон» была достаточно сильной, можно было все вернуть? Но сложности с визой Маяковского, отношения с дю Плесси, захватившие юную Татьяну Яковлеву, лишь помогали «забыть переживания».
А поэт? После бурной реакции на известие о помолвке Татьяны он усиленно ухаживает за Вероникой Полонской, женой актера Михаила Яншина, а вскоре требует узаконить их отношения.
Отчего же об этой легкости отказа молодых друг от друга так мало вспоминают те биографы Маяковского, которые склонны приписывать фатальную предназначенность и символику их парижской встрече?..
– Как же завершилась печальная история любви с Маяковским? Вы ему дали знать о своем согласии на предложение дю Плесси? – спрашиваю не без грусти по поводу бренности даже самых ярких чувств.
– Случилось так, что это сделала Эльза. Она написала письмо Лиле о моей помолвке. В доме у Бриков был Маяковский. Они часто читали письма Эльзы вместе. Лиля вслух начала читать сообщение сестры, и, как мне рассказали, Маяковский не смог дослушать письма до конца и выбежал вне себя от узнанного…
Штора колышется, домашние заглядывают к нам, покачивают головами.
– Я слышала об этом от самой Лили Брик, – подтверждаю я, – она говорила не раз о чтении письма и о том, что вражда между вами была сильно преувеличена другими, кому это было на руку…
Я не решилась тогда спросить Татьяну, как она восприняла самоубийство Маяковского: винила ли себя, сожалела ли или просто дрогнуло ее сердце – такой вопрос задать я не посмела.
– Почему Эльза Триоле так поспешила сообщить Лиле о помолвке? – только об этом и спросила.