Звук моря становится громче.
Преступники скрывают свои черные дела и от себя, и от других посредством слов. Они поносят своих жертв, навешивают на них ярлыки и без конца повторяют свои россказни. Все творится при помощи проклятий, оскорблений, шепота, речей и пересудов. Дьявол орудует словами. И ничего другого ему не нужно. Он просто раздает слова – невинной работой языка, нёба и голосовых связок, и люди своими разговорами доводят себя до злодеяний, а затем с помощью тех же слов и тех же коварных чисел прячут содеянное, и оно забывается. А что забыто, то и прощено. (Подходит к гравюре.) Но то, что вырезано, не прощает. (Опускается на колени.) Не прости нам, Господи. Дай узреть непрощаемое, дабы мы не смогли забыть. (Кое-как поднимается на ноги и уходит туда же, откуда входил Доктор.) Прости меня, Жозефа, прости…
Акт 3
Раннее весеннее утро (1827/28 год). Солнце. Сад в доме Гойи в Бордо. (Обстановка почти идентична той, что была в сцене на кладбище.)
Садовник, стоя на лесенке, обрезает виноградную лозу на стене. Входит Гойя (ему уже за восемьдесят), с палочкой, в сопровождении Федерико (того же возраста).
Гойя (показывает). Там щегол. Там, на миндальном дереве. Видишь?
Федерико. Я каждое утро повторяю тебе, дон Франсиско: глаза у меня уже не те.
Старики стоят неподвижно. Гойя подражает пению щегла.
Гойя. Вот как поет щегол.
Федерико. Что нынче пишешь?
Гойя. Два века назад в Амстердаме голландец нарисовал щегла.
Федерико (кричит). Как твоя новая картина?
Гойя. Небо за головой не получается. Раньше никогда такого не бывало.
Федерико. Французское небо другое, не как в Испании. Погляди-ка. Молочное. Французские булки тоже другие. С годами, как ни печально, я все чаще замечаю, что становлюсь жадным.
Федерико вынимает из кармана бриошь, протягивает половину Гойе. Оба садятся.
Гойя. Правильно я услышал – ты сказал: «С годами, как ни печально, я все чаще замечаю, что становлюсь жадным»?
Федерико крошит булку птицам.
Сегодня я спал получше. Без снов. Вот почему я еще спал, когда ты пришел.
Федерико. Это не важно. Мне есть о чем подумать… Тут, в Бордо, появились шпионы инквизиции. Верно говорю. Дон Тибурсио больше не хочет давать нам денег на газету.
Гойя. Какую газету?
Федерико. Нашу газету, на испанском. Которую я издаю.
Гойя. Я сделаю для тебя литографию.
Федерико. А причина может быть только одна: они пригрозили, что доберутся до семьи дона Тибурсио в Валенсии. А мы уже три сотни задолжали типографу.
Гойя. Скоро эмигрантских газет в мире будет больше, чем звезд на небе.
Федерико. Нужно всего три сотни – заплатить типографу.
Гойя. Мои литографии никто не покупает. Люди не хотят знать правду. Им подавай цвет да стерео… Какие вести с родины? Что нового?
Федерико. Нового? Мрак Средневековья. Конституция аннулирована. Мысль в оковах. Людей хватают прямо на улице. Пытки. Электрошокеры. Подземные гаражи. Разгул террора. И обо всем этом я говорю тебе каждое утро, мой друг. Принесет ли кто-нибудь другие вести? Новое, Пако, состоит в том, что мы уже живем в будущем. Но не в том, за которое воевали и умирали. А в том, которое нам подсунули гиганты… Вот и все новости. Будет ли когда-либо иначе?
Гойя. Если ты помолчишь немного, я посвищу соловьем.
Федерико. Если бы я не знал тебя так хорошо, Лягушатник, я бы решил, что ты совсем спятил.
Гойя. Тогда не задавай дурацких вопросов, вроде «Принесет ли кто-нибудь другие вести?».
Федерико. Так ты меня слышал?
Гойя. Разумеется, нет!
Федерико. Всюду реставрация прошлого. Всюду хвастаются тем, что когда-то считалось позорным. (Кричит.) Скажи мне, что осталось от наших надежд!
Гойя. Вот что! (Свистит, подражая щеглу.) Вот что осталось от наших надежд – долгое отчаяние, которое породит новые надежды. Много, много надежд… Я собираюсь дожить до возраста Тициана.
Входит Пепа.
Пепа. Горячий шоколад готов. Иди в дом.
Федерико. Все на свете должно быть прозрачным, кроме горячего шоколада. Он должен быть темный и густой.
Гойя. Он снова это сказал?
Пепа кивает и берет Гойю под руку. Федерико выходит, за ним – Садовник со стремянкой; оба направляются к дому. Пепа и Гойя медленно идут к качелям. Они тихо, почти шепотом переговариваются. Гойя при этом все отлично слышит.
Ты прочла те страницы, которые я отметил у Франсиско де Кеведо и Вильегаса?
Пепа. Все до единой.
Гойя. Ну и?..
Пепа. Там про Страшный суд.
Гойя. А история про меня?
Пепа. Художник Иероним Босх попадает в ад, и там его подвергают допросу. «Когда ты был художником на земле, – говорят ему, – почему ты так часто рисовал калек?» А Иероним отвечает: «Потому что я не верю в бесов».[78]
Гойя. Правильно.
Пепа садится на качели. Гойя становится прямо перед ней.
Знаешь, кто пользуется наибольшей популярностью в сумасшедшем доме у реки? Наполеон! Я насчитал пятнадцать человек, у которых к шляпе прикреплен клочок бумаги с надписью: «Я Наполеон». А ты знаешь, почему он им так нравится?
Пепа. Понятия не имею.
Гойя. Я тебе скажу: потому что Наполеон сам сумасшедший, иначе не стал бы хвастаться: дескать, я получаю годовой доход как триста тысяч человек!
Пепа срывает несколько цветков и протягивает их Гойе.
Пепа. В пятницу в два пополудни на Аквитанской площади состоится публичная казнь. Гильотина во французском вкусе.
Гойя. Я там буду.
Пепа. Бедолагу зовут Жан Бертен. Он убил своего зятя.
Гойя. Должно быть, зять изнасиловал его племянницу. Мужчины редко жалеют других.
Пепа. Когда ты кого-то жалеешь, ты закрываешь глаза.
Гойя. У меня есть пара глаз на затылке. Они никогда не закрываются. Ты любишь меня хоть немножко?
Пепа. Люблю – не люблю – к сердцу прижму?
Гойя. Вот напишу миниатюру на слоновой кости и повешу тебе между грудками. Я сумасшедший, Пепа? (Сидит на табурете, обхватив голову обеими руками.) Мужчина сгибается пополам между губами. Пытается пролезть в рот. Когда он уже там, выйти назад ему очень трудно. Нужно называть все своими именами – все, что видишь. И всегда смотри на последствия. Это единственный шанс в борьбе с варварством. Смотреть на последствия.
Пепа. Не мучь себя, Франсиско. У тебя это случается ближе к полудню. Ничего, сейчас пройдет, уйдет. Давай поиграем. В наш семейный альбом (открывает книгу, лежащую у нее на коленях) я вклеила портрет молодого человека. У него широкая черная шляпа и пронзительные темные глаза.
Гойя. Он, несомненно, очень честолюбив.
Пепа. Широкий, чувственный рот. Страстная натура.
Гойя. А я вклеил в наш семейный альбом портрет человека перед мольбертом.
Пепа. У него на полях шляпы расставлены свечи.
Гойя. Он работал всю ночь.
Пепа. Quel panache![79] А какие модные тугие панталоны! А вот тот же человек, но уже в возрасте. Теперь он носит очки.
Гойя. Он слишком много видел.
Пепа. У него хороший цвет лица и белый шелковый шарф на шее.
Гойя. Это уже во времена Французской революции.
Пепа. Я вклеила в наш семейный альбом портрет человека на черном фоне. Он выглядит озадаченным. Озадаченным тем, что все еще жив.
Гойя. Просто он стар – ему под семьдесят. А в Мадриде свирепствует чума, она погубила Любовь.
Пепа. Выражение лица меняется, но человек все тот же.
Гойя. Да, возможно, тот же самый. Но это не я.
Пепа. Нет, это именно ты, и это твое искусство. Ты нарисовал все эти картины.
Гойя вдруг теряет интерес к разговору. Он неотрывно смотрит на могилу герцогини Альбы за качелями. Появляется Герцогиня. Пепа ее не видит.
Гойя. Пепа, оставь меня одного.
Пепа. Твое искусство, дон Франсиско…
Гойя. Иди к черту вместе с моим искусством!
Пепа. Ты был пророком. Ты предвидел будущее…
Герцогиня приближается к Гойе.
Гойя. Ближе, ближе!
Пепа. С таким сочувствием…
Гойя. Да уйди ты, тебе говорят, убирайся! (Выгоняет Пепу из сада палкой. Потом поворачивается к зрителям.) Вуайеристы! И вы убирайтесь! (Поворачивается спиной к зрителям и видит Герцогиню, которая раздевается перед ним, как в стриптизе.) Моя жизнь!
Герцогиня (протягивает к нему руки). Все для тебя, все до последнего перышка. Приди, мой возлюбленный, приди, мой Лягушатник. (Исчезает.)
Гойя как подкошенный валится на землю. Пауза. Кажется, что должен опуститься занавес, но сломался механизм. Входит Пепа. Она садится на землю и кладет голову Гойи себе на колени.
Пепа. Каждый раз одно и то же. Она всегда ускользает от тебя. Ты никогда не успеваешь.
Гойя. Я хожу с палочкой…
Все другие актеры выходят на сцену из разных дверей, они одеты так же, как в Прологе. Садовник в маске направляется к пчелиному улью. Пепа нежно высвобождается от Гойи, встает на ноги и звонит в колокольчик. Актеры начинают покидать кладбище – точно в том же порядке, что и в Прологе. Пепа возвращается к Гойе.