се сценическое пространство (подобной музыкальной логике следовали, хотя и по-другому, Ватто и Курбе).
Тех, кто внимательно вглядывается в картины Ивонн Барлоу, ожидает многое. Мечты, воспоминания, страхи помогут им перенестись в места, которые она запечатлевает. GPS-навигатор здесь бессилен.
Я встретил Ивонн в 1942 году и сразу же влюбился в нее. Мы были студентами Центрального колледжа искусств в Лондоне. «Лондонский блиц» был уже позади, но город еще бомбили по ночам с помощью первых беспилотников (самолетов-снарядов) – их называли «жужжащие бомбы». Мы жили собственным умом и вдохновлялись старыми мастерами. Не скажу точно, как это вышло, но у нас появилась в Национальной галерее своя икона и тайная эмблема – ее первой заметила Ивонн, а потом принял и я. Это была картина Пьеро ди Козимо «Сатир, оплакивающий нимфу» – так она называется сейчас. Пес там тоже оплакивает нимфу, и, думаю, себя я отождествлял по большей части с ним.
Я рассказываю эту историю, поскольку мне кажется, что это небольшое изящное полотно можно было бы использовать, чтобы дать названия главам в описании такого выразительного, разнообразного и таинственного творчества Ивонн Барлоу.
Там есть животное, выступающее в роли независимого свидетеля, есть летящие птицы – вестники, есть пляж и береговая линия – место приездов и отъездов, есть утлые лодки, чтобы пуститься в плавание, есть бесчисленные жесты человеческих тел, рук, пальцев, плеч, ступней, одновременно красноречивые и бессловесные, есть витающий в воздухе вечный вопрос: «Что же случилось?» Есть точность каждого очертания и тайна каждого события, есть цветы, кровь, катарсис.
Часто в лесу свиданий Ивонн Барлоу возникает некая фигура в белой рубашке, светящейся в темноте, как бинты. Одеть рану… Дело всей жизни.
54. Эрнст Неизвестный(1925–2016)
Это произошло примерно следующим образом. Московское отделение Союза художников СССР решило организовать ретроспективную выставку работ своих членов за последние тридцать лет. Выставка задумывалась как «либеральная» и призвана была привлечь внимание к узости академического направления. Неизвестного пригласили принять в ней участие, поскольку в данном случае его репутация антагониста Академии художеств могла сослужить пользу акции Союза художников.
Однако скульптор поставил условием своего участия приглашение других молодых художников-экспериментаторов. Союз художников отказал. Но идея сделать выставку неофициального, экспериментального искусства была подхвачена человеком по фамилии Белютин – в то время он вел студию, где обучались молодые художники. Каким-то образом ему удалось договориться о выставке под эгидой Моссовета. На ней были представлены работы учеников Белютина, а также Неизвестного и некоторых других молодых авторов, рекомендованных Эрнстом. Теперь трудно разобраться, как получилось, что выставка была разрешена. Возможно, академии хотелось устроить провокацию, чтобы убедить правительство в необходимости принять решительные меры и пресечь дальнейшее распространение «нигилизма» – этот старый ярлык в то время реанимировали и стали навешивать на нонконформистов. Однако не менее вероятно и то, что из-за бюрократической неразберихи, когда правая рука не знает, что делает левая, никто просто не понял, чем грозит запланированная выставка, а когда поняли, было уже поздно.
Короче говоря, выставка открылась (в 1962 году) и немедленно сделалась сенсацией. Отчасти из-за самих работ, которые резко отличались от того, что публика привыкла видеть за последние лет двадцать, но еще больше из-за энтузиазма, с которым молодое поколение приветствовало эти работы. Никто не ожидал такого наплыва посетителей и таких очередей. Через несколько дней выставку официально закрыли, а художникам сказали, что они могут перенести свои произведения в здание Манежа, расположенное в двух шагах от Кремля, чтобы с затронутыми в них проблемами смогли ознакомиться члены правительства и Центрального комитета.
Такая реакция властей, с намеком на возможность дискуссии до вынесения окончательного вердикта, была значительным шагом вперед по сравнению с эпохой ортодоксального сталинизма. Но говорить о смене курса в культурной политике было преждевременно, никаких прямых сигналов на этот счет от властей не поступало. Никто не знал, какими будут границы новой толерантности. И никто из художников не понимал, какие кары могут на них обрушиться. И риски, и перспективы нельзя было предугадать. Все зависело от того, как поведет себя Хрущев, как его подготовят и настроят. Непредсказуемая личность все еще оставалась решающим фактором.
Белютин предложил художникам снять наиболее радикальные работы и показать только более или менее традиционные. Неизвестный выступил против, заявив, что этим они никого не обманут; кроме того, по его мнению, выставка дает художникам единственный шанс получить официальное признание хотя бы самого факта существования заявленных работ.
Художники разместили свои картины в Манеже – некоторым пришлось для этого работать всю ночь – и стали ждать. Здание оцепили кагэбэшники. Манеж обыскали снизу доверху, проверили все окна и занавесы.
Наконец свита из примерно семидесяти человек вошла в здание. Едва поднявшись по лестнице, Хрущев начал орать: «Говно собачье! Грязь! Позор! Кто это все устроил? Кто главный?»
Вперед выступил человек.
– Вы кто?
– Белютин, – ответил тот чуть слышно.
– Кто?! – заорал Хрущев.
Кто-то из числа сопровождающих сказал:
– Он на самом деле не главный. Не нужно его. Вот кто главный! – и указал на Неизвестного.
Хрущев снова принялся кричать. Но на этот раз получил ответ – тоже на повышенных тонах:
– Вы, может быть, и Председатель Совета министров, но только не тут, перед моими работами. Тут я председатель, и спорить будем на равных.
Друзьям этот ответ Неизвестного показался еще страшнее, чем гнев Хрущева.
Вмешался один из сопровождавших Хрущева министров:
– Что вы себе позволяете?! Это Председатель Совета министров! Да мы вас на урановые рудники сошлем!
Двое кагэбэшников схватили Неизвестного за руки. Он не стал отвечать министру и обратился непосредственно к Хрущеву. Они оба были невысокого, примерно одного роста.
– Вы говорите с человеком, которому ничего не стоит в любой момент покончить с собой. Ваши угрозы меня не пугают.
Сухость этой реплики делала ее весьма убедительной.
По знаку того же человека из свиты, который ранее велел кагэбэшникам схватить Неизвестного за руки, скульптора отпустили.
Почувствовав себя на воле, Эрнст медленно повернулся и направился к своим работам. В первые секунды никто не двигался. Он знал, что сейчас уже во второй раз в жизни находится на волосок от гибели. То, что должно случиться в следующий момент, имело решающее значение. Он продолжал идти, прислушиваясь к звукам за спиной. Все затаили дыхание. Наконец он услышал тяжелое дыхание позади себя. Хрущев шел за ним.
Они принялись спорить о тех работах, которые попадали в их поле зрения, то и дело переходя на повышенные тона. Неизвестного часто прерывали те, кто снова собрался вокруг Хрущева.
Глава КГБ. Что у вас за вид? Так только стиляги одеваются.
Неизвестный. Я работал тут всю ночь, готовил выставку. Ваши люди не позволили моей жене сегодня утром передать мне чистую рубашку. Вам должно быть стыдно такое говорить в обществе, где ценят труд.
Когда Неизвестный упомянул о работах своих друзей-художников, его обозвали гомосексуалистом. Он ответил, снова обращаясь напрямую к Хрущеву:
– В этих делах, Никита Сергеевич, неловко приводить свидетельства в свою пользу. Дайте мне девушку, и я вам прямо сейчас докажу.
Хрущев рассмеялся. Затем, когда Неизвестный снова принялся ему возражать, вдруг спросил:
– А бронзу вы где берете?
Неизвестный. Краду.
Министр. Он связан с черным рынком и вообще скользкий тип.
Неизвестный. Член правительства выдвигает серьезные обвинения, и я требую самого тщательного расследования. Но независимо от результатов расследования хочу заявить, что я достаю бронзу совсем другим путем. Я делаю свои вещи из отходов. Чтобы иметь возможность работать, мне приходится добывать их незаконно.
Постепенно разговор Хрущева и Неизвестного стал менее напряженным. И говорили они теперь не только о произведениях, которые видели вокруг.
Хрущев. А что вы думаете об искусстве при Сталине?
Неизвестный. По-моему, оно было поганое, как и тогдашние художники, которые вас по-прежнему обманывают.
Хрущев. Методы, которые использовал Сталин, были неправильные – методы, но не искусство.
Неизвестный. Ну, не знаю, как мы, марксисты, можем так думать. Сталинские методы служили культу личности, и этот культ был содержанием искусства при Сталине. Значит, и искусство было поганое.
Так продолжалось примерно час. В зале было очень жарко. Все продолжали стоять. Напряжение росло. Кому-то даже стало дурно. Но никто не осмеливался прервать Хрущева. Диалог мог подойти к концу только с подачи Неизвестного.
– Давай закругляйся! – сказал ему на ухо кто-то из членов правительства.
Неизвестный послушно протянул руку Хрущеву и сказал, что, наверное, на сегодня хватит.
Вся свита двинулась к выходу вниз по лестнице. Хрущев обернулся:
– Как человек вы мне понравились. Но в вас одновременно сидят ангел и дьявол, – сказал он. – Если победит ангел, нам будет по пути. А если дьявол – мы вас уничтожим.
Когда Неизвестный выходил из Манежа, он ожидал, что его арестуют раньше, чем он успеет дойти до улицы Горького. Но его не тронули.
Впоследствии было проведено расследование, которого он потребовал. Министр снял свои обвинения и объявил, что серьезных доказательств вины Неизвестного нет. В ходе расследования скульптору пришлось пройти и психиатрическое освидетельствование.
До этой экспертизы, но уже после встречи в Манеже Хрущев, несколько раз подолгу беседовавший с Неизвестным, спросил его: как же вам удается столько времени выдерживать давление государства?