[202], а Вяземский в письмах к А. И. Тургеневу обычно называет графиню «австрийской красавицей».
Эпитет «красавица» неотделим от имени Долли Фикельмон, причём красота её, как кажется, была ласковой, чарующей. Вероятно, не раз Долли писали и рисовали знавшие её художники. Может быть, где-то хранятся и её скульптурные изображения. Долгое время, однако, не было известно ни одного портрета Дарьи Фёдоровны. За последние десятилетия и в Советском Союзе и за рубежом их обнаружено несколько, но, насколько я знаю, вплоть до 1930 года был опубликован лишь набросок Пушкина, определённый А. М. Эфросом[203].
По его мнению, этот рисунок следует датировать концом 1832 или началом 1833 года[204]. Он был сделан Пушкиным на полях черновика, использованного затем в «Медном всаднике». На первый взгляд рисунок несколько разочаровывает. Он может показаться, как сейчас принято называть, «дружеским шаржем». А. Эфрос справедливо замечал: «Рисунки (Пушкина) отличаются тем особым, почти утрированным сходством, которое подводит все пушкинские наброски к схематизму, очень часто достигает границ карикатуры и нередко переступает их». Сравнивая этот набросок портрета с акварелью неизвестного художника (несомненно, малоодарённого любителя), которая послужила автору для идентификации рисунка поэта, А. Эфрос, однако, говорит: «Пушкин же, свободно изобразив резкую удлинённость профиля, крупный изогнутый нос <…> в то же время сумел передать то, что его модель была красавицей, одной из прекраснейших женщин петербургского общества 1830-х годов <…>». Акварель, использованная А. Эфросом и, несомненно, изображающая Д. Ф. Фикельмон, впервые была экспонирована на юбилейной выставке 1937 года в Москве. В настоящее время она хранится в фондах Всесоюзного музея А. С. Пушкина.
По словам того же А. Эфроса, в ней «сказывается откровенный дилетантизм; это — домашняя копия более художественного оригинала, пока не обнаруженного и где-то залежавшегося или пропавшего; поэтому копиист хотя старательно воспроизводит в акварели типичность черт, однако не справился с их характерной прелестью». С разрешения покойного ныне профессора А. В. Флоровского я опубликовал в 1965 году фотокопию с портрета (акварель, белила) работы английского художника Т. Уинса (Th. Wins, 1782—1857), исполненного в Неаполе в 1826 году. Этот портрет был обнаружен в Вене у букиниста Яковлевым и позднее принесён им в дар Всесоюзному музею А. С. Пушкина. В настоящее время портрет находится в экспозиции в г. Пушкине. Графине 21—22 года, но выглядит она старше. Красота у неё сочетается с величавой наружностью дамы большого света.
Пушкин познакомился с Долли Фикельмон, когда она была несколько старше; Александр I знал её совсем молодой. Сильвия Островская[205], не раз уже оказывавшая мне очень ценные литературные услуги, предоставила в моё распоряжение фотокопию, которую она случайно приобрела в Праге. По мнению художников, снимок сделан с акварели. Она изображает трёх молодых красивых женщин, очень похожих между собой. Предоставляем теперь слово Сильвии Островской, которая охотно и почти правильно пишет по-русски: «Пожалуйста, примите как маленький сувенир копию одной старой фотографии, которую случайно купила с одной книгой в антиквариате. Когда в 1962 году в Ленинграде увидела в квартире Пушкина малый портрет графини — стало ясно, что незнакомая на фото — это она. Предполагаю, что эти двое — Екатерина Тизенгаузен и Адель Штакельберг <…> Почти забыла написать — у Долли на лбу диадема (первая направо)», — письмо из Праги от 6 апреля 1967 года. По мнению С. Островской, средняя из «трёх красавиц», как их называет исследовательница, — это сестра Долли, Е. Ф. Тизенгаузен, слева от неё — их любимая кузина, Адель (Аделаида) Павловна Штакельберг, урождённая Тизенгаузен. Т. Г. Цявловская, ознакомившись со снимком, разрешила мне упомянуть о том, что, по её мнению, атрибуция С. Островской в отношении Д. Ф. Фикельмон правильна. Действительно, на предполагаемом её портрете мы видим те же характерные особенности лица, которые выявили у Дарьи Фёдоровны Пушкин, Уинс и неизвестный художник-копиист. Сбоку снимка ясно читается подпись: «Е. Peter 1832».
Находка С. Островской представляет несомненный интерес — датированный портрет Фикельмон относится ко времени её близкого знакомства с Пушкиным. Кроме того, мы, возможно, получаем представление о внешности А. П. Штакельберг за год до её ранней смерти. 29 ноября 1833 года Пушкин отметил в своём дневнике: «Молодая графиня Штакельберг (урожд. Тизенгаузен) умерла в родах. Траур у Хитровой и у Фикельмон». Если предположение Островской верно, то мы знакомимся и с двадцатидевятилетней фрейлиной Е. Ф. Тизенгаузен. Другой её портрет экспонировался на юбилейной выставке 1937 года. В отношении правильности атрибуции этой работы Е. Петеру (1799—1873) возникает, однако, существенное затруднение. Искусствовед А. Н. Савинов (Ленинград) сообщил мне, что по наведённым им справкам художник Е. Peter в 1832 году в Россию не приезжал. С другой стороны, известно, что Д. Ф. Фикельмон в этом году не ездила за границу. Тем ни менее возможно, что очень модному тогда венскому миниатюристу были посланы из Петербурга какие-либо портреты Дарьи Фёдоровны, её сестры и кузины, пользуясь которыми художник и скомпоновал заочно свою изящную группу. Местонахождение оригинала неизвестно. Сильвия Островская обогатила иконографию Д. Ф. Фикельмон ещё одной находкой. В Дечинском архиве она обнаружила и опубликовала в своей краткой статье[206] небольшую фотографию графини. Этот портрет, помещённый в многотиражном журнале, для репродукции не годится. С. Островская прислала мне, однако, очень хорошую фотокопию найденного ею портрета. Пожилой женщине на вид пятьдесят с лишним лет. Она, по-видимому, в трауре, — возможно, по мужу, скончавшемуся, как мы знаем, в 1857 году, когда Дарье Фёдоровне было 52 года. Хотя снимку более ста лет, но он, видимо, сделан очень хорошим по тому времени фотографом. Впервые мы ясно видим близкое к старости, но всё ещё прекрасное, умное лицо той, которой любовались современники Пушкина. Не портит его ни крупный нос, должно быть, унаследованный от отца, ни довольно большой, но красивый рот. Итак, мы теперь до некоторой степени знаем, какова была внешность Долли Фикельмон. Надо, однако, сказать, что молодой мы видим её пока неясно. Даже лучшие, на мой взгляд, изображения — прелестный, но очень схематичный рисунок Пушкина и портрет Уинса — лишь отчасти передают необыкновенную красоту Долли. Не производит впечатления и профессионально искусная, но какая-то бездушная акварель Е. Петера. Характерно, что лица, которым я показал найденный С. Островской групповой портрет, единодушно находят, что старшая сестра кажется красивее младшей. Современники «трёх красавиц» столь же единодушно отдавали предпочтение Долли.
В конце тридцатых годов в Праге мне удалось увидеть в обширном собрании художника Николая Васильевича Зарецкого, страстного и удачливого коллекционера, несколько экземпляров очень хорошей литографии с портрета Д. Ф. Фикельмон кисти венского художника, фамилию которого я, к сожалению, не помню. Пожилая женщина, лет сорока пяти. По общему облику похожа на мать, совсем не отличавшуюся красотой, но все черты Елизаветы Михайловны как бы исправлены и облагорожены художницей-природой. Долли Фикельмон — брюнетка с необыкновенно красивыми бархатистыми глазами. Прекрасные волосы, очень открытые по моде того времени плечи. Умный, серьёзный и в то же время оживлённый взгляд. Глядя на эту литографию, понимаешь, почему двадцатью годами раньше Дарья Фёдоровна считалась одной из самых красивых женщин николаевского Петербурга.
Упомянем ещё о том, что на надгробной стеле Елизаветы Михайловны итальянский скульптор, несомненно, изобразил её скорбящих дочерей. Коленопреклонённая, очень стройная фигура справа — вероятно, Долли, более полная молодая женщина, простирающая руки к изображению матери, — её старшая сестра. Ваятель, можно думать, верно передал общий облик обеих, но портретного сходства я не вижу. Иконография Д. Ф. Фикельмон, как мы видели, бедна — мы не знаем пока ни одного её портрета работы первоклассного художника.
Что касается графа Шарля Луи, то я должен ещё раз и, как всегда с благодарностью, упомянуть имя моей пражской корреспондентки, всё той же Сильвии Островской, которая прислала мне репродукцию портрета Фикельмона, помещённую в книге Иозефа Полишенского[207]. Подлинник портрета находится в данное время в художественной галерее г. Теплица{33}. По-видимому, чешскому автору не удалось разыскать более ранних изображений графа — в 1820 году генерал-майору Фикельмону было всего 43 года, а на портрете мы видим старика лет семидесяти с лишним{34}. У него умное, добродушное лицо, но фельдмаршал-лейтенант, несмотря на сохранившуюся военную выправку, выглядит хилым, болезненным человеком. Таким он, видимо, и был в старости, даже не очень глубокой. 1 июля 1845 года Дарья Фёдоровна пишет В. А. Жуковскому из Карлсбада: «На днях я говорила о вас с Фикельмоном, которого вы видели, — для мужчины у него очень болезненный вид <…>»[208]. Графу в это время 68 лет, его жене — 41.
В Москве на юбилейной выставке 1937 года была экспонирована литография Вагнера с какого-то портрета Фикельмона[209]. Ознакомиться с ней мне не удалось. Хотя у нас нет пока хорошего портрета Дарьи Фёдоровны Фикельмон, но её очаровательная красота сомнению не подлежит. Не меньше очарования и в её духовном облике. Этому очарованию поддавались почти все, кто был с ней знаком. Об этом говорит и самый ранний известный нам документ о жизни графини Долли — письмо её жениха генерала Фикельмона к бабушке невесты, Е. И. Кутузовой, которое я уже цитировал.