.
Есть в альбоме и карандашный портрет сорокалетней H. H. Ланской с её автографом, сделанным в 1852 году. Наталья Николаевна сидит в кресле. По-прежнему красиво её лицо, но сходство, кажется, не очень схвачено. Не будь французской подписи, я бы её не узнал. Другие портреты знакомых лиц удались рисовальщику значительно лучше. К сожалению, все они сделаны много лет спустя после смерти Пушкина (1851—1857 гг.).
В замке оказался ещё ряд изображений Натальи Николаевны. Вот прелестная акварель 1842 года работы художника В. Гау. Тридцатилетняя вдова поэта в расцвете своей красоты[27].
А вот фотография стареющей болезненной дамы в чёрном платье, снятая за год до смерти Натальи Николаевны (она скончалась от воспаления лёгких 26 ноября 1863 года в возрасте 51 года). Но лучше всего Пушкина-Ланская вышла на отлично сохранившемся дагерротипе, который Вельсбург, во избежание выцветания, хранил в письменном столе.
В одинаковых платьях и чепцах сидят рядом Наталья Николаевна и Александра Николаевна. За ними и сбоку трое детей Пушкиных — сыновья в мундирах пажей и девочка-подросток (младшая дочь Наталья). Одна из девочек Ланских прижалась к коленям матери. Дагерротип снят не в ателье, а в комнате (видны книжные шкафы) и, по всей вероятности, относится к 1850 или, самое позднее, к 1851 году (старший сын А. А. Пушкин, окончил Пажеский корпус в 1851 году). Наталье Николаевне было тогда 38—39 лет.
Беру большую лупу и долго смотрю на генеральшу Ланскую. Прекрасные, тонкие, удивительно правильные черты лица. Милое, приветливое лицо — любящая мать, гордая своими детьми. Невольно вспоминаются задушевные пушкинские письма к жене. На известных до сих пор изображениях Натальи Николаевны, как мне кажется, нигде не передан по-настоящему этот живой и ласковый взгляд, который сохранила серебряная пластинка.
У её сестры заострившиеся черты стареющей барышни. Тоже очень живое лицо, но совсем иное, чем у Натальи Николаевны. Пристальный, умный, но жестковатый взгляд. От этой сорокалетней особы можно ждать острого слова, но вряд ли услышишь ласковое.
Есть и другие портреты Александры Николаевны. Принято считать, что умная Азя Гончарова в противоположность своей прелестной сестре была некрасива. Чуть заметное косоглазие Натальи Николаевны, которое нисколько её не портило, у старшей сестры было много сильнее. Позировать, а позднее сниматься анфас она обычно избегала. Однако бродянские портреты Александры Николаевны показывают, что в молодости она была далеко не так некрасива, как обычно думают. Один недатированный дагерротип действительно изображает особу непривлекательного вида, но снимок, во-первых, неудачный, а во-вторых, сравнительно поздний. Зато на большом овальном портрете, несомненно пушкинских времён (ранее был в Бродянах), у Ази Гончаровой очень миловидное и духовно значительное лицо[28]. Есть и поздние фотографии шестидесятых — семидесятых годов. Баронесса Фогель фон Фризенгоф располнела, отяжелела. Ничего не осталось от былой лихой наездницы. Взгляд у неё спокойный, но по-прежнему жестковатый. Есть, наконец, большой портрет Александры Николаевны в глубокой старости работы её дочери Натальи Густавовны (масло). Хороший, совсем не любительский портрет — Наталья Густавовна была одарённой художницей и в молодости всерьёз училась живописи у венского художника Ленсбаха. Александре Николаевне, должно быть, за семьдесят. Из-под чёрной наколки виднеется белый старушечий чепчик. Умное, строгое, но успокоившееся лицо. Нет в глазах прежней пронзительности. В кресле сидит очень степенная, важная старая баронесса, тёща герцога Элимара Ольденбургского. Поэт здесь решительно ни при чём{10}.
Александра Николаевна пережила своего мужа, скончавшегося 16 января 1889 года. Её замужество продолжалось, таким образом, полных тридцать шесть лет. Был ли счастливым этот поздний брак, пока сказать трудно. Во всяком случае, он, судя по всему, был прочным и спокойным. На портретах и фотографиях, которых в Бродянах много, барон Густав производит впечатление вдумчивого, корректного человека{11}. Если первое время он и ревновал жену к памяти Пушкина, то на склоне лет её увлечение поэтом, вероятно, стало лишь полузабытой главой семейной хроники. Как мы знаем, в 1887 году супруги совместно написали племяннице малосодержательное, но обширное письмо о дуэли и смерти Пушкина.
Осматривая бродянские реликвии, я невольно подумал, часто ли вспоминала владелица замка свои русские годы и своего гениального свояка. Впоследствии из воспоминаний Анны Михайловны Игумновой, которой об этом, несомненно, рассказала герцогиня Н. Г. Ольденбургская, я узнал, что «Александра Николаевна всячески поддерживала связь с Россией, не раз ездила к своей родне, и в доме готовились русские кушанья»[29].
Всё пушкинское она, видимо, оставила в России, но в замке я всё же увидел две вещи поистине памятные… Графиня Вельсбург, старавшаяся показать мне всё, что могло меня интересовать, сняла с пальца старинное золотое кольцо с продолговатой бирюзой и сказала, что оно перешло к ней от герцогини, а ей досталось от матери. Кольцо Ази Гончаровой, почти наверное то самое, о котором княгиня Вера Фёдоровна Вяземская, жена друга Пушкина, когда-то рассказывала издателю «Русского архива», пушкинисту П. И. Бартеневу[30]. Однажды поэт взял у свояченицы кольцо с бирюзой, несколько времени носил его, потом вернул. А в ящичке с драгоценностями герцогини, именно в ящичке из простой фанеры (Наталья Густавовна считала, что воры не обратят на него внимания), я увидел потемневшую золотую цепочку от креста, по словам хозяйки замка, тоже принадлежавшую Александре Николаевне. Доказать, конечно, невозможно, но, быть может, это самая волнующая из бродянских реликвий… П. Е. Щёголев привёл в своей книге цитату из письма к нему П. И. Бартенева от 2 апреля 1911 года, в котором последний сообщал: «Княгиня Вяземская сказала мне, что раз, когда она на минуту осталась одна с умирающим Пушкиным, он отдал ей какую-то цепочку и попросил передать её от него Александре Николаевне. Княгиня исполнила это и была очень изумлена тем, что Александра Николаевна, принимая этот загробный подарок, вся вспыхнула, что и возбудило в княгине подозрение»[31]. Впоследствии в архиве Бартенева была обнаружена вырезка из корректурной гранки его известной статьи «Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Фёдоровны Вяземских (записано в разное время с позволения их обоих)»[32]. Вырезка представляет собою исключённый автором конец абзаца, содержание которого Бартенев сообщил Щёголеву в цитированном выше письме. Абзац заканчивается следующим образом: «Потом взял у неё цепочку и, уже лёжа на смертном одре, поручил княгине Вяземской возвратить ей эту цепочку, но непременно без свидетелей <…>. По кончине Пушкина кн. Вяземская исполнила это поручение его и прибавила, что он приказал отдать цепочку именно без свидетелей. Та вспыхнула и сказала: „Не понимаю, отчего это!“»[33] Нельзя забывать, что В. Ф. Вяземская — близкий друг Пушкина, а Бартенев хотя и страдал зачастую недостатком критического чутья, но, свято чтя память поэта, был неспособен сознательно возвести на него напраслину. Очевидно, с цепочкой была связана какая-то очень интимная тайна. В своих воспоминаниях Арапова пытается её раскрыть[34], но верны ли её сведения, исходящие к тому же от прислуги Пушкиных, сказать невозможно. Думаю поэтому, что приводить их не стоит. Но, читая повествование Бартенева, я никогда не думал, что мне суждено будет увидеть кольцо, а тем более цепочку.
Хозяева замка обратили моё внимание и на косяк дверей в большой гостиной. Его не ремонтировали, очевидно, много десятков лет, но старинный коричневый лак сохранился хорошо. На нём карандашными чёрточками отмечен рост многих друзей и знакомых, когда-то гостивших в Бродянах[35]. Чёткие подписи читаются легко. Среди них Natalie Pouchkine, — очевидно, младшая дочь поэта и один из его сыновей (я, к сожалению, вовремя не записал, кто именно). Сейчас кое-что из бродянских портретов и бумаг находится в Пушкинском доме и Всесоюзном музее А. С. Пушкина в Ленинграде{12}. К сожалению, за малым исключением, это материалы второстепенного значения. Куда девалось остальное, пока неизвестно. Мне же кроме архива удалось увидеть, правда, накоротке, бегло, обстановку, какой она была в замке при жизни Александры Николаевны и её дочери.
Не буду говорить о портретах предков герцога Элимара Ольденбургского — для нас они неинтересны. Но вот многочисленные русские портреты, главным образом, акварели и миниатюры, которые в трёх комнатах — большой гостиной, малой гостиной и столовой — висели на стенках, стояли на столиках и этажерках. Это целый семейный музей, как я уже сказал, очень бережно сохранявшийся. Я долго рассматривал эти никому не ведомые сокровища, обходя одну за другой комнаты в сопровождении хозяина замка, помнившего, очевидно, со слов бабушки, многих русских предков. Вот Афанасий Николаевич Гончаров — «дедушка-свинья», как непочтительно назвал его Пушкин, — благообразный старик в синем фраке; вот родители Александры Николаевны — Николай Афанасьевич и Наталья Ивановна; вот её брат лейб-гусар Иван Николаевич Гончаров. О многочисленных портретах самой Александры Николаевны и Н. Н. Пушкиной-Ланской я уже рассказал. В столовой висит большой портрет (литография) В. А. Жуковского с его подписью и там же, на очень видном месте, овальный портрет Дантеса, исполненный в 1844 году художником С. Вагнером. Дантес ещё молод — ему всего 32 года, н