Единый кандидат оппозиции на президентских выборах 1949 года Нортон де Матуш четыре года спустя выпустил книгу «Наша Африка». В ней он призывал заселить колонии «интенсивно и быстро белыми португальскими семьями и продолжать ассимилировать цветных обитателей, которых мы там встретим». «Нужна полная ассимиляция — материальная и духовная», — подчеркивал противник Салазара[299].
Упорное нежелание расставаться с колониями, ставшее общенациональным консенсусом, безусловно, подпитывалось все более весомым вкладом, который «заморские провинции» вносили в экономику метрополии. Ангола, «алмаз империи», к началу войны давала пятую часть национального дохода. Она экспортировала кофе и хлопок, добывала драгоценные камни и медь, там велась разведка нефти.
Но не менее важное значение имели особенности национальной психологии. Португальцы традиционно были привержены мессианской идее, осознавали себя особым народом, открывшим Европе остальной мир и несущим в самые отдаленные уголки свет католической веры и цивилизацию.
Убежденностью в великом предназначении пропитана древняя легенда о явлении в 1139 году Христа и ангела-хранителя Португалии основателю государства Афонсу Энрикешу. Веру в чудесное возрождение родины, попавшей под власть Кастилии, излучает легенда о неминуемом пришествии «сокрытого» до поры до времени короля Себаштьяу, исчезнувшего в битве с маврами в 1578 году. Из нее возникла теория Антониу Виэйры, который доказывал, что португальцы — богоизбранный народ, а Португалия превзойдет ассирийцев, персов, греков и римлян и создаст величайшую в истории человечества Пятую империю.
О «сокрытом» мессии размышлял крупнейший португальский философ начала XX века Сампаю Бруну, который оказал влияние на поэта Фернанду Пессоа и его концепцию португальской Империи духа. Особенности «полуостровной духовности», недостижимой для рассудочной и эгоистичной остальной Европы, выявлял и изучал идеолог Лузитанского интегрализма Антониу Сардинья.
«Мы представляем себя как сообщество народов, сцементированное веками мирной жизни и христианским всепониманием, как братство народов, которое, какими бы ни были различия, помогают друг другу совершенствоваться и подниматься, гордятся тем, что называются именем и обладают качествами португальцев», — заявил Салазар в 1933 году.
В 1943 году появилась книга Алвару Рибейру «Проблема португальской философии», в которой автор предпринял попытку обосновать и объяснить своеобразие менталитета народа. Вокруг Рибейру сформировался многочисленный кружок. Его участники развивали «португальскую философию», критикуя рациональный позитивизм и «иностранную эрудицию» в целом и создавая учение об «одушевленном разуме», выходящее из «исконной традиции».
Истоки мессианского духа португальцев философы усмотрели в своеобразии географического положения страны. Жизнь на узкой полоске земли, вытянутой вдоль океана, побуждала к дальним странствиям, которые привели к великим открытиям.
Это, в свою очередь, позволяло воспарить над приземленным взглядом на действительность других народов, чье существование протекало в замкнутом пространстве. Португальскому духу, полагал Рибейру и его ученики, чуждо преклонение перед незыблемостью законов бытия, он проникнут верой в свободу. Еще одной характерной чертой португальцев, которая поможет им построить всемирную империю, философы считали гибкость, умение приспособиться к другим цивилизациям, все понять, принять и содействовать самовыражению других культур[300].
Последнее положение перекликалось с теорией лузотропикализма[301], которую развивал в 1930–1950-е годы бразильский социолог, антрополог, историк Жилберту Фрейри.
По мнению Фрейри, от прочих колонизаторов португальцы отличались чуждым эгоцентризма миссионерским духом, готовностью смешиваться с представителями других народов, подстраиваться под их образ жизни. Благодаря им в Европе, Африке и Южной Америке возник единый лузотропический мир, части которого во многом однородны в культурном, социальном, психологическом отношении, но, при этом, сохраняют свои неповторимые черты[302].
Лузо-тропикализм возник как попытка изменить пренебрежительное отношение, с которым в Бразилии относились к африканскому и индейскому вкладу в историю и культуру южноамериканской страны. Благодаря теории Фрейри, многорасовость бразильского государства из проклятия и слабости превращалась в ее достоинство и силу.
До Второй мировой войны лузо-тропикализм в Португалии не приветствовался. На него обратили внимание и начали привечать в 1950-е годы, когда потребовалось подвести теоретическую базу под отказ расставаться с колониальной империей и необходимость борьбы за ее сохранение. Обоснование бразильским ученым всемирно-исторической миссии португальского народа пришлось кстати. Его труды авторитетно дополнили и придали респектабельности изысканиям местных пророков и философов.
Книги Фрейри начали издавать. В 1951–1952 годах он по официальному приглашению посетил метрополию и некоторые колонии. С 1955 года курс лузо-тропикализма, разработанный ректором Высшей колониальной школы Адриану Морейрой, стал обязательным для изучения в португальских университетах.
Предельно доходчиво теорию особости португальской нации и вытекающие из нее последствия разъяснил правый монархист Каэтану де Мелу Бейрау. В статье с характерным названием «За имперскую политику» он откровенно и простодушно поделился своим видением великого будущего лузитанского мира.
Португалия не станет заниматься «саморазрушением» и следовать примеру британцев и французов, предоставляющих своим колониям независимость, заверял он. Напротив, укрепляя единство империи, она вскоре превратится в крупнейшую европейскую державу, а затем в союзе с Бразилией одержит победу над «материалистическим и демократическим варварством», то есть марксистским СССР и либеральной Америкой.
И тогда наступит долгожданная португальская эра. «Нам будет принадлежать руководство новым миром, возможно, весьма схожим по своему устройству с той Пятой империей, о которой пророчествовал Виэйра и о которой мечтали наши предки», — не сомневался Бейрау[303].
Восстания в колониях вызвали патриотический подъем. Призывы разгромить партизан и восстановить спокойствие в «заморских провинциях» были встречены с энтузиазмом. Одно за другим суда доставляли в Луанду, Бисау и Лоуренсу-Маркеш тысячи новых рекрутов. Молодые люди рвались в бой за «нашу Анголу», за Гвинею и Мозамбик, «где тоже Португалия».
Власти никогда не называли происходившее в Африке войной, а исключительно «террористическими актами». Члены освободительных движений официально именовались террористами. Кровавое начало конфликта в Анголе придавало такой терминологии достоверность.
Освободительные движения в ответ приводили случаи гибели населения по вине португальских военных. Особенно сильный резонанс получило сообщение британского миссионера об уничтожении в декабре 1972 года колониальными войсками не менее 385 мирных жителей в мозамбикской деревне Вирияму[304].
К тому времени численность войск в африканских колониях превысила 100 тысяч, что почти вдвое превосходило весь личный состав португальской армии в 1961 году. 60 тысяч военных были расквартированы в Анголе, 55 тысяч — в Мозамбике, около 30 тысяч в Гвинее-Бисау.
Мощное наращивание экспедиционных сил стабилизировало обстановку, но не смогло подавить партизанское движение. Города и основные дороги находились под контролем. В сельской местности положение оставалось напряженным.
Партизаны терпели поражения, но их число не уменьшалось. С территории сопредельных государств регулярно прибывали подкрепления. Штаб-квартира МПЛА находилась в Республике Конго, Фрелимо — в Танзании, ПАИГК — в Гвинее-Конакри.
Португалия тоже имела союзников в Африке, но это были изгои мирового сообщества — режимы белого меньшинства в ЮАР и Южной Родезии (ныне Зимбабве). Против последней ООН ввела торговое эмбарго, поэтому государство, лишенное выхода к морю, сильно зависело от порта Бейра, находившегося в португальском Мозамбике.
В ноябре 1970 года португальский спецназ с моря атаковал столицу Гвинеи-Конакри. Были освобождены находившиеся в плену у ПАИГК португальские военные, сожжена летняя резиденция гвинейского президента. Однако главных целей — убийства лидера движения Амилкара Кабрала и свержения правительства враждебной страны — добиться не удалось.
Агрессия против суверенного государства вызвала возмущение в мире и еще больше ухудшила образ Португалии в средствах массовой информации. Совет Безопасности ООН большинством голосов принял осуждающую резолюцию. США, Великобритания, Франция и Испания воздержались, не посмев проголосовать против.
Колониальные власти это не остановило. Они продолжали изыскивать попытки устранить Амилкара Кабрала. Так как после нападения на Конакри охрану побережья взял на себя советский военно-морской флот и крупные силовые акции стали невозможны, было решено организовать убийство с помощью заговора. Политическая полиция ПИДЕ, воспользовавшись трениями в руководстве ПАИГК, внедрила в окружение лидера движения своих людей. В январе 1973 года Кабрал был застрелен в Конакри, когда возвращался домой после приема в посольстве Польши[305].
Убийство Амилкара Кабрала не привело к распаду ПАИГК. Партизанская война продолжилась. К началу 1970-х годов под контролем повстанцев находилась большая часть территории. В сентябре 1973 года Гвинея-Бисау в одностороннем порядке провозгласила независимость, которую признали десятки стран, в том числе СССР.
Столь же бесполезной оказалось и организованное ПИДЕ убийство председателя мозамбикского движения Фрелимо Эдуарду Мондлане. Он погиб в 1969 году в штаб-квартире движения в столице Танзании от взрыва бомбы, заложенной в посылку. Фрелимо продолжило вооруженную борьбу под руководством нового лидера.