жку, скрутились рулонами карты. Одной, распахнутой по столу словно скатерть, коричневой от времени и от постоянной сырости, я не мог не заинтересоваться. То была странная карта: там не оказалось ничего, кроме двух испещренных знаками и цифрами изломанных параллельных линий. Хозяин рубки, поощрив любознательность гостя новой порцией смеха, рассказал, в чем дело. Итак, передо мной лежал самодельный портулан, на котором полностью отсутствовала внутренняя территория суши – только берега, места стоянок и прибрежные глубины. Скалы и отмели изображались красными точками. Объяснивший суть портулана капитан оказался одним из тех исключительно редких в нашем заполошном мире динозавров, которых я бы назвал совершенно нормальными особями. Неторопливость, добродушие и вызывающая особую зависть у всех невротиков уверенность – подливал ли он мне своего чаю или передвигался по рубке – все указывало на то, что этот счастливчик обладал самой редкой и ценной вещью на свете, а именно – здоровой нервной системой. Между прочим, он был философом, поэтому заметил, что любой из нас по сути своей является портуланом: – Мы видим лицо человека, его фигуру, так называемые «линии берегов»; при желании можем провести рукой по этим линиям, прощупать их, обследовать их визуально, но то, что внутри, – загадка, терра инкогнита, неисследованная земля, сплошное белое пятно, не правда ли?
– Несомненно, – вынужден был я ответить.
XVIII
В ноябре 2007-го дела шли полным ходом. Помню тот забубенный день – дождь хлестал по несчастному Пушкину; новый клиент – вместилище Хайда и Джекила (я был в шоке от поведения этого джентльмена во время одного совершенно непримечательного раута, когда он немного хватил лишку) – уже несколько часов ютился на краешке кушетки в офисном холле. Процедуру записи его предвыборной речи, как и следовало ожидать, наш логопед коротал в обществе пузырька с корвалолом. Кроме того, все ракурсы физиономии потенциального депутата казались клипмейкеру неудачными, свет отвратительным, звук невыносимым. Съемки растягивались, словно сливочная тянучка. В конце концов славный малый с «Мосфильма» не на шутку разнервничался. Он попробовал было втиснуть сопящего бегемота в промежуток между кухней и залом для совещаний, однако перемещение не сработало. Творец политических клипов изменил концепцию, приказав организовать в самом зале «домашнее гнездо». Его помощники с завидным профессионализмом прошерстили офис в поисках реквизита. За каких-то пятнадцать минут из современного пластико-поролонового хлама (диван вахтера, пара ваз, искусственный кипарис в кадке) они соорудили уютнейший «уголок», изумив даже видавших виды офисных стилистов. Затем секретарши фирмы, явив толпе киношников и осовевшему от софитной жары клиенту свои умопомрачительные фигурки, внесли последний штрих – экипировали придвинутый столик чайником и целым семейством одинаковых чашек.
Мой пиджак оказался в другом углу. От стула, на котором он покоился, меня отделяли добрые десять метров, полностью напичканные аппаратурой, кроме того, между мной и им змеился целый клубок проводов; в этом хаосе – сделай я шаг – просто невозможно было не запутаться. Я услышал звонки мобильника, издающего, словно первый искусственный спутник Земли, призывные «пи-пи-пи» (специальный сигнал для незнакомых номеров), но не смог до него добраться. Именно тогда все пошло как по маслу: клиент на удивление правильно выговорил тезисы, не загубив ни одной фразы. Удачно выставленное освещение помогло на сей раз получить нужный профиль. В итоге удовлетворенный клипотворец приказал своей свите «сворачивать лавочку», логопед от радости чуть не заплакал, референты, стилисты, помощники не на шутку воодушевились, две мои незаменимые «а-ля Гэтсби» внесли шампанское. Приутихший дождь царапал оконные стекла – под его кошачье царапанье мы и приступили к банкету.
Мобильник в пиджаке подал голос, когда веселье в офисе уже набрало обороты. Я опять не счел нужным пробираться к стулу, тем более дело дошло до триариев – после трехсот грамм «беленькой» из нашего Джекила вновь принялся вылупляться прелестнейший мистер Хайд. Превращение шло с пугающей скоростью. Одна из моих цыпочек-секретарш не успела улизнуть – спутниковое «пи-пи-пи» зазвучало именно в тот момент, когда я с трудом отдирал пластилиновые лапищи монстра от ее соблазнительной тушки.
Перетаскивание Хайда к мрачному «хаммеру» не позволило выхватить мобильник, когда позывные раздались уже в третий раз. Упирающийся кандидат не жаловал ни меня, ни свою охрану – мы с боем отвоевывали у него каждую тротуарную плитку. Последний метр до распахнутой двери заставил изрядно вспотеть и выскочившего к нам на подмогу шофера. Тестостерон играл в хозяине бывших силовиков с поистине бешеной силой: задрав голову к офисным окнам, он ревел, подобно перевозбудившемуся быку. Все то время, пока я, словно слуга-стременной, пытался поднять ногу барина на порожек машины, «пи-пи-пи» не смолкало, но вот свершилось – нога зафиксировалась (кинув взгляд на ботинок, не без профессионального удовлетворения я отметил – рекомендации фирмы неукоснительно соблюдаются); взопревшие молодцы затолкнули в кабину пьяный куль, вскочили в нее сами, и «хаммер», отражающий во все стороны боками свет веселеньких московских фонарей, мгновенно умчался.
Я прислонил телефон к уху. Прозвучавшее «алло» (его на том конце провода пропищала женщина) не осталось без моего вежливого ответа. Все еще восстанавливая дыхание, я приготовился слушать.
– Вы меня знаете… – В голосе отчетливо улавливалась тревога: дама явно боялась, что ее уверения в нашем с нею знакомстве не произведут никакого эффекта. – Вы помните меня…
Она протараторила «вы помните меня» еще несколько раз с пулеметной скоростью. Ей было чрезвычайно важно напрячь мою память, нервозный тон ее голоса просто умолял сделать это. Я послушно напрягся, но по-прежнему ничем не мог помочь.
– Ваш товарищ, ваш школьный друг! Пластинки, музыка… Когда вы уезжали от нас… ваши туфли…
На этот раз все пули попали в цель. Барвиха! Мои туфли! Да-да, мои туфли! Я был пьян, в них запутался, и ведь эта Дюймовочка, эта мышь в халате, присев на корточки, завязала мне тогда шнурки.
Нельзя сказать, что я сильно обрадовался. В подобных случаях следует прислушиваться к первой реакции: как правило, она самая искренняя. И действительно, внутренний голос тотчас рявкнул: «Отклони любое сотрудничество; сошлись на занятость; сбрось звонок; включи черный список…»
– Да, я помню, – промямлил я, дезертир, откровенный слабак, – да, конечно же, помню…
Нет, со Слушателем ничего не случилось. С ним ровным счетом ничего не произошло. Дела вейского знакомого более чем процветали, но меня нешуточно насторожили все эти ее словечки типа «вы его единственный друг» или «мне не к кому больше стучаться» (она протарабанила именно «стучаться», а «не обратиться» или «позвонить»). Кстати, я впервые услышал ее голосок – писклявый и чрезвычайно встревоженный. Пулеметные очереди били наверняка – выскочившее столь внезапным, столь экспрессивным образом прошлое меня опрокинуло. Я даже не стал уточнять, каким образом оно меня разыскало. Мышь умоляла о встрече. Прежде чем я нашел в себе силы воспротивиться, проклятое нечто во мне, наперекор всем искренним пожеланиям и правильным мыслям, произнесло «хорошо», а затем спряталось, оставив лицом к лицу с необходимостью после «а» молвить и «б», то есть назначить дату. Дюймовочка сразу же ухватилась за мое робкое «завтра» с какой-то щенячьей радостью, даже не пытаясь закамуфлировать торжество. Я ощущал ее дрожь на том конце провода. Я вспомнил ее светящуюся радиоактивность. Несомненно, ради Слушателя она готова была прыгнуть во все кипящие котлы и вскарабкаться на самые высокие эвересты. Зарядив в пулемет новую ленту, она продолжила наступление. Моя рука с раскаленным мобильником окончательно приклеилась к голове. Моя осторожность явно не хотела со мной дружить. Пытаясь понять случившееся, я скорее прислушивался к себе, чем к тараторящей даме. Правда, кое-что все-таки выяснилось. Так, с некоторым облегчением я понял, что предстоит общение именно с ней («дело в том, что мужа нет сейчас в стране, он в Америке, но он совершенно не нужен для нашего разговора»), дама жаждет переговорить тет-а-тет, не стоит беспокоиться о транспорте – меня подберут, и т. д., и т. п. Главное, чтобы я уделил ей хотя бы несколько часов (Боже мой, я даже не пытался протестовать, я проглотил и это!). Куда мы направимся? Где проведем эти «несколько часов»? Она не назвала места, а я не переспросил – невероятно, но я дал маху, как и тогда, на Краснопресненской, я позволил себя окрутить, – в итоге жена Большого Уха сама выставила условия. Добившись моих «да» на все свои предложения, с неожиданно пробудившимся тактом она попрощалась – так мы расстались «до завтра».
XIX
Следующим утром меня подобрали. Не буду подробно описывать внедорожник. Не собираюсь заикаться и о внешности женщины, притаившейся в углу этого броневика: красота способна быстро блекнуть, некрасивость почти не старится. Вполне возможно, подруга Слушателя надела шубу поверх все того же домашнего халата. Но на этот раз ей не на кого было обрушивать свою восторженность – предмет обожания в данный момент находился в Нью-Йорке, – так что все искреннее, страстное, светящееся, столь меня поразившее и в день 4 октября 93-го, и тогда, когда я прятался в коридоре, в ней потухло и погасло. Невзирая на то, что места на заднем диване могло бы хватить и на целый полк, только взглянув на меня, она сразу же похлопала ладошкой рядом с собой, приглашая придвинуться. Женщина явно желала не повышать голоса; шофер (я видел лишь спину и мощный загривок) даже не ждал приказания – тотчас с тихим жужжанием образовалась стенка с окошечком между детиной и нами, и по обеим сторонам медленно поплыло Бульварное кольцо. Я приготовился к исповеди, однако после трафаретных любезностей («спасибо, что вы откликнулись», «я вам так благодарна») дама дала понять – основной разговор впереди («вы все увидите сами»). Около часа мы преодолевали проспекты, затем