омил, навел бригадира монтировщиков на мысль о собственном бизнесе. «Дело в политике, молодой человек! – сказал мне этот старый мудрый педераст. – В обыкновенной политике! Я занимаюсь политическими лидерами. Стригу их, брею, покрываю их пудрой. В политике вертятся колоссальные деньги, вам и не снились такие! Сейчас это золотое дно. Большинство из тех, кто сегодня лезет во власть, представляют из себя гамадрилов: они не знают, что такое пиджаки и брюки, и не могут сказать ни единого приличного слова. Их нужно обтесывать со всех сторон: одевать, пудрить, прививать им человеческие привычки. Они готовы платить за то, что их научат, как безопаснее и удобнее всего слезать с деревьев».
Я запомнил его слова.
Не все получалось сразу. В 95-м автор этих строк голодал. В 98-м запротестовавшее сердце продержало меня в больнице около двух недель, но я выкарабкался. Проживание со второй по счету женой подтолкнуло к незатейливой, но весьма практичной идее – тарелки, ножи и вилки на кухне непременно должны быть пластмассовыми. Третья суженая оказала весьма существенную услугу: она сама подала на развод, чем спасла от очередного инфаркта. Увы, из столичного центра пришлось перебраться в пятнадцатиэтажный колумбарий на московской окраине, однако после того, что я перенес, однокомнатная конура меня вполне удовлетворяла, а собственноручная готовка завтраков оказалась слишком малой платой за возможность открывать свой рот именно тогда, когда я захочу его открыть. В 99 году я наконец-то заделался имиджмейкером – и не просто трудился, милостивые государи! Я, как говорится, «рыл», с утра до ночи пребывая на самой забавной из всех ярмарок на свете – ярмарке тщеславия, обивая все ее пороги, заглядывая во все ее балаганчики, не гнушаясь ее мусорными бачками и везде, где только можно, отыскивая «человеческий материал». Затем с помощью собственной демагогии и небольшой команды (логопед, специалист по тайскому массажу) создавал депутатов, вкладывая кандидатам в руки Библию, а в их головы – две-три более- менее связные мысли.
Стилист оказался прав: это было дно золотое! Прошло всего несколько лет, мы нешуточно поднаторели в искусстве обработки самых крепких каменных глыб. После истории с одним таким монолитом – мясником Дорогомиловского рынка (районное депутатство) – фирма приосанилась. Феерия с более солидным клиентом, обладателем «Павильона одежды» на Черкизоне (депутатский стул Моссовета), позволила нам открыть круглый счетец в одном из тех мест, где по сей день оперируют понятиями «ипотека» и «кредит» наиболее отъявленные разбойники из всех возможных – улыбчивые московские банкиры. Посажение владельца сети казино в думское кресло сделало нас почти демиургами. Мы знали, чего добиваемся, отучая претендентов на государственные стулья от привычки сморкаться в галстуки и носить в задних карманах брюк миниатюрные «зиг-зауэры». Дорвавшиеся до настоящей власти владельцы лавок, рынков и домов свиданий, в свою очередь, рекомендовали друзьям «обратить внимание на контору». Процесс набирал обороты: в кандидатах не стало отбоя и, как следствие, карьера фирмы отразилась сразу в нескольких знаковых скачках. Так, в течение полугода из отправной точки – непритязательной квартирки в Бирюлеве (в ее крошечной комнатке умещалось все наше имущество, включая приобретенное по дешевке парикмахерское зеркало и массажный стол) – мы запрыгнули в бизнес-центр на Маросейке, а потом (оцените прогрессию!) с помощью волшебной палочки, которая во все времена называется «спонсорской дотацией», перемахнули на Тверской бульвар, причем впервые оказались всего лишь наблюдателями при разгрузке двух грузовиков с собственным барахлом. С тех пор каждое утро из окна своего кабинета я приветствовал забронзовевшего Пушкина.
Накатывающиеся со всех сторон, словно океанские валы, дела обладали замечательной особенностью отвлекать от прошлого. Все реже и реже вспоминал я чудаковатого земляка и тот его безумный монолог в Барвихе. Ветер наконец подул и в мои паруса! Фирма вкалывала засучив рукава. Не скрою, иногда приходилось «проталкивать в кресло» и откровенную обезьяну – тем интереснее шел процесс; тем более возрастал аппетит; тем быстрее удачливое предприятие, словно кит ракушками, со всех сторон обрастало людьми.
Моя тяга к творчеству Фицджеральда украсила контору двумя цыпочками, одевающимися в стиле а-ля Гэтсби (в «личных делах» обеих дамочек в графе «профессия», напротив их длинных, как и ноги, закруглявшихся на хохляцкое «о» фамилий я собственноручно вывел «секретарь-референт»), а изобретательность развесила повсюду плакаты со словечками «инаугурация», «концепция», «плюрализм» и «секвестр». Мое тщеславие заставило стажера фирмы целый месяц рыскать по московским комиссионкам в поисках столь дорогого мне радиоприемника «Дайна» (символ прежней бедности был в конце концов приобретен и выставлен в офисе на почетном месте рядом с президентским портретом), а искреннее желание развеселить и себя, и коллег привело к появлению в команде отставного балеруна. Убедить клиентов в необходимости не только более-менее освоить грамматику, но и грациозно двигаться не составляло труда. С тех пор, скидывая на руки телохранителям пиджаки, озабоченные кандидаты под надзором бывшего солиста Большого часами занимались «постановкой корпуса» и усердно разучивали па в офисном коридоре. Как правило, головы будущих госмужей не были отягощены шевелюрами. Вот почему, распахнув двери своих кабинетов и едва сохраняя невозмутимое выражение лиц, мы имели удовольствие наблюдать, как при особо затруднительном упражнении массивный затылок очередного вип-танцора выдает целую гамму оттенков, превращаясь из бледно-розового в багровый, словно вечерняя заря над Яузой.
Наше имиджмейкерство было востребовано и на периферии: время от времени приходилось помогать местным честолюбивым князькам. Летом 2006-го вместе с угрюмым, словно медведь-шатун, паханом, с трудом поддающимся дрессировке, но, как и все сибирские руководители, сидящим на денежном мешке, я отправился окучивать дальние стойбища. Все уже было оговорено, все заучено, все готово к бою – от японских микрофонов до итальянских костюмов, отутюженных и запечатанных в водонепроницаемые чехлы. Пароходик чапал по угрюмой Лене навстречу льдам океана. Несмотря на ржавчину и закопченность, которые нельзя было вывести уже никаким авралом, эта заполненная ящиками, тюками, трубами и кусками брезента доисторическая посудина была преисполнена чувства собственного достоинства. Попыхивая жирным дымком, она удостаивала своим сиплым голосом каждую рыбачью лодку, норовившую прошмыгнуть прямо перед ее неторопливым носом. Кандидат с командой занимали единственную каюту суденышка, и меньше всего на свете мне в тот вечер хотелось быть свидетелем профессиональной проворности, с которой лукавая свора угождала своему баю, подкладывая ему под спину подушки, подыгрывая ему в карты и отвечая на вымученные шутки сатрапа искренним дружным хохотом. Под взрывы этого угодливого смеха я какое-то время шатался по палубе. Дверь в рубку была приоткрыта, оттуда пахнуло табаком; расхристанный рулевой едва касался штурвала, всем своим видом демонстрируя равнодушие к довольно ветреной погоде и к вздымающимся на волнах оранжевым бакенам, зато капитан производил впечатление интеллигентного человека – достаточно было взглянуть на старенькие очки с перевязанной нитками дужкой, которые при моем появлении он снял с носа и заботливо уложил в футлярчик. Опрятный свитер, отглаженные брюки и, что удивительно, вычищенные в этой обители машинного масла, тосола и солярки до немыслимой чистоты ботинки приветливого старикана поселили во мне стопроцентную уверенность: несмотря на явное разгильдяйство матроса и на впечатляющую волну, уже через несколько часов битком набитый людьми и грузами, скрипящий, раскачивающийся кораблик пристанет к пирсу. Когда меня пригласили войти, я все-таки зацепился за комингс, чертыхнулся и был удостоен добродушного смешка. Мне придвинули табурет и сосуд с черным дегтем, именуемым «капитанским чаем». На штурманском столике, за которым я грел руки о жестяную кружку, скрутились рулонами карты. Одной, распахнутой по столу словно скатерть, коричневой от времени и от постоянной сырости, я не мог не заинтересоваться. То была странная карта: там не оказалось ничего, кроме двух испещренных знаками и цифрами изломанных параллельных линий. Хозяин рубки, поощрив любознательность гостя новой порцией смеха, рассказал, в чем дело. Итак, передо мной лежал самодельный портулан, на котором полностью отсутствовала внутренняя территория суши – только берега, места стоянок и прибрежные глубины. Скалы изображались черными точками, отмели – красными. Объяснивший суть портулана капитан оказался одним из тех исключительно редких в нашем заполошном мире динозавров, которых я бы назвал совершенно нормальными особями. Неторопливость, добродушие и вызывающая особую зависть у всех невротиков уверенность – подливал ли он мне своего чаю или передвигался по рубке – все указывало на то, что этот счастливчик обладал самой редкой и ценной вещью на свете, а именно – здоровой нервной системой. Между прочим, он был философом, поэтому заметил, что любой из нас по сути своей является портуланом:
– Мы видим лицо человека, его фигуру, так называемые «линии берегов»; при желании можем провести рукой по этим линиям, прощупать их, обследовать их визуально, но то, что внутри, – загадка, терра инкогнита, неисследованная земля, сплошное белое пятно, не правда ли?
– Несомненно, – вынужден был я ответить.
XVIII
В ноябре 2007-го дела шли полным ходом. Помню тот забубенный день – дождь хлестал по несчастному Пушкину; новый клиент – вместилище Хайда и Джекила (я был в шоке от поведения этого джентльмена во время одного совершенно непримечательного раута, когда он немного хватил лишку) – уже несколько часов ютился на краешке кушетки в офисном холле. Процедуру записи его предвыборной речи, как и следовало ожидать, наш логопед коротал в обществе пузырька с корвалолом. Кроме того, все ракурсы физиономии потенциального депутата казались клипмейкеру неудачными, свет отвратительным, звук невыносимым. Съемки растягивались, словно сливочная тянучка. В конце концов славный малый с «Мосфильма» не на шутку разнервничался. Он попробовал было втиснуть сопящего бегемота в промежуток между кухней и залом для совещаний, однако перемещение не сработало. Творец политических клипов изменил концепцию, приказав организовать в самом зале «домашнее гнездо». Его помощники с завидным профессионализмом прошерстили офис в поисках реквизита. За каких-то пятнадцать минут из современного пластико-поролонового хлама (диван вахтера, пара ваз, искусственный кипарис в кадке) они соорудили уютнейший «уголок», изумив даже видавших виды офисных стилистов. Затем секретарши фирмы, явив толпе киношников и осовевшему от софитной жары клиенту свои умопомрачительные фигурки, внесли последний штрих – экипировали придвинутый столик чайником и целым семейством одинаковых чашек.