— Надо действовать! — пылко воскликнул Державин. — Немедля наводить порядок в полках. Пресекать и тушить искры смуты, пока не разгорелся пожар!
Бибиков взглянул на него, кивнув благодарно. Мало у него осталось верных людей… Пока другие члены следственной комиссии пировали и дебоширили в ожидании распоряжений начальства, один лишь Державин представил обстоятельный и толковый доклад, который назвал "О движении неприятельском и колебании народном". Командующий внимательно прочитал записи, представленные разведчиком.
— Вы собрали ценные сведения, подпоручик, — сказал он наконец, оторвавшись от бумаг. — Помните, что основное ваше дело — выявлять смутьянов и развратителей, чуму военной службы! Надобно выжигать их каленым железом, иначе бунт может охватить армию. Наши силы малочисленны, жду подмогу. Эх, если бы прислали Ивана Ивановича Михельсона, моего старого друга…
— Значит, покуда нет Михельсона, будем сидеть и ждать? — запальчиво спросил Державин и осекся, осознав, что говорит недопустимо дерзко. — Виноват, ваше превосходительство…
Но Бибиков не рассердился. Он в волнении расхаживал по кабинету, в глубине души сознавая правоту своего офицера. Переведя дух, остановился, приложил руку к сердцу и произнес устало:
— Начать решительное наступление мы пока не можем… Но и ждать уже нельзя. Я подготовил для вас поручение. Приказ получите в полковой канцелярии. А теперь ступайте с Богом!
Державин вытянулся, вскинув руку к треуголке, и вышел из кабинета.
В полученном приказе говорилось, что подпоручику Державину надлежит завтра утром отправиться в Симбирск с особой миссией. В чем состояла эта миссия, он должен был узнать из письма, запечатанного личной печатью командующего. На конверте стояло указание: "Вскрыть, отъехав на расстояние 30 верст от Казани".
Ночь прошла тревожно. Фекла Андреевна не могла уснуть, чувствуя сердцем, что сын чем-то озабочен. Не выдержала, пришла к нему, сидящему у свечи за письменным столом.
— Не спится, Ганечка? Читаешь?
— Нет, матушка, так сижу, думаю…
— О чем, дитя мое?
— О Боге… Как по-твоему, матушка, каков Он с виду?
Фекла провела рукой по светлым густым волосам сына.
— С чего это вдруг, дружочек? Вот пойдешь в церковь, там самое место для подобных мыслей. А как выглядит Творец наш Небесный, так это каждый сам себе представляет. Мне бабушка сказывала, что Он — мудрый старец в белых одеждах. Живет на небе и сверху видит всех нас: добрых одаривает, грешников — карает.
— А за что Он наказал батюшку? Зачем отпустил ему такой короткий срок?
Фекла Андреевна вздрогнула.
— Он его не наказал, а взял к себе, сынок. Есть нечто выше нашего разума!
Гавриил встал и, заглянув в лицо матери, промолвил со скрытой страстью:
— А я хочу постигнуть это "нечто"! И порой мне кажется, что я близок к истине. Вот что я думаю, матушка… Бог — не благообразный старик на белом облаке, который играет нами, как оловянными солдатиками. Бог — все сущее на земле и во вселенной. Он всюду: в природе и в каждом из нас!
— Если Он в нас, то отчего мы смертны? — робко спросила мать.
Гавриил замер, словно в отрезвлении. Задумался…
— Человек смертен, а человечество бессмертно. В созданной Богом природе происходит бесконечное течение живого вещества, которое переходит из одного состояния в другое. Мы уходим, чтобы душою соединиться с Творцом, а на смену нам приходит другая жизнь…
Фекла Андреевна слушала сына, не зная, соглашаться с ним или нет.
— Сыночек, что с тобой? Ты говоришь так странно… Это все от книжек! Слишком много читаешь!
— Ох, матушка, чем больше читаю, тем больше вопросов…
Утром Державин нанял сани и, наскоро простившись с матерью, выехал в Симбирск. Ни он, ни Фекла Андреевна не знали, надолго ли разлучаются и что придется им пережить. Смутная тревога овладела их сердцами.
"Почему Ганя накануне отъезда вспоминал о Боге?" — терзалась мать.
"Какой приказ я должен исполнить?" — думал Державин, ощупывая за отворотом мундира запечатанный конверт.
Чем дальше он отъезжал от Казани, тем враждебнее становились обстановка и люди. Он почувствовал это на первой же почтовой станции, где ему не хотели менять лошадей. И дело было даже не в лошадях (брань со станционными смотрителями — обычное дело), а в непочтительном, порой откровенно наглом отношении к нему бородатых яицких казаков и киргиз-кайсаков, вольготно расположившихся на постоялом дворе. Они пьянствовали, сквернословили и явно чувствовали свое превосходство перед "его благородием". Отказ смотрителя дать офицеру лошадей был встречен злорадным хохотом. Но Державин выхватил пистолет, и веселая публика попятилась. Их было много, и они могли бы легко его одолеть, набросившись разом. Но его решительный вид говорил о том, что он без колебаний выстрелит в кого-то из них, и никому не хотелось получить пулю в живот. Испуганный смотритель кликнул помощника и велел закладывать кибитку для господина офицера. Когда Державин выехал со двора, вслед понеслись угрозы, гиканье и свист, но он уже был недосягаем.
Шел мелкий снег, сугробов еще не намело, и свежие лошади резво неслись по мерзлой дороге в Симбирск. Возле полосатого столба 30-й версты Державин велел остановиться. Сломал печати, вскрыл конверт и прочитал письмо Бибикова.
То ли от волнения, то ли из-за витиеватого слога он не сразу осознал смысл приказа и, лишь перечитав дважды, понял, что от него требовалось.
В Симбирске ему предстояло встретиться с полковником Гриневым и, убедившись в благонадежности его войска, передать ему приказ идти на Самару, занятую супостатом.
"По дошедшим известиям, — писал Бибиков, — слышно, что жители города Самары при первом приближении злодейской сволочи со звоном выходили навстречу и пели благодарственный молебен". В случае успешной баталии Державин должен был "найтить того города жителей, кто первые были начальники и уговорители народа к выходу навстречу злодеям со крестами и со звоном, и через кого отправлен благодарственный молебен".
Зачинщиков-предателей надлежало выслать в Казань в кандалах. Менее виновных, поддавшихся страху, — наказать плетьми на площади. В заключение Бибиков писал, что "сей ордер" надобно предъявить градоначальнику Самары и "требовать во всем его вспомоществования".
Поручение было непростое, но и Державин не первый год состоял на службе… Недолго думая, он велел кучеру трогать, и сани вновь понеслись по заснеженной дороге навстречу неизвестности. "Быть может, Симбирск уже в руках самозванца?" — мелькнуло в голове.
Подъезжая к городу, он встретил мужика с мешком за плечами, идущего, видимо, с базара. Он окликнул его, но тот испуганно шарахнулся в сторону и попытался бежать по полю, увязая в снегу.
— Стой! — рассвирепел Державин и, выскочив на дорогу, кинулся за ним.
Ему хватило нескольких мгновений, чтобы догнать беглеца и затащить его в сани. Тот дрожал от страха, прижимая к себе залатанный мешок.
— Не губите, ваше благородие! Детишкам одежонку купил да жене тулуп. Не отымайте, зима на дворе…
— Что ты мелешь? На кой мне твое добро? Я — гвардейский офицер!
Услышав эти слова, мужик затрясся еще сильнее.
— Так ведь офицеры и лютуют пуще солдат! По всему Симбирску — мародеры! Все отымают: еду, сапоги, одежу… Ведь до чего дошло! Горожане Пугачева ждут, как народного заступника. Говорят: пущай хоть он порядок наведет…
Державин слушал, не веря своим ушам. Как же так?! Те, кому надлежало защищать Отечество от душегубца, ему же и уподобились? Куда смотрят командиры? Неужто и они с мародерами заодно? Отпустив мужика, он завернулся поплотнее в овчинный тулуп и велел кучеру гнать что есть духу.
Симбирск (в те времена его называли "Синбирск") сто лет назад уже подвергался осаде разбойничьих войск. Его пытался штурмовать Степан Разин, но был ранен в бою и отправлен соратниками на лодке вниз по Волге. Через год Симбирскую крепость осаждал разбойник Федька Шелудяк, и тоже безуспешно. Город был сплошь деревянным, несколько раз выгорал дотла, но неизменно поднимался, отстраивался и становился только краше и сильнее. Но сейчас Державин видел тоскливое запустение. Лавки, двери и окна домов были заколочены. На улицах — одни голодные собаки.
Молодой, кудрявый и веснушчатый полковник Гринев явно не ожидал приезда офицера следственной комиссии. Державин передал ему приказ командующего и, сурово сдвинув брови, потребовал полного отчета о состоянии войска.
— Состояние преотличное, — запинаясь, пробормотал полковник, впечатленный подписью Бибикова и государственной печатью на поручительной грамоте Державина. — Но идти на Самару нынче не представляется возможным. Ждем полки генерала Карла Муффеля в подмогу…
— И долго ли ждете?
— Около недели…
— Солдаты, поди, озябли, ожидаючи?
— Не понимаю…
Державин молчал, прохаживаясь по кабинету, тянул зловещую паузу. Потом промолвил веско:
— Ваши люди отбирают у жителей еду, дрова и теплую одежду! Или вы не знаете, какая кара положена мародеру во время военных действий?
Гринев ошарашенно округлил глаза.
— Не может быть! В моем полку ничего подобного нет!
— Почему же люди боятся ходить по улицам? — Державин остановился возле окна, отдернув занавеску. — Взгляните, господин полковник! Вы в первый раз видите такую картину?
На пустынной улице солдаты, спускаясь со ступеней большого купеческого дома, тащили узлы и мешки. Им вслед что-то отчаянно кричала женщина в плюшевом салопе.
Полковник был явно удручен.
— Да, бывает… Что поделать? Время военное… Если не солдаты ограбят население, то это сделают душегубы самозванца.
— Значит, по-вашему, солдатам следует брать пример с Пугачева? Мне так и написать в донесении генерал-аншефу?
— Боже упаси, я не то хотел сказать! — Испуганный полковник совсем запутался и поник головой. — Уверяю вас, я немедленно дам приказ вернуть населению все, что было у него изъято!