зовет еще и имя его троюродного брата Павла Потемкина, ставшего после смерти Бибикова начальником следственной комиссии. Но Державин молчал.
— Чего надо? — поморщился князь. — У вас прошение? Так снесите его в канцелярию!
Державин вынул из-за отворота мундира письмо и протянул Потемкину.
— Ваша светлость, здесь перечислены все мои заслуги и мои бедствия. Я обижен перед равными мне! Прошу вашей помощи!
Потемкин по природе был щедр и часто оказывал покровительство тем, кто просил его милости. Но в голосе Державина слышалось нечто, совсем не похожее на смиренную мольбу. Он явно пришел не за милостью, а за справедливостью! Взяв письмо, Потемкин положил его возле зеркала и махнул рукой парикмахеру, чтобы тот продолжал свое дело.
Державин по этикету не мог уйти без повеления князя. Но тот продержал его еще несколько минут, а потом, словно вдруг вспомнив о нем, отпустил небрежным жестом.
Возможно, Потемкин, человек хоть и вспыльчивый, но отходчивый, все-таки помог бы Державину, если бы снова не вмешалась злая судьба.
В начале 1777 года из Польши прибыл прославленный полководец — генерал Петр Александрович Румянцев, и Потемкин решил показать ему Преображенский полк во всей красе. Как раз были готовы новые мундиры по рисункам самого князя, так что было чем похвастаться. Оба генерала стояли на деревянном помосте перед площадью, по которой гвардейцы, вытягивая носки, проходили церемониальным маршем, показывая всевозможные виды шагистики.
Лучше всех двигался взвод Державина.
— Левый, стой! Правый, заходи! — раздалась его команда.
И вдруг, вместо того чтобы развернуться, солдаты сбились в кучу. Державин не знал, что за время его отсутствия поменялись не только мундиры, но и военные команды: надо было сказать не "правый, заходи", а "вправо заходи".
Потемкин в ярости сжал кулаки, а Румянцев ехидно рассмеялся. За скомканный парад Державина на сутки отправили на гауптвахту. Теперь никакой помощи от светлейшего князя ждать не приходилось…
В сентябре императорский двор и Преображенский полк вернулись в Санкт-Петербург. Надо было привести себя в порядок, и Державин, пообносившийся на войне, купил новый мундир, сапоги, снял скромную квартиру. Однажды, прифрантившись, он отправился в Литейный переулок, где когда-то оставил в глубокой печали вдову Удолову. В знакомом доме его встретил ошалевший от радости, изрядно растолстевший Митя.
— Мурза!!!
— Митька, шельмец! Эк тебя разнесло!
— А ты усох, как сморчок! Сейчас мы тебя накормим! Это первым делом… Нина! Где ты?
И взору Державина явилась Нинон… Она тоже пополнела, но была все так же хороша. Ее лицо, улыбка были исполнены такой неподдельной радости, что у него защемило сердце. Похоже, никакой обиды за его малодушное скоропостижное бегство она не держала.
— Здравствуйте, Гаврила Романыч!
От волнения у Державина запершило в горле. Но он сумел овладеть собой, учтиво поклонился и поднес к губам ее руку.
— Рад за вас, мои дорогие друзья! Вижу, что вам хорошо вдвоем!
— Втроем! — поправил его Митя.
И словно в подтверждение его слов где-то в глубине дома раздался требовательный крик младенца. Крутые брови Державина поползли вверх.
— Неужто сынок?!
— Дочь, Танюша! — с гордостью сообщил счастливый отец.
Нина ушла кормить дитя, а мужчины уселись в кресла, взяв по бокалу вина с подноса, поданного слугой.
— Как же вы сошлись? — спросил Державин, шутливо погрозив пальцем.
Митя виновато вздохнул и почесал в затылке.
— Когда ты оставил Нину и уехал в Казань, я решил снять у нее квартиру. Моя была дороговата. Ну, об остальном рассказывать не буду, сам все понимаешь. Признаться, боялся нашей встречи. Думал, что рожу мне набьешь!
Державин сделал страшные глаза:
— Так просто не отделаешься! Дуэль! Я вызываю вас, сударь!
— Согласен! Будем драться на жареных немецких колбасках! Их скоро подадут. Кто больше съест — тот победитель!
Они расхохотались.
Митя стал расспрашивать друга о войне. Тот отвечал скупо, без подробностей: было видно, что воспоминания тяготят его. Вскоре Державин замолчал и с досадой стукнул себя по колену:
— Нет, не могу! Потом… Ты-то как?
Митя расстался с гвардейским полком, потому что не видел никакого толку в бессмысленной муштре. К тому же старая рана не переставала ныть и не было возможности заняться своим здоровьем. Теперь он служил начальником отдела в юридической конторе и был весьма доволен жизнью. Рассказывая о себе, Митя поглядывал на друга и видел, что тот пребывал в глубокой задумчивости, словно какая-то неотвязная мысль не отпускала его.
— Что с тобой?
— Ничего… Ты, Митенька, не обращай внимания. Я слушаю и отдыхаю душой.
Но тот словно почуял неладное.
— Мурза, будь со мной откровенен! Может, тебе нужны деньги? Я помогу, у меня как раз есть свободных три тысячи рублей!
Державин грустно улыбнулся и покачал головой:
— Неужели ты подумал, что я пришел грабить друзей? Нет, дорогой, у меня все в порядке. Устал немного…
— Ну, тогда за стол! — радостно заключил Митя, увидев, что жена вернулась. — Нам предстоит дуэль на колбасках!
Давно Державину не было так хорошо, как в гостях у Мити и Нины. Они шутили и дурачились, как малые дети. К восторгу хозяев, Державин прочел несколько стихов из "Читалагайских од".
— Вас ждет слава великого поэта! — воскликнула Нина.
— Ей еще долго придется ждать, — улыбнулся Державин.
Как ни хотелось ему продлить счастливый вечер, пришло время откланяться. Друзья наперебой уговаривали его остаться ночевать, но он, поблагодарив, отказался. У порога Митя остановил его:
— Как ты будешь добираться? Я кликну извозчика!
— Не беспокойся, моя карета — за углом, — с достоинством соврал Державин.
Звезды освещали путь. Те самые звезды, которым числа нет, смотрели на него из бездны, у которой нет дна. Глядя на них, он вновь задал себе давно мучивший его вопрос: какой он, Бог? На картинах европейских художников, которые ему случалось видеть в богатых домах, Бог и святые изображались как обычные люди: в печали, в радости, в смерти… Державин восхищался талантом великих мастеров, но не испытывал священного трепета. А вот иконы в православных храмах вызывали у него невольные слезы и желание напрямую обратиться к Богу. Икона — не картина, а символ, часть божественной сущности. Хоровое пение в храмах тоже позволяло почувствовать душой присутствие Бога. Иногда во время литургии он замирал в восторженном умилении…
Но он — поэт, в его арсенале нет ни красок, ни холста, ни звуков музыки. Лишь только слово — его единственный инструмент. И он знал, какая это великая сила! Если Ломоносов сумел словами выразить благоговение перед великим созданием Бога, то Державину хотелось докопаться до сути… Зачем Он создал Вселенную и всех нас? В чем смысл жизни, если все живое смертно?
В эту минуту он забыл о своих бедах и обидах. Остановился посреди дороги, не замечая ничего, кроме бездонного звездного неба, не испытывая ничего, кроме душевного восторга перед его Создателем.
И вдруг… как будто некая неведомая сила подхватила его и бросила с каменной мостовой на деревянный тротуар! Он упал, ушибся, но остался жив. А мимо на полном ходу пронеслась черная карета.
Потирая правую руку, когда-то раненную пикой Пугачева, Державин поднялся и увидел, что карета, проехав несколько сажен, остановилась. Кучер соскочил с облучка и бросился к нему:
— Вы целы, ваша милость? Слава Богу! Идти можете?
— Да, могу.
— Так извольте пройти в экипаж. Барыня просят?
Державин не стал упрямиться и сел в карету напротив нарядно одетой женщины, которая принялась заботливо расспрашивать его о самочувствии. Он благодарил, стараясь в полумраке разглядеть ее лицо. Что-то в ее облике показалось ему знакомым. Где бы он мог ее видеть?
Но дама внезапно воскликнула:
— О боже! Господин Державин?!
Он все еще не узнавал… На вид — лет за тридцать, темные волосы, приятный грудной голос.
— Ну, вспоминайте! Петергоф, гауптвахта, камергер Бастидон…
И его вдруг осенило:
— Боже! Мария Дмитриевна Бастидон! Неужели это вы, сударыня? Как поживает Яков Иванович?
Дама в волнении приложила платок к глазам. Потом рассказала, что ее муж пять лет назад умер и живет она теперь с дочерью Катей возле церкви Вознесения. Вот гостила у родни, а теперь едет домой. И фамилия ее уже не Бастидон, а Бастидонова. Так пожелала императрица.
— Друг мой, — искренне радовалась Мария Дмитриевна, — это чудо, что мы встретились! Но почему вы стояли один на дороге?
— На звезды смотрел, — рассмеялся Державин.
Ему вдруг стало легко на душе. Сколько радостных встреч сегодня! Неужели череда невзгод кончилась и жизнь повернулась к нему светлой стороной?
Он расслабленно откинулся на мягкую спинку сиденья, слушая милое щебетанье Марии Бастидоновой. Сначала пытался поддерживать беседу, но вскоре замолк и заснул.
Державин проснулся поздно. Первой мыслью было: "Опоздал на дежурство!", но потом вспомнил, что сегодня у него выходной, и снова зарылся в нежную перину. Но сон уже прошел, и он с удивлением ощупал тончайшие простыни, оглядел затейливый балдахин. Где он? Ах, да, у Бастидоновой… Вскочив с кровати, он увидел свои начищенные сапоги, а на кресле — мундир и выстиранную рубаху…
— Ваше благородие! Барыня просят к завтраку! — сообщила из-за двери служанка.
Дом Марии Дмитриевны, небольшой, но уютный и чистый, напомнил Державину его родной дом в Сокурах. В столовой он увидел Марию Дмитриевну. Приветливая улыбка играла на ее губах. Он учтиво поклонился и сел за стол на предложенное место.
— Гавриил Романович, — ворковала хозяйка, — еще раз прошу прощения за вчерашнюю оказию. До сих пор дрожу от мысли, что могло бы произойти…
— Что вы, сударыня! Благодарю судьбу, что это маленькое приключение позволило мне встретиться с вами.