расту Державин был старше всех, он чувствовал себя учеником по сравнению с образованными приятелями. Не знал он многих стихотворных премудростей, писал на слух…
Однажды друзья принесли ему журнал "Всякая всячина", издававшийся императрицей, где была напечатана ее собственная "Сказка о царевиче Хлоре". Громко, наперебой, они стали критиковать это сочинение, которое, по их мнению, никогда бы не было опубликовано, если б автором была не государыня, а кто-то другой.
Поздно вечером, проводив гостей, Державин полистал журнал и прочел сказку Екатерины Алексеевны, написанную для своего пятилетнего внука Александра, а также в назидание всем детям Российской империи.
В сказке юный царевич Хлор, сын князя Кия, попадает в плен к киргиз-кайсацкому хану, который дает ему задание — найти "розу без шипов, которая не колется". Царевичу помогает дочь хана — Фелица. Она посылает ему спутника, по имени Рассудок, который ведет царевича к цели сквозь многочисленные препятствия и соблазны. Опираясь на два посоха — Честность и Правду, царевич карабкается на высокую гору. Там, на вершине, в саду волшебного дворца растет роза без шипов, символ Добродетели. Хлор срывает ее, и за этот подвиг хан отпускает его домой.
Державин был готов согласиться со своими молодыми друзьями. Сказка и впрямь показалась ему наивной, слащавой и чрезмерно назидательной. Но в то же время она натолкнула его на некую мысль… Было ясно, что под мудрой Фелицей Екатерина Алексеевна подразумевала себя. Так почему бы не принять участие в игре, предложенной сочинительницей? Она хочет быть Фелицей? Прекрасно, она будет ею!
Державин отложил журнал, взял перо и после некоторых размышлений вывел на листе бумаги несколько строк:
Богоподобная царевна
Киргиз-Кайсацкия орды!
Которой мудрость несравненна
Открыла верные следы
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высоку гору,
Где роза без шипов растет…
Державин перечитал и тихо рассмеялся. Да, именно так и будет! Он напишет ей оду, приняв ее же правила игры. Соединит в одном сочинении высокий и низкий штили! Признанные пииты не пускают его в свой круг? Ну что ж, он создаст свой собственный.
Над новой одой Державин работал вдохновенно, как одержимый. В ней он обращался к Фелице, героине сказки, от имени мурзы, который просил Фелицу "подать наставленье", а получалось так, что он давал советы ей самой. Он называл ее "богоподобой", а на самом деле изображал обычной, земной. Но в том-то и состояло ее главное обаяние!
Мурзам своим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает на столе твоем…
По мере работы над одой Державин все больше влюблялся в образ Фелицы, который создал в своем воображении. Не ее вина, что "мурзы" пребывают в роскоши, спят до полудни, предаются грезам о военных подвигах, рядятся в дорогие одежды, чревоугодничают на пирах, нежатся на диване в обществе прекрасных дев, разъезжают в золоченых каретах…
Везде соблазн и лесть живет,
Пашей всех роскошь угнетает.
Где ж добродетель обитает?
Где роза без шипов растет?
На фоне пороков вельмож заметнее блистали достоинства Фелицы. Ода получилась лестной, но не льстивой. Не пустое славословие, а похвалу за конкретные деяния воздавал ей поэт и делал это искренне, без всякого притворства. Не только потому, что, насмотревшись на преступления пугачевщины, стал убежденным монархистом, а потому, что видел перемены в жизни России. С приходом Екатерины стало вольготнее дышать, и он был ей за это благодарен.
Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить…
В конце оды звучала хвала Фелице как напутствие на дальнейшее благодетельное царствование…
Он долго никому не показывал своего сочинения. Опасался неудовольствия вельмож и критики маститых поэтов за то, что осмелился пойти против общепринятых литературных правил. Что-то они скажут?
Однажды к нему пришел завсегдатай литературных гостиных, поэт, механик и архитектор Николай Львов. Державин решился вручить ему свою оду. Но тот, скользнув глазами по строкам, бессильно откинул кудрявую голову на спинку кресла и прошептал:
— Я к тебе за советом, Романыч…
— Что с тобой? — встревоженно спросил Державин. — На тебе лица нет!
Николай был лет на десять моложе Державина и, хотя любил похвастаться своим образованием, часто просил у него житейских советов.
— Я гибну… Ты ведь знаешь, что я люблю Машу…
Державин сразу понял, что речь идет об одной из дочерей обер-прокурора Сената Алексея Афанасьевича Дьякова. Старшая, Александра, вышла замуж за поэта Капниста, а Львов и Хемницер были влюблены в среднюю — Марию. Младшая из сестер, 11-летняя Даша, шпионила за всеми и украдкой строила глазки Державину, вызывая иронический смех его жены. Катя шутя называла ее "мармазеткой" — маленькой обезьянкой.
— Не печалься, Николай! Мария Алексеевна тоже тебя любит, а Хемницер, при всем своем таланте, тебе не соперник, сам знаешь!
Иван Хемницер, сын обрусевшего немца, был талантливым баснописцем, но в любви ему не везло: бедняга был весьма непригож собой.
— Дело не в Иване, а в отце Маши! Алексей Афанасьевич почему-то настроен против меня.
— Он тебя плохо знает!
— В том-то и дело, что уже все узнал!
— Что именно?
Львов заметно смутился.
— Должен признаться… Мы с Машей тайно обвенчались. Тянуть нельзя было: ребеночка на Святки ждем… Думали сразу отцу открыться, да все откладывали, боялись. А тут вдруг мармазетка постаралась…
— Даша?
— Ну да! Маленькая паршивка подслушала наш с Машей разговор, сразу все смекнула и бегом к папеньке! Так, мол, и так: наша Маша скоро станет мамашей! С отцом чуть удар не случился.
Державин слушал с улыбкой. История Николая показалась ему готовым сюжетом для водевиля. Однако надо было спасать друга.
— Не горюй! Все образуется. Алексей Афанасьевич — мой сослуживец и приятель. Хочешь, я поговорю с ним?
— Ох, спасибо, Гаврила Романыч! — воскликнул Львов. — Скажи ему, что я — столбовой дворянин старинного тверского рода, и состояние у меня приличное, и связи, и умом Бог не обидел!
— Скажу, скажу! Ступай уж…
Окрыленный надеждой, Львов направился было к двери, но у порога остановился.
— Ах да, забыл твою оду!
— Бог с ней, потом…
— Нет-нет, давай, почитаю на досуге. Ты, Романыч, пишешь тяжело, но в твоих стихах есть что-то настоящее, честное…
Львов был ярым приверженцем принципа Аристотеля: "Подражай природе!" В стихах Державина, несмотря на некоторые их несовершенства и тяжеловесность, он чувствовал дыхание естественной жизни, пробивающееся сквозь застарелые каноны классицизма. И всегда говорил, что в их литературном кружке Державин — самый талантливый.
Через неделю, в воскресенье, Львов снова появился у друга и кинулся ему на шею:
— Романыч! Ты — волшебник!
Решив, что тот благодарит его за успешную беседу с обер-прокурором, Державин скромно ответил:
— Пустое! Господин Дьяков — разумный человек, он сразу все понял.
— Да я не о Дьякове, а о твоей новой оде! Она бесподобна! Это прямой переворот в стихотворчестве! Я сражен!
Он упал в кресло и стал шутливо обмахиваться, словно веером, каким-то журналом. Державин молча глядел на него, не зная, что сказать. Николай вскочил и усадил его в кресло.
— Присядь, Романыч, чтоб не упасть. И полистай сие издание. Впрочем, листать не надо, начинай сразу с первой страницы.
Николай сунул ему в руки свежий номер журнала "Собеседник любителей российского слова", редактором которого была княгиня Екатерина Романовна Дашкова, директор петербургской Академии наук.
Журнал открывался одой Державина "Фелица"!
И пока поэт ошарашенно глядел на неожиданную публикацию своего произведения, Николай рассказал, как принес его рукопись в редакцию "Собеседника" и как Екатерина Романовна, читая, восклицала: "Ну, мурза! Ну, черт полосатый!" А потом распорядилась немедленно сдать оду в набор и поставить ее в журнале первой. А свою собственную статью велела напечатать следом за ней.
— Ты только представь! — распалялся Львов. — О твоем творении скоро узнает вся просвещенная Россия! Быть может, в этот самый миг ее читают Херасков, Княжнин, Фонвизин и даже сама императрица…
— А также Потемкин, братья Орловы…
— Не трусь, сейчас другие времена! Побегу к Капнисту — он еще ничего не знает!
Когда Львов убежал, Державин долго сидел в кресле, размышляя и перечитывая свою так неожиданно вышедшую в свет оду. Он не знал, радоваться ему или огорчаться. Николай, конечно, шельма, что напечатал "Фелицу" без его ведома. Но все-таки приятно… Вряд ли у самого автора хватило бы духу отнести оду в "Собеседник" — самый известный журнал Петербурга.
Он перевернул несколько пахнущих типографской краской страниц и увидел статью Дашковой. Она называлась: "Послание слову ТАК" и была написана прозой и стихами. Взгляд Державина задержался на строчках:
Лишь скажет кто из бар: "Учение есть вредно,
Невежество одно полезно и безвредно".
Тут все поклонятся — и умный и дурак —
И скажут, не стыдясь: "Конечно, сударь, так!"
Державин усмехнулся, невольно отметив слабую рифму: "вредно безвредно". Ну а в целом недурно… Эх, будь что будет! Николай прав: чего ему бояться? Не те нынче времена, чтобы за вольнодумство тащить поэтов на правеж.
Шел день за днем… Державин ждал хоть какого-то отклика на свою оду, но, кроме восторженных поздравлений Львова, Капниста и Хемницера, ничего не получил. Молчал Херасков, молчали Фонвизин, Богданович, Княжнин… Молчали и его сослуживцы в Сенате. Более того, вместо славы на Державина неожиданно обрушилась большая неприятность. В департаменте государственных доходов, где он служил, обнаружилось сокрытие крупной денежной суммы. Державин, имея опыт агента следственной комиссии, сам провел расследование и вывел одного из чиновников на чистую воду, после чего доложил о происшествии генерал-прокурору Вяземскому. Но тот, вместо благодарности, схватился за голову: виновник приходился ему родным племянником и, как позже открылось, не раз совершал подобные преступления.