— Это тебе наш семейный оберег, ангел мой! Подарок моего батюшки… Храни его и вспоминай меня хоть изредка!
Она перекрестила сына и улыбнулась через силу. Державин выехал в столицу успокоенный, обласканный, чувствуя себя богачом.
Глава 3ПРЕОБРАЖЕНЕЦ
Петербург показался Гавриилу настоящим чудом света! Даже милая его сердцу Казань не могла с ним сравниться. Зимний дворец, монументальное здание Адмиралтейства с золотым корабликом-флюгером на шпиле, нарядный Невский проспект, Кунсткамера, мосты, бульвары, нарядно одетые люди. Но его простодушный восторг и природный оптимизм вмиг иссякли, едва он переступил порог канцелярии Преображенского полка.
— О, брат, просрочил! Ха-ха-ха! — заржал майор Терентьев, заглянув в документы Державина.
— Я не виноват…
— Уморил! Все не виноваты. Порядок, однако, один: гауптвахта до рассмотрения вашего дела. Эй, Лавкин!
Прибежал долговязый капрал, чтобы арестовать новобранца, но Державин не сдвинулся с места. Буря бушевала в его груди. Не может быть, чтобы после стольких душевных волнений, выпавших на его долю, с ним могли обойтись так жестоко.
— Ваше благородие! Извольте пересмотреть мои бумаги и отметить дату, когда императорский приказ был доставлен в Казанскую гимназию. У меня не было ни малейшей возможности прибыть в срок!
Терентьев, ошарашенный неожиданным напором юноши и его уверенностью в своей правоте, углубился в изучение бумаг и выяснил, что тот совершенно прав. Опоздал не солдат, а приказ.
— Ну что ж… Ладно! Считай, братец, что тебе повезло. Но впредь знай: с дисциплиной у нас строго. Одно слово — гвардейцы! Преображенцы!
Одержав маленькую победу, Гавриил попытался развить свой успех — стал просить зачисления в Инженерный корпус, но смешливый майор замахал руками:
— Что? Ха-ха! Разве я решаю такие вопросы? Тебе, брат, нынче и граф Шувалов не поможет. Его величество император Петр Федорович не больно-то жалует фаворитов покойной тетушки.
— К кому же мне обратиться, ваше благородие?
Терентьев снова уткнул нос в его бумаги, а потом взглянул на Державина уже серьезно, без смеха.
— В том-то и дело, любезный друг, что не к кому! Вы — провинциальный дворянин, приехали издалека… И полезных связей у вас в Петербурге нет. Так ведь? Придется потянуть солдатскую лямку, и не надейтесь, что вас скоро повысят в чине.
— Почему? Другие служат и выслуживаются!
Майор усмехнулся и ответил неопределенно, но не без некоторого сочувствия:
— Ну, дай Бог…
Державина зачислили в третью мушкетерскую роту, облачили в кургузый зеленый мундир и поселили в казарму. По дворянскому статусу он имел право снять квартиру, но для него это было слишком дорого.
Служба в лейб-гвардии считалась почетной, в нее отбирали самых лучших рекрутов. Крепостной мог дослужиться до капрала. Офицерами в императорской гвардии могли быть только дворяне, и их звания были на две ступени выше, чем в армии. Гвардейский прапорщик приравнивался к поручику, майор — к полковнику…
Державин с детства привык всюду быть лучшим: и в драках с дворовыми мальчишками, и в школе герра Розе, и в Казанской гимназии. Вступив в гвардию, он день и ночь учился ружейным приемам, шагистике и прочим армейским премудростям. Он даже договорился с унтер-офицером и доплачивал ему за дополнительные занятия. Бывало, вечерами, когда остальные солдаты, одурев от усталости, брели в свои казармы, Державин без конца маршировал, заряжал ружья, стрелял по мишени, колол штыком манекен…
Император Петр III любил устраивать фронтовые учения и смотры. Гвардейцы забавляли его, как оловянные солдатики — единственная отрада его невеселого детства. Он требовал безупречной слаженности строя для парадных маршей. Нужно было знать множество команд и мгновенно выполнять их — все движения доводились до автоматизма. Державин учился всему, стиснув зубы: "Если я семилетним мальчиком не сломался в школе герра Розе, да еще и овладел немецким, то в восемнадцать выдержу все, что пошлет мне судьба. Бог не оставит меня". Через несколько месяцев в солдатской выучке он далеко обогнал своих товарищей, в том числе и тех, кто прибыл в полк раньше него.
Гвардейские казармы отличались от обычных, армейских. В комнатах-клетушках, разделенных дощатыми перегородками, гвардейцы жили со своими женами и детьми. До Державина постоянно доносились то пьяные крики и ругань, то любовные воркования. Только глубокой ночью, выждав, когда все улягутся спать, он зажигал свечу и при слабом свете читал книги — русские и немецкие. Прознав, что он грамотей, солдатские жены стали иногда просить его написать письмо в родную деревню. Державин им не отказывал. Писал под диктовку, а порой и сам сочинял послания на любой вкус: и веселые, и "жалистные". Пробовал даже писать в стихах, что вызывало у неприхотливых заказчиков неподдельный восторг.
В качестве поощрения женщины ему стряпали и стирали, а их мужья выполняли за него полковые наряды — ходили в караулы, работали на полковом дворе. Однажды Державин сложил "Похвальную песенку Наташе" — маленькой дочери знакомого гвардейца. Бесхитростные вирши мгновенно облетели весь полк и стали предметом всеобщего восхищения. Теперь у Державина не было отбоя от заказчиков: он каждый день сочинял песни, частушки, забавные, а иногда и забористые куплеты на тему солдатского житья-бытья. Что греха таить, ему была приятна слава полкового стихотворца, но он считал это занятие пустой забавой, не имеющей ничего общего с поэзией.
Как-то он купил книгу Василия Кирилловича Тредиаковского "Новый и краткий способ к сложению российских стихов". Дождавшись ночи, заперся в своей комнатушке, присел к столу возле свечки и под солдатский храп стал читать. И ничего не понял! Силлаботоника, гекзаметр, ямб, анапест… Он был поражен: оказывается, поэзия — это целая наука, совсем не то, что его стишки…
Державин вздохнул и вышел из казармы. В ночной прохладе нежно стрекотали кузнечики. Звезды, словно лампады, озаряли небосвод. Какую загадку хранят в себе неведомые планеты, созвездия, далекий Млечный Путь? Что там? Неужто, такие же миры, как наш?
"Звездам числа нет, бездне — дна", — прошептал Державин, с наслаждением вслушиваясь в каждое слово, глядя в ночное небо, вдыхая прохладный свежий воздух…
Он еще не знал, что занятие стихосложением принесло ему серьезные неприятности. Однажды случилось ему сочинить потешные куплеты об офицере их полка, приударившем за женой полкового секретаря. Стихи не были злыми, и офицер только посмеялся, а вот секретарь затаил обиду и стал мстить. Всякий раз, когда ему поручали перебелить список гвардейцев, представленных к повышению в звании, он "случайно" пропускал фамилию Державина.
Наступали тревожные времена… Армия и гвардия глухо роптали, не скрывая недовольства императором-немцем. Всеобщее раздражение достигло предела, когда Петр Федорович велел создать немецкий полк, состоящий из одних голштинцев, и расквартировал его в своей резиденции — Ораниенбауме.
Голштинцам оказывалось явное предпочтение, за что русские солдаты их люто ненавидели и при удобном случае всюду задирали: на смотрах и парадах, в трактирах и на ярмарках. Да и за что их было любить? Немцы держались особняком, лопотали по-своему, получали самое лучшее довольствие и амуницию, да и жалованье их было вдвое выше. А самое обидное было в том, что им легко доставались воинские звания. Два-три месяца — и солдат становился унтер-офицером.
Державин сторонился казарменных возмущений, голштинцев не ругал, а, напротив, часто разговаривал с ними, упражняясь в немецком. Каким-то неизъяснимым чутьем он всегда отделял себя от простых солдат, многие из которых были выходцами из крепостных крестьян и попали в прославленный полк лишь благодаря росту, физической силе и белокурым волосам.
Гвардейские полки в те времена формировались "по масти". Каждый полк имел свои отличия. Вороные кони — черноволосые кавалеристы, рыжие скакуны — соответственно, рыжие наездники и т. п. Державин ни в чем не уступал самым видным гвардейцам полка — ни во внешнем виде, ни в дисциплине, ни в военной выучке. К тому же он был природным дворянином и, казалось, мог легко продвинуться по службе. Тем не менее время шло, а его военная карьера никак не складывалась. В чем дело? Как ни странно, виной всему оказалось именно благородное происхождение. От потомка древнего рода мурзы Багрима начальство ждало приличную взятку, а у него не было денег удовлетворить их аппетиты. В отместку его обходили чинами. Он видел, что молодые гвардейцы, пришедшие в полк после него, уже стали капралами, а он оставался рядовым.
Однажды он стоял в карауле возле арсенала, как вдруг неподалеку остановилась золоченая карета, запряженная четверкой горячих скакунов. Дверца распахнулась, и на дорогу вышли двое: смуглый черноволосый мужчина в бархатном камзоле и худенький курносый полковник в зеленом мундире голштинского образца. Заметив караульного, полковник широким шагом направился прямо к нему, решительно отстранив своего спутника, который пытался удержать его.
— Да отстань ты, Бастидон! Я сам! — раздраженно сказал он по-немецки.
Державин, как положено в таких случаях, поднял мушкет. Но полковник, не обращая внимания на его предупреждение, продолжал смело приближаться к границе караульного поста. И вдруг сердце Державина вздрогнуло. Он узнал императора Петра III. Не сбавляя шага, венценосный "нарушитель" приблизился к будке и, оглядев часового, весело подмигнул:
— Guten Morgen, mein Soldat![3]
— Здравия желаю, ваше императорское величество! — также по-немецки отчеканил Державин, вытягиваясь в струну.
Петр Федорович явно был доволен и, наклонившись к уху караульного, доверительно спросил шепотом, мол, где тут ближайший Klosett?
Державин от неожиданности опешил. Он был готов услышать все что угодно, кроме этого обыденного человеческого вопроса. В детстве он думал, что цари вообще обходятся без отхожих мест: ведь они Богом избранные существа!