Пацан вновь заквасил по-черному, бросил институт. Родители ничего поделать с ним уже не могли. Леха видел его достаточно часто. Говорит: просто завал! Вокруг него вечно отирались какие-то конченые рожи, какие-то немытые, вечно угашенные телки, после и вовсе алкаши. Парень стремительно опускался в бомжатник. Рыжа утверждает, что он пропил буквально за банку чемера свою Красную Звезду.
В начале девяностых Федор по пьяной лавочке надумал проведать сына. Принял на грудь, взял пол-литра и поехал на пригородном в деревню жены. С залитых глаз вылез не там и, согреваясь с горла, пошел по пашням. Не дошел…
Взошел из-под снега уже весной. Похоронили без помпы. Все…
Я не верил услышанному. Леха сказал:
– На Никольском лежит. Батя ему такой памятник отгрохал.
– Поехали!
– Куда сейчас, Глебыч… Расслабься…
Угу! Где так расслаблялись. Забыл службу, душара бритоголовая, щас-с-с напомню!
Через пять минут уже тряслись в старой жиге, с шашечками на крыше.
Какое оно большое это Никольское кладбище! Пока дошли…
Вижу вдруг, смотрит на меня с черного мрамора Федор. Непривычный такой, в фуражке, в парадке – раз в жизни надевали. Такой молодой, просто зелень. Видно, фотографию художнику дали с учебки. Ну да, одна лычка на погоне, а он при мне уже старшим был.
Слава тебе, Господи, не пошел со мной Рыжа дальше. Показал рукой издали на памятник да двинул кого-то своих искать. Правильно, я же не видел Федора после. Так и остался он в моей памяти тем несчастным пацаном – на танковом холме.
Крутые предки, говоришь… Родители… Мать. Отец… Простите и Леху, и меня, дурака, за слова, за мысли эти непотребные. Мудрые вы – увидели все, в самую бездну души заглянули, саму суть беды прочувствовали… все поняли, все простили.
Скрутило спазмом рожу, дулей глаза свело…
Мягкий я стал, сорвало уже с меня толстокожесть, корку армейской огрубелости, зверство военное – не тот уже танцор с пулеметом да тихушник с эсвэдэхой. Видеть начал – глаза жестокостью залитые, слезой прочистились, прозрели… Твоя рука, Боже… Твой Промысел… Неспроста делаю это – сюда пришел… Вас встретил… Чудо твое, Православное, случилось. Спасибо тебе, Господи…
На нижней плите, вытянувшись во весь рост, лежит Дуся.
Мельчайшие детали, даже отдельные волосинки были воссозданы с удивительной точностью. Мастер рисовал, мрамор чеканил.
Это был он – Дуська. Без всяких сомнений. Метис овчаристый…
Красивый, сильный, здоровый. Мощную морду на вытянутые лапы уложил, уши внимательные навострил, глаза в сердце смотрят.
Не Темирка я, не знаю татарского, да и петь не умею. И не нужна теперь, братишка, тебе эта песня. Вон он – твой Федя, рядом, над тобой возвышается. Красивый, ладный, не заплаканный… Дождался ты, поди.
Вот и встретились наконец. Разом, теперь…
Ни Трубилин, ни Степан, ни Гиндукуш с Памиром, ни водяра – никто вас не растащит, не разлучит, не разведет по разным берегам одной речки.
Вместе теперь… Рядышком…
Вот и славно…
Вот и хорошо…
Упокоились оба, отмаялись…
Спите, пацаны…
Все хорошо…
Отбой, братишки…
Славно все…
* * * * *
Ранняя весна 1983 г. Один из первых выходов моего призыва
Те же самые. Вторымсправаможно заметить в белой панамке будущего автора этих строк
Бывшие «духи» уже дембеля – прощальное фото «сержантской партии» моего призыва – ноябрь 1984 г.
Где-то под Аргу
Тоже под Аргу вместе с «дружественными духами»
Мать Сереги Звонарева в школе города Харцызск (Донецкая обл.). Там что-то вроде уголка памяти создано. Зима 1986 г.
Взводный Сергей Юльевич Звонарев (слева) на операции в УР «Зуб» рядом с командиром роты Григорием Викторовичем Пуховым (справа)
Файзабадский дукан. Снято в памятный променад по городу во время неудачной проводки колонны в Бахарак весной 1983 г.
Саня Катаев по дороге в госпиталь. Будет бороться за жизнь еще восемь суток
Зима 1984 г. Нахапались «духовского» оружия
Ребята 1-го взвода 4 МСР позируют с «духовским» оружием
Автопортрет сопливого салаги. Осень 1983 г.
Хрипко, сержант Плиговка, Рустамов, Цитрош. Остальные – дружеские духи, сорбозы и хадовцы
«Второй номер» – в отходняке
Лето 1984 г. С фотоаппаратом – я
Какая-то весенне-летняя колонна 1983 или 1984 г. Вверху– Тимоха, Зуб, Хрипко, Олексюк, Богдан. Внизу– я
Азадбаш. Спасители «духов»
Лето 1983 г. – день рождения
Осень 1984 г. Прощание с командиром полка В. А. Сидоровым, погибшим в боевой операции
Еще одна крепость за точкой Бахарак. Декабрь 1984 г.
.
Лето 1984 г.
Осень 1984 г. Перед офицером ХАДа на коленях стоит женщина и просит за душарика (в белой чалме). Безуспешно. ХАДовцы грохнут его через пару минут прямо тут же – в кишлаке
Лето 1984 г. Блокирование кишлака
Осень 1984 г. Уже не сопливый салажонок… Сошки от «ПК» на «СВД» – мое личное изобретение
Мой первый «замок». Старшина Вячеслав Мирославович Богаченко
Лето 1983 г.
Весна 1983 г. С капитаном ХАД
Аргу. Лето 1984 г.
У точки Каракамар. Лето 1984 г.
Декабрь 1984 г.
Колонна зимы 1983 г.
Лето 1983 г. Я – в центре. На моей груди – «Donbass» и «SU», шариковой ручкой. И никакой Украины! Вот так вот!!!
Фотография подарена Димой Федоровым. И его подпись к ней: «Любил я «духам» подляк оставить»
А это уже фотка Васька Либозы
Коля Олексюк на фоне «скорбного списка» второго батальона
Дима Федоров (слева) и Саша Гергель (справа) на точке Бахарак. Осень 1984 г.
Зима 1984 г.
Крайний слева – наш морпех, командир второго батальона, капитан Тищенко
Зима 1985 г. Перевал над Карамугулем и Гузык-Дарой. Сержант Кохан
Александр Катаев