А я, настоящая я, хорошая я, которая так долго оставалась похороненной заживо, будет скорбеть, если лишится твоей любви, Альва, любви, которую я не могу даже надеяться заслужить, если не обнажу перед тобой свою душу. Пока я не получу от тебя ответ, я буду держаться в стороне. Но прошу тебя, не оставляй меня в неведении.
И не думай, что в будущем эта история продолжится. Уверяю тебя, я с ним покончила. Моя верность и моя любовь всегда с тобой, но пока я не предала тебя, я и не представляла, насколько тебя люблю.
Возможно, ты не сможешь простить меня и мое признание никому, кроме меня, пользы не принесет – даже в этом случае мне станет немного легче. Ну и пусть. А возможно, ты сможешь принять меня как настоящую подругу, которой я всегда старалась быть. Ты никогда не любила Уилла, но всегда любила меня.
И еще кое-что, раз уж я зашла так далеко. В тот день, о котором ты писала в своем письме – день после бала, когда я спросила, есть ли у тебя тайна, – в тот день я провела утро в постели Уилла. Той ночью я увидела, как ты говоришь на лестнице с Оливером Белмонтом – он был так очевидно в тебя влюблен! Я почувствовала зависть. Я завидовала тому, что тебя любят, что у тебя есть прекрасный новый дом, все эти деньги, тому, как ты царишь в обществе. И я разыскала мужчину, который давным-давно сделал мне предложение, и которого я отвергла потому, что у него не было титула – и позволила ему себя соблазнить.
Альва, все мужчины – либо гремучие змеи вроде моего мужа, либо самодовольные повесы, как Берти, Уилл и множество других моих знакомых.
Есть ли любовь на свете?
В оцепенении Альва сложила письмо, сунула его в конверт и спрятала в сумочку. Поезд выпустил облака пара, мимо проносились деревни, вдали виднелись покрытые снегом вершины Альп. Мужчины вернутся с минуты на минуту. До ужина оставалось не меньше двух часов, до Парижа еще дольше… Как ей выдержать это время, не устроив скандала и вообще не выдав себя?
– Я хочу сойти с поезда.
– Мама, ты что-то сказала? – спросила Консуэло.
Что это за жизнь! И теперь получается, что она вырастила дочь только для того, чтобы та тоже угодила в ловушку, которую мужчины готовят для женщин? Для хороших, добропорядочных женщин, женщин, на которых можно рассчитывать, которым можно доверять. Которых можно использовать в корыстных целях…
– Что? – переспросила Альва. – Нет, милая, просто мысли вслух.
Как долго она просидела, покачиваясь вместе с вагоном, неспособная думать ни о чем, кроме того, что прочла в письме? Это двойное предательство пронзило ее сердце, как нож. Ей казалось, что она истекает кровью и вот-вот свалится на пол бездыханная, но свободная от ужаса и стыда.
Преданный ей Уильям. Он называл ее «мой ангел».
«Расставание изменило Уильяма. Он стал таким внимательным». Какой же дурой она была! Совершенно ничего не замечала! А подруга то отталкивала ее, то приближалась к ней, когда заблагорассудится. И при этом уверяла, что любит ее! Видно, именно эта так называемая любовь вынудила ее признаться в своем аморальном поведении. И заставила ее отказаться от того, чтобы стать содержанкой Уильяма. Интересно, герцогиня всех своих друзей любит так же сильно или Альве была оказана особая честь?
Звук открывающейся двери вывел ее из оцепенения. Уильям с друзьями появились в салоне. От них пахло сигарами. «Только посмотрите на него, – думала Альва. – Такой самодовольный, такой уверенный в своих привилегиях, в том, что мир принадлежит ему». У кого лучшие лошади, лучшие яхты, самые красивые дети и самая прекрасная жена? Чьи дед и отец числились среди богатейших людей в мире? Чье семейство застроило своими домами самые престижные авеню Манхэттена и Ньюпорта? Кто в сорок три остается таким же привлекательным и элегантным, каким был в двадцать три? Его волосы ничуть не поредели. Перед ним разворачивался богатейший выбор лошадей, вин, женщин, друзей и занятий – он был хозяином собственной жизни. Если ему хотелось пропадать месяцами вдали от дома, он так и делал. Если ему хотелось изменять жене с ее лучшей подругой, он так и делал. За все это он мог заплатить деньгами, а денег у него больше, чем он мог потратить.
Когда мужчины подошли к Альве, она коротко сказала: «Я прогуляюсь», встала и вышла в противоположные двери.
Альва остановилась на площадке между вагонами бегущего поезда и посмотрела на пролетающую под ногами землю – сливающиеся в сплошное пятно камни и рельсы. Можно прямо сейчас спрыгнуть с поезда. Никому ничего не нужно будет объяснять, она умрет задолго до того, как ее хватятся в вагоне. Станет всего лишь телом на рельсах. Узлом из юбок и гравия. И, наверное, крови. С унижением будет покончено. Интересно, пожалеют ли о ее смерти Уильям и его двуличная шлюха? Вероятнее всего, нет.
Вспомнив о том, что у нее есть сыновья, которых надо воспитывать, и дочь, которой она с божьей помощью обязана обеспечить лучшее замужество, Альва шагнула в другой вагон.
Она прошла состав насквозь один раз, второй, вернулась обратно и наконец, когда все ушли на ужин, скрылась у себя в купе, пожаловавшись на головную боль. Когда поезд прибыл на Лионский вокзал в Париже, она сослалась на усталость и быстро попрощалась с мужчинами. Избегая вопросительного взгляда Оливера, она помогла детям забраться в экипаж, а Уильяма попросила остаться с гувернанткой и другими слугами и проследить, чтобы не возникло проблем с багажом.
– Уже поздно. Дети устали. Увидимся с вами за завтраком.
Они и вправду устали – Гарольд прислонил голову к ее плечу и сразу заснул. Консуэло облокотилась на ручку сиденья, широко зевнула и закрыла глаза. Убаюкиваемая покачиванием повозки и цокотом копыт по мостовой, Альва тоже позволила себе забыться.
Вид Тюильри из окон отеля «Континенталь» напомнил ей о вечерах, которые она проводила, наблюдая за роскошными каретами, катящими по улице Риволи. Она представляла себя взрослой изысканной леди, в ее сверкающую повозку будут впряжены лучшие лошади – все одной масти, и когда они гарцуют, потряхивая гривами, свет фонарей играет на их лоснящихся боках. Все будут смотреть на нее и восхищаться, ведь она станет одной из самых известных леди в Париже. Каким простым это казалось в детстве. Какой наполненной представлялась ей такая жизнь.
Оставшись одна в комнате, Альва вышла на балкон. Слева чернел Нотр-Дам, справа светилась Эйфелева башня. Показывая ей с детьми башню, месье Эйфель сообщил, что на ней установлены десять тысяч газовых ламп. «Но это уже устаревшая технология, – тут же добавил он. – Однажды их заменят лампочками Эдисона. Человек всегда стремится ко всему новому и яркому».
Герцогиня Манчестер была не новее Альвы. Но, безусловно, ярче. В определенном смысле.
Вернувшись в комнату, Альва достала из сумочки письмо и развернула его на столе. Почерк когда-то любимой подруги был мелким и аккуратным, как штриховка на рисунке хорошего художника.
Подкрепившись виски, я опускаю перо на бумагу и обещаю себе не отнимать его и не сдаваться, поскольку ты – самый верный и дорогой друг из всех, что были в моей жалкой жизни…
Письмо не было импульсивным. Леди Си хорошенько его обдумала, прежде чем написать.
– Эгоистка, – фыркнула Альва. – От исповеди становится легче только самому грешнику.
Сердце ее было тяжелым, ей казалось, будто оно наполнилось грязью и раздулось в четыре раза, сдавив легкие и мешая дышать. Пустой желудок урчал. Мысли скакали от воспоминания к воспоминанию, показывая в новом свете прежние разговоры и ситуации. Господи, как они с Уильямом, должно быть, смеялись над ней!
И все это время ее собственное поведение оставалось безупречным.
Альва схватилась за ручку кресла, как за кинжал. Уильям изменил ей. Он был лгуном и изменником уже тогда, когда приставал к Мэри и затем прогнал ее, притворившись, что защищает интересы семьи и интересы Альвы. Как благородно с его стороны! Ему же хуже.
Так просто с рук ему это не сойдет. Она что-нибудь придумает. Например, убьет его. Убить Уильяма гораздо разумнее, чем убить себя. По всей стране каждый день судьи оправдывали людей, у которых имелись веские основания для убийства.
Либо она может просто развестись с ним, хотя это, конечно, принесет ей гораздо меньше удовлетворения. Его неверность давала ей право подать иск в Нью-Йорке.
В любом случае газеты начнут смаковать эту историю во всех подробностях. Овдовевшая американская герцогиня, чьей лучшей подругой была жена ее любовника-миллионера – гуляки Вандербильта, за которого всегда всю работу делал его брат. Герцогиня, которая помогла своей подруге покорить высшее общество Нью-Йорка на легендарном костюмированном балу 1983 года. Герцогиня, в честь которой эта подруга назвала свою дочь – ее собственная дочь также носила имя подруги. Герцогиня, чей муж был тем еще распутником и умер бесславной смертью. Вся история выглядела запутанной и гадкой. Помимо вреда, который был бы причинен репутации Альвы, этот скандал сильно уменьшил бы возможность удачного замужества для Консуэло. Шансы же близняшек Монтагю свелись бы к нулю – репутация их семьи уже подорвана поведением их отца.
Кроме того, Альва должна была учесть последствия своих действий для собственного будущего и будущего своих сыновей. Если судья решит, что она должна поступить как любая хорошая богобоязненная жена – то есть перестать жаловаться и не мешать бедному мужу развлекаться, – ее могут даже лишить родительских прав. Кроме того, одно дело – чувствовать свою правоту, невзирая на общественное порицание, и другое – быть бедной и изгнанной из общества. Ей придется продать Мраморный дом и жить на эти деньги до конца жизни.
Смешно, если, защищая свою честь, она, по жестокой иронии, окажется в таком же положении, в коем оказалась бы, вовсе не вступая в брак по расчету. Такая концовка была бы достойна пера Генри Джеймса.
«Я этого не допущу», – сказала Альва самой себе. «Неужели? И каким образом ты собираешься этого избежать?» – твердил внутренний голос. «Я уеду от него». Она поселится отдельно от Уильяма в Лондоне или, скажем, в Париже. Скорее всего, он даже не возразит. Будет оплачивать ее счета, а ей не придется пятнать свою репутацию.