Зимой рассохшегося лука
Оборванная тетива.
Костёр высокий развела,
Чтобы спалить колчан и стрелы,
Но отвернулась: не смотрела,
Как в жарком пламени горела
Её последняя стрела.
Послание Вергилию
Посвящается Р. А.
Привет тебе, Вергилий! Отослал я моего Горация на
воды: покой необходим ему и отдых, да чтобы тогу
кто-то постирал. Ночную пилят тишину цикады.
Постылый зной сочится, как цикута, и некогда
остыть земле, как утро вновь небо раскаляет добела.
Та, что розовоперстою была, сожгла, должно быть,
птиц – одни цикады (хоть мне понятней слово
«саранча»). Усталый кондиционер, урча, прохладу
льёт из жаркого тумана, и я не знаю, поздно или
рано, уже или ещё – песок так влажен,
что разбухает в талии часов, но по ночам ход
времени не важен: ведь ночь без сна – удел
цикад и сов.
А нам с тобою горсточка песка – богов подарок,
шанс продлить мгновенье под саранчи зазубренное
пенье. И мне противна Батюшкова спесь! —
на циферблате нет отметки «вечность».
Четырнадцать строк
Марго, моему Вергилию
На все вопросы, кто такой Вергилий,
Я отвечаю: это некто в тоге,
Наперсник, кореш – и моих вигилий
Участник. Это часть меня. В итоге
Мы прожили почти сто двадцать лет;
Презрел он тогу для ночной рубашки,
Но с лёгкостью напишет мне сонет
На рукаве – или на промокашке.
Мы глушим кофе, заглушая зависть:
Ведь нам отпущен очень малый срок,
Чтобы нелепых слов тугую завязь
Заставить веткой стать из новых строк
И чтоб к округлости сутулой новых цифр
Как медвежатники, мы подобрали шифр.
* * *
Моей знакомой птице, ещё не занесённой в Красную Книгу
Здравствуй, Птица!
Все мы в клетке – изначально.
Сигаретный дым струится
Так печально,
Огибая по касательной
Твой профиль,
Ветку дерева в окне
И чашку с кофе.
Не пытайся и не рвись
Из этой клетки;
Улетают строчки ввысь —
Ведь прутья редки.
А другая птица – сердце —
В клетке тоже:
Прутья часты. Дверца
Заперта построже…
Отречение
Сколько раз прокричал петух
На заре, тридцать раз или трижды?..
Луч рассветный давно потух,
Слово сказано. Но узришь ты
Ровный взгляд и спокойный лик —
Ведь опустит глаза едва ли
Иль губу прикусит на миг
Тот, кого не раз предавали.
* * *
Зима без снега —
как печаль без слёз.
В застывшей луже —
прикус двух колёс
По прихоти январского дантиста.
Метафоры иссякли. На стекле
Окна кот пишет лапою когтистой
Заветный вензель: О да Е.
Снег
Так происходит лишь во сне:
Свет шёл не с неба,
Но с неба падал ровный снег,
А свет – от снега
На мир струился целый день,
Да день торопкий:
Скорее тёплый шарф надень,
Ступай по тропке
Между сугробов, чтоб застать
Свеченье снега…
Но серый сумрак, словно тать,
Сокрыл полнеба.
Хоть на часах всего лишь три,
Включили вечер.
Оранжевые фонари
Идут навстречу.
* * *
Подумать только, как немного надо
В полубезумной сутолоке дней:
Неяркая зажжённая лампада
И тихий лик, склонившийся над ней.
* * *
Е. П.
Время течёт между пальцами,
Словно пляжный песок,
А всё же в живых остались мы,
От смерти на волосок.
Как лёд на горячих ладонях,
Время тает, капают дни…
Пока капля каплю догонит,
Мы с тобой посидим одни.
Пространство и время сужены,
Но кто-то продлил нам срок.
Дай руку, мой милый, мой суженый,
Нам осталось несколько строк.
Сиеста в кафе
Чашка бледно улыбалась
Отпечатком чьих-то губ;
Поцелуй застыл, расплавясь
На кофейном берегу.
Словно пара насекомых,
Ножки тонкие воздев,
Стулья спят в дневной истоме;
Чья-то кепка на гвозде.
Слышен моря пьяный лепет
В яркой сонной тишине…
Сигареты зябнет пепел
И мечтает об огне.
Ракушка
Вере
Беспамятная кукушка!
Забудет – и ни ку-ку.
А где-то дремлет ракушка
На солнечном берегу.
Ухо из перламутра
Помнит Чюрлёниса фугу;
Лучшего репродуктора
И не подаришь другу —
Фугу, как соль, морскую,
Чистую соль минор;
Что ты, я не тоскую…
Соль на ладони? – Сор
Ветер поднял на пляже.
Слышишь, какой хорал?
Соль на щеке? – Но я же
В руки ракушку брал…
* * *
Заканчивается февраль
Печальной жатвы.
Уходит куцый месяц-враль
С хвостом поджатым.
Как чай в столовке заводской,
Закат разжижен
И бледно-жёлтою тоской
Течёт по крыше
И гаснет вместе с февралём
В графите ночи,
Где мёрзнет голый серый клён —
Но в марте, впрочем.
Март
Тогда был март, на этот март похожий.
Был март, но притворялся февралём.
Спилили во дворе огромный клён,
И он лежал, убит и обезножен,
Как на снегу начертанный углём.
Опилки пахли плахой.
Под дождём
Темнел, сутулясь, обнажённый пень,
Стыдясь, что не отбрасывает тень.
* * *
Апрель кончается, однако;
С деревьев сыплется пыльца.
И год за годом, одинаков,
Пыльцой касается лица —
Невидимой и тонкой пудрой,
Чтоб скрыть минор усталых губ,
И на лицо ложится мудро
Штрих за штрихом, летуч и скуп;
За годом год… И вновь апрель.
Гравюрой стала акварель.
Туман
Под мутной лупою тумана
Не видно берега реки;
И вместо школы в дверь шалмана
Вливаются ученики.
Палач берёт работу на дом,
К обедне душегуб спешит,
Оставив тёплый труп в парадном.
Изящно скроен, дурно сшит
Костюм пустой торчит в витрине,
Пока блуждает манекен
В тумане, голым телом синим
Скользя меж голых синих стен.
Потом уверенно и рано
На день легла такая мгла,
Что мир в испарине тумана
Родить и поглотить могла.
В потёмках
А если заглянуть в потёмки
Родной, неведомой души,
И крадучись разворошить
Заветный скарб на дне котомки?
Далёкие воспоминанья
Лежат нетронуты, как банки
С консервами. В мешке баранки —
Нет, сухари, сиречь мечтанья,
Которые мы все жевали
На безопаснейшем привале
От двадцати до тридцати,
Когда легко ещё идти;
Потом не тянется рука
За сухарём, и привкус горький
От тридцати до сорока
У хрупкой, глянцевитой корки…
Письмо, две карты из колоды
Да исхудавший календарь,
Которые, бывало, встарь
На кухне вешали у входа;
Погнутый ключ, часы и кость
Игральная. Прощайся, гость.
Ладонь вспотевшую разжав,
Мазнёшь по лезвию ножа.
Самолётное
Невыносима пауза прощанья,
Взгляд загнанный и влажная рука.
Я изучил науку расставанья,
Но провалил экзамен. С потолка
Я взял тогда решение задачи,
И вся судьба произошла иначе:
Вот я лечу из сумерек в рассвет,
А жизнь моя, как будто встречным рейсом,
По узким и травой заросшим рельсам
Летит во тьму: в один конец билет.
Осенний этюд № 1
Пожелтели вязы и буки,
Учат школьники аз и буки,
А графитовая ворона
Глаз косит на пожар у клёна.
Только старые девы-ели
Жёлчной завистью зеленели
И внимали снова и снова,
Хоть и слышали слово в слово,
Шепелявый шёпот каштанов
О парижских кафешантанах.
Сонет о добре и зле
Неуменье отличить добро от зла
И прямоту от лести беспардонной —
Великий князь посажен на осла,
Его рысак под грязною попоной.
Терновником дорога заросла,
Как будто к истине вела, а не на площадь,
И кто-то на помост ковёр постлал,
И в замершей толпе забилась лошадь.