– Это пощёчина, Штумпф. Пощёчина мне лично. Полагаю, такое больше не повторится.
И вот, всё повторяется снова. Генерал почувствовал противный холодок, пробежавший по спине. Ещё не хватало в самом начале русской кампании попасть в немилость к фюреру. Тогда конец карьере, позорная отставка без пенсии… Нет, этого допустить нельзя. Он уничтожит сегодня русских и оседлает Минское шоссе. Генерал отдал приказ командиру 21-го танкового полка возглавить наступление.
Видимость была отвратительная. Убористый дождь словно сетью с мелкой ячеёй накрыл всё вокруг. Лапшин заметил в стереотрубу танки, когда те подползли к насыпи уже метров на сто. Он отдал команду «к бою», и в этот момент ударили врытые в землю четыре БТ-7. Идущий первым легкий Т-38 чешского производства был подбит, загорелся, потеряв гусеницу, развернулся на девяносто градусов и перекрыл дорогу. Колонна остановилась, и БТ стали методично её расстреливать. Когда подбили шестой танк, немцы, то ли забыв о минах, то ли в отчаянии, стали обходить горевшую технику по обочинам. Первым взрывом противотанковой мины один Т-38 подбросило вверх, башня сорвалась с погона и отлетела в сторону. Другой танк, напоровшийся на мину, перевернулся, и его гусеницы ещё несколько минут молотили по воздуху. Немцы стали пятиться назад и потеряли на минах ещё две бронемашины.
Обер-лейтенант Хельмут фон Харнак, командир передовой роты 21-го танкового полка наблюдал весь этот кошмар в бинокль из люка своего Т-38. Потеряв две трети танков роты, он не запаниковал, офицером он был опытным и упрямым. Он решил идти напролом. Растолкав танками всю подбитую технику с просёлка, последние пять бронемашин немцев рванули к насыпи.
Встретила их батарея Лапшина. Легкие чешские танки были неплохими машинами, с надёжными двигателями и крепкой подвеской, лучше старых лёгких немецких Т-I и T-II. Но их пятнадцатимиллиметровая броня легко пробивалась бронебойными и подкалиберными снарядами советских 45-мм пушек. Последние танки роты фон Харнака были подбиты. С трудом выбравшегося на броню горевшего танка, раненого обер-лейтенанта подхватили под руки танкисты других подбитых машин и утащили в тыл.
Ещё одна атака немцев была отбита. Просёлочная дорога и большой пустырь перед железнодорожной насыпью были забиты уничтоженной немецкой техникой. Сильный дождь прибивал огонь на последних подбитых танках, не позволял расползаться удушающим запахам горевшего металла и сожженных человеческих тел.
Не успел Гордеев получить доклады командиров подразделений о потерях, как начался новый артиллерийский обстрел. Немцы засекли врытые в землю БТ и спрятанную в насыпи противотанковую батарею, и в этот раз огонь гаубиц был направлен на них. Тяжёлые снаряды буквально перепахали насыпь. В том месте, где стояли пушки Лапшина, образовался огромный пролом; повсюду торчали железнодорожные шпалы; закрученные в спирали рельсы придавали этой жуткой картине какой-то сюрреалистический вид. Два БТ, врытые справа от просёлка, немцы уничтожили. Те, что зарыли слева, были невидимыми за густым дымом от горевших немецких танков.
Рядом с гордеевским КП разорвался снаряд. Взрывной волной снесло крышу дома, и чудом оставшиеся в живых Гордеев, Уколов и связист оказались под открытым дождливым небом. К ним поднялся младший лейтенант Люлин.
– Товарищ капитан, может, пора уже? КВ с прогретым движком стоит.
Гордеев строго глянул на танкиста и буркнул:
– Брысь отсюда!
За Люлиным поднялся командир взвода управления лейтенант Воронов, весь мокрый, в разорванной гимнастёрке, с кровоподтёком на лбу.
– Товарищ капитан, – закричал он, видимо, контуженный, – батареи больше нет. Куда прикажете встать?
Гордеев, схватив его за грудки, процедил:
– Иди, лейтенант, всё выясни: где комбат, что с людьми, с орудиями, как со снарядами? Выясни и, как положено, доложи.
Когда все ушли, Гордеев приказал вестовому:
– Пройди, Уколов, по всему узлу обороны, погляди что да как. Про Колодяжного узнай, про Дзюбу.
– Есть, товарищ капитан. – Уколов схватил автомат. – Я мигом.
Немецкие гаубицы замолчали, предоставив простор миномётам. Мины с противным чавканьем ложились густо и на насыпи, и в деревне, и на флангах. За заградительным миномётным огнём появились цепи немецкой пехоты. Перед ними шли бронетранспортёры, а за пехотой ползли средние танки Т-III с 50-мм пушками. Вдруг из проёма насыпи ударила противотанковая пушка.
– Кто же там? – вскрикнул Гордеев.
Он вскинул бинокль и увидел лейтенанта Воронова у прицела орудия. Два раненых бойца подтаскивали ящики со снарядами, а ещё один, лежавший на боку, одной рукой заряжал пушку. Выстрел! Загорелся ближайший бронетранспортёр. Ещё выстрел, осколочный, разметал пехоту. В этот момент слева на насыпь вскарабкался трофейный бронетранспортёр и пулемётным огнём стал отсекать пехоту. А дальше, за насыпью, тоже слева, заговорил врытый БТ.
Гордеев обрадовался. «Жив Колодяжный! Он на бронике. И бэтэшка ещё жива. Ничего, сегодня выстоим!» Прибыл мокрый до нитки Уколов, доложил:
– Товарищ капитан, старший лейтенант Лапшин тяжело ранен, я приказал его в лес отнести. На батарее в живых остались лейтенант Воронов и три бойца, взводные, и все расчёты погибли. Цела одна пушка.
– Вижу, Уколов, вон она работает.
– От взвода сапёров в строю осталось девять человек. Раненых отправили в лес. Лейтенант Колодяжный на трофейном бронетранспортёре решил по немецким тылам пройтись. Я ему сказал, что командир приказа не отдавал, а он мне, ты, мол, сержант, о приказе не знаешь. Ни одного бронебойщика в живых не видел. Младшего лейтенанта Дзюбу не нашёл. Сержант Ефременко с ездовыми приготовил обед, раненых перевязали.
В этот момент справа на насыпи резко громыхнуло противотанковое ружьё. Потом ещё и ещё… Полугусенечный бронетранспортёр остановился и стал медленно чадить. Это был младший лейтенант Дзюба. Позицию бронебойщика накрыло несколько мин, ружьё замолчало.
В дождливую непогоду сумерки наступили быстро. Немцы прекратили миномётный огонь и атаку. Воспользовавшись темнотой, лейтенант Колодяжный с тремя сапёрами снял с четырёх подбитых бронетранспортёров пулемёты с патронными коробками, соорудили из немецких гранат несколько растяжек и на своём трофейном бронетранспортёре вернулись обратно.
В одном из уцелевших сараев собрались живые защитники узла обороны. Гордеев насчитал пятнадцать человек без старшины, ездовых и раненых, что скрывались в лесу, и экипажа КВ, дежурившего в танке. Когда Колодяжный роздал пулемёты и коробки с патронами, гранаты, Гордеев сказал:
– Мы выстояли двое суток, выполнили приказ и можем уходить с чистой совестью. Рация разбита, и я не смог связаться со штабом дивизии, но, полагаю, можем уходить. – Он пристально оглядел всех.
Измотанные бойцы и Колодяжный ждали приказа, любого. Гордеев это понимал. Если бы он приказал продержаться ещё двое суток, никто бы не возражал. Надо так надо. Он приказал:
– Оставляем насыпь. Лейтенант Колодяжный, всех сажаете на бронетранспортёр и двигаетесь в лес. Там забираете раненых и вместе с конными упряжками уходите к шоссе. Экипажи трёх оставшихся БТ-7 взрывают машины и уходят со всеми. Вам всё понятно?
– Так точно, товарищ капитан, – ответил Колодяжный, – кроме одного: а как вы?
– Я остаюсь с экипажем тяжёлого танка КВ, буду прикрывать ваш отход. Встретимся на Минском шоссе.
– Товарищ капитан, – с обидой в голосе сказал сержант Крухмалёв, командир одного из трёх оставшихся целыми врытых в землю БТ, – дозвольте остаться. Мы в бою не участвовали, обидно как-то. За наших погибших товарищей надо с немчурой поквитаться. Да и снарядов у нас сверх нормы в башнях. Дозвольте, товарищ капитан.
– Повторяю для глухих: машины взорвать и уходить, – жёстко ответил Гордеев.
Наступила напряжённая тишина. Со стороны насыпи раздался оглушительный взрыв, за ним другой. Колодяжный ухмыльнулся. Это немцы на его растяжки нарвались.
24
Генерал-полковник Гот, допивая вторую чашку утреннего кофе, выслушал доклад начальника штаба танковой группы полковника Вальтера фон Хюнерсдорфа. Оба закурили и повели непринуждённую беседу. В целом обстановка была стабильная. Общая приостановка наступления всей группы армий «Центр» после месячных боёв и тяжёлых потерь под Смоленском – мудрое решение генерал-фельдмаршала фон Бока, требовалось подтянуть тылы и резервы, произвести перегруппировку войск, дать дивизиям небольшой отдых.
– Вальтер, а как там дела в 20-й танковой дивизии?
Полковник криво ухмыльнулся, он не любил генерала Штумпфа, этого безмозглого солдафона.
– Никак, мой генерал, так и продолжает топтаться в километре от Минского шоссе. Уже потерял больше двадцати танков и бронетранспортёров и почти батальон мотопехоты.
Генерал нахмурился. Взял чистый лист бумаги, написал:
«Генерал-лейтенанту Х. Штумпфу
Это вторая пощёчина, нанесённая мне вашими усилиями. Будьте уверены, я в долгу не останусь. Генерал Гот».
– Вальтер, передайте это Штумпфу лично и посмотрите на его реакцию.
Хюнерсдорфу не хотелось встречаться со Штумпфом, видеть его тупую рожу и слушать идиотские оправдания. Он вызвал начальника оперативного отдела штаба подполковника Вагенера.
– Карл, отправляйтесь в 20-ю танковую дивизию и передайте генералу Штумпфу лично в руки, – он вручил подполковнику пакет. – Дождитесь, пока он прочтёт, и запомните в деталях его реакцию. Доложите мне самым подробным образом. Отправляйтесь.
20-я танковая дивизия, напоровшись на русский узел обороны и потеряв в боях танковый и мотопехотный батальоны, растянулась на несколько километров и третьи сутки стояла, не продвинувшись к Минскому шоссе ни на метр. Генерал Штумпф, имея приказ выйти на шоссе по просёлочной дороге, обочины которой оказались заминированными, даже и не пытался обойти узел русской обороны широким охватом. Он привык понимать и исполнять приказы буквально, без всякого там творчества. Сказано идти по просёлку к шоссе, значит, надо идти по просёлку. В приказе генерала Гота ничего не было сказано про обходные манёвры. Орднунг есть орднунг! И приезд из штаба группы армий «Центр» подполковника Вагенера, этого генштабистского пижона и проныры, и мерзкая записочка генерал-полковника Гота ему, командиру танковой дивизии, настроения не улучшили.