Тишина продолжалась недолго. Примерно через час за насыпью заурчали танковые моторы, поднялись столбы выхлопных газов, удушливая вонь от них поползла по сырой от дождя округе. Гордеев скомандовал:
– К бою!
В этот раз генерал Штумпф решил не церемониться. Ему доложили, что у русских осталась пара танков, но один тяжёлый, с мощными орудием и бронёй. Генерал нудно выговаривал командиру 21-го танкового полка:
– Вы, полковник, должны не хуже меня знать, что этот русский танк КВ, и у него почти такое же по калибру орудие, как 75-мм пушки наших Т-IV.
– Да, мой генерал, но наши короткоствольные пушки менее мощные, особенно на длинной дистанции.
– Так сократите дистанцию. Окружите этого русского монстра и расстреляйте его в упор. На охоту за ним отправьте только Т-IV.
На гребень насыпи взобрались и стали спускаться вниз сразу девять немецких танков. Люлин поймал в прицел ближайший и выстрелил. Снаряд попал в ходовую часть, выбив два катка и спустив гусеницу. Танк закрутился на месте. Второй снаряд угодил в корму, танк вспыхнул. Вдруг что-то ударило в броню башни КВ. Люлин испуганно взглянул на командира.
– В прицел гляди, – успокоил его Гордеев, – немецкий снаряд срикошетил от нашей башни. Ничего страшного. Давай, Люлин, работай. Горский, меняй позицию!
Этот бой длился полчаса. КВ маневрировал и стрелял, прятался за подбитые немецкие машины и стрелял. Когда Люлин доложил, что осталось девять снарядов, Гордеев приказал механику-водителю на полном ходу уходить к Минскому шоссе. Развернув башню к насыпи, двинулись к своим.
На насыпь вскарабкались ещё пять немецких танков и открыли ураганный огонь по уходившему КВ. Снаряды немцев градом сыпались на броню, отскакивали от неё, высекая снопы искр; в танке стояла жуткая какофония. Иногда, при удачном попадании, мелкие осколки, отслоившейся от брони внутри башни, секли членов экипажа по комбинезонам и шлемофонам, не причиняя, впрочем, особого вреда. Только Гордеева и Люлина это броневая сыпь ранила в лицо, задела руки. Они не обращали на это внимание, стирали кровь грязным рукавом комбинезона. Несколько выстрелов немецких танков заклинили башню КВ. Стрелять можно было только маневрируя корпусом. Последние снаряды они так и выпустили, подбив ещё три Т-IV.
Немцы, ошеломлённые страшными потерями, их преследовать не стали, вновь на сутки остановили наступление.
Почти у самого шоссе подобрали сержанта Крухмалёва с его заряжающим, тащивших два ведра тушёной конины с картошкой. Гордеев, улыбаясь, спросил:
– Товарищи танкисты, может, оставите эту снедь немцам?
– Да вы что, товарищ, капитан?! – завопил сержант Горский, выкатив от удивления и возмущения глаза. – Грех такому добру пропадать, сами оприходуем!
Люлин со стрелком внимательно осмотрели покрытую крупными и мелкими щербинами и вмятинами бронемашину.
– Мать честная! – воскликнул Люлин, стягивая с головы шлемофон. – Товарищ капитан, сто пятьдесят прямых попаданий! Не считая тех, что рикошетом задели. Сто пятьдесят!!!
Люлин обнял крыло танка, прижался к нему губами.
– Зверюга ты наш! – Он любовно гладил броню грязной окровавленной рукой. – Спасибо тебе, родной.
Выбрались на полупустое, изрытое воронками Минское шоссе и пошли на восток. Изредка проходили грузовики с бойцами и какими-то ящиками, догоняли свои части поредевшие противотанковые батареи 45-мм орудий на конной тяге. Встречались небольшие группы беженцев, нагруженные нехитрым скарбом. Гордеев и механик-водитель открыли люки. Свежий августовский воздух сквозняком прошёлся внутри бронемашины, очищая её от остатков пороховых и выхлопных газов.
Гордеев, поудобнее усевшись на жёстком сиденье, достал планшет, стал набрасывать рапорт о боевых действиях вверенного ему узла противотанковой обороны. По самым скромным подсчётам выходило: за трое суток подбито и сожжено 32 немецких средних и лёгких танка, 19 бронетранспортёров, 12 грузовых автомашин, уничтожено 8 миномётов и 15 мотоциклов. Более шестисот немецких солдат и офицеров нашли могилу на негостеприимной белорусской земле. Он ещё не знал, что его бойцы впервые в истории танковых сражений нанесли такой страшный урон противнику малыми силами.
Он оторвался от блокнота, не понимая, как писать о наших потерях. Двадцать две красноармейские и командирские книжки удалось собрать у погибших бойцов. Остальные девяносто девять будут числиться пропавшими без вести и останутся безымянными навсегда.
Аромат клевераРассказ
1
Солнечные лучи щекотали лицо мягким, словно рука матери, теплом, гладили волосы, пощипывали кончики ушей и прикрытые веки. Лежать на густом ковре нескошенного клевера, аромат которого дурманил и убаюкивал, было приятно: мягко и тепло. Точно так же три года назад, в августе тридцать восьмого, он лежал на лугу неподалёку от их дома, обложившись учебниками, готовясь через год поступать в Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. Ему, простому новгородскому пареньку, страсть как хотелось утереть нос своим друзьям-товарищам, мечтавшим водить буксиры с баржами да утлые пассажирские судёнышки по Ильменю, Волхову и Мсте. Водить могучие составы по железным магистралям, увидеть крупнейшие города, необъятные просторы страны, а если повезёт, и за границей побывать, – это вам не брюхом плоскодонных речных плавучих средств шкрябать по песчаным отмелям и речным банкам.
Вокруг жужжали дикие пчёлы и шмели, окучивая луговые медоносы. Они не обращали никакого внимания на тревожно стонавшую землю и доносившийся грозный прерывистый гул. Они работали, по-хозяйски используя каждый тёплый летний денёчек.
Николай пошевелил пальцами босых ног и решил обуться, мало ли кому из летучих трудяг не понравится запах солдатских ног, а их следовало поберечь, дорога выходила совсем некороткая. Ноги болели. Болели не только от дальних суточных переходов по непроходимым лесам и болотам Белоруссии и Смоленщины, давали знать о себе отмороженные в финскую войну ступни. Год и восемь месяцев всего прошло с того страшного боя в морозное декабрьское утро тридцать девятого года на окраине занесённого снегом финского хутора близ Муолаа на Карельском перешейке.
В ЛИИЖТ Николай поступил с одним из лучших результатов, учился увлечённо; ошарашенный обилием литературы, часами просиживал в институтской библиотеке. За неполный осенний семестр успел побывать в Эрмитаже, Русском музее, Исаакиевском соборе, осмотреть Петергофские дворцы. Больше ничего не успел. Даже первую сессию не успел сдать. В середине октября его в числе других сокурсников вызвали в военкомат и призвали на действительную военную службу. Как парня грамотного, да еще студента ЛИИЖТа, Николая направили на краткосрочные курсы младших командиров войск связи, что базировались в Колпино. В начале декабря тридцать девятого года новоиспечённый младший сержант принял под свою команду отделение телефонистов в батальоне связи армейского подчинения.
На фронте он столкнулся с суровыми реалиями советского военного бытия. Подмечать он их начал еще на курсах, где занятия вели молодые лейтенанты, только окончившие военные училища и зачастую сами плохо подготовленные и в техническом, и в тактическом отношении. Зато проводившиеся по три часа в день политзанятия ничего, кроме досады о потерянном времени, не вызывали. Прибыв на фронт в шинели, суконной будёновке и яловых сапогах, увидев бойцов с обмореженными лицами, Николай сотни раз мысленно благодарил мать, насильно запихавшую в солдатский вещмешок его любимую вязаную лыжную шапочку, толстые шерстяные носки, тёплые портянки, рукавицы из овчины. Как же это всё пригодилось!
Командный состав стрелковых, танковых, артиллерийских и специальных частей в основной своей массе оставлял желать лучшего. Кровавая ежовская метель, словно дьявольской косой, вымела командиров всех уровней, от армейского звена до батальонного. Новые, только назначенные, не имевшие ни серьёзного военного образования, ни опыта командования, во фронтовых условиях робели, боялись брать на себя ответственность, оглядывались на политработников и сотрудников особых отделов. Плохо работали тыловые службы. Лишь к январю, когда морозы достигли сорока градусов, в войска стали поступать валенки, полушубки, рукавицы, зимние шапки. Но на всех зимней одежды всё равно не хватало.
В суровых зимних условиях выявились недостатки вооружения. Поступившие перед войной в стрелковые части самозарядные винтовки Токарева (СВТ) замерзали, чистить их было трудно; бойцы не любили новое оружие, требовали вернуть им испытанные трёхлинейки, винтовки Мосина. Часто отказывали пулемёты Максима, в кожухах которых замерзала вода, необходимая для охлаждения стволов. Но самая главная беда состояла в неумении командиров частей и соединений разных видов и родов войск координировать свои действия. Не всегда эффективно работала армейская разведка. Именно поэтому стрелковые части зачастую шли в наступление без авиационной, артиллерийской и миномётной поддержки, а танкисты не чувствовали локоть пехоты, не имели сапёрного обеспечения.
Серьёзные пробелы в организации управления и снабжения войск Красной армии, плохая подготовленность командного состава, отсутствие у войск специальных навыков ведения войны зимой в условиях Финляндии, – всё это в совокупности привело к огромным потерям личного состава и боевой техники. Моральный дух бойцов и командиров упал, люди разуверились в правдивости трескучей сталинской пропаганды.
В то декабрьское утро, когда серенькая морозная дымка окутывала сосновые леса и болота близ злополучного финского хутора, уже трижды занятого стрелковым полком и трижды оставленного им после жестокого миномётного огня и дерзких контратак финнов, наш батальон в четвёртый раз выбил противника, но потерял связь со штабом полка. Телефонный провод был перебит осколком финской мины. Николаю приказали немедленно восстановить связь и протянуть резервный телефонный провод.
Семеро связистов в белых масхалатах с двумя катушками провода поползли от соснового бора, где располагался штаб полка, в сторону хутора, до которого было метров триста открытого пространства: ни деревца, ни кустика, ни ложбинки… Впереди полз Николай, позади слева и справа четверо бойцов тащили две катушки, ещё двое замыкали и страховали товарищей.