Финны в утреннем сумраке, видимо, не обнаружили связистов. Когда до хутора оставалось меньше половины пути, на верхушках заснеженных сосен заиграли робкие лучики далёкого рассвета, серенькая мгла приобрела голубоватый оттенок, ярче засеребрился снег, видимость улучшилась. И тут по хутору ударили финские миномёты. Пользуясь тем, что столбы взрывов на какое-то время скрыли группу связистов, Николай приказал двигаться бегом. Они успели вовремя, связь заработала, и комбат, связавшись со штабом полка, потребовал огневой поддержки. Из-за леса по финским миномётным позициям заработали гаубицы дивизионной артиллерии, стрелковый полк двумя батальонами двинулся к хутору и, миновав его, стал продвигаться вперёд, к городку Муолаа.
Бойцы Николая, немного отдохнув, впряглись в несколько саней с нагруженным на них катушками проводов, коробками полевых телефонов и, по пояс утопая в снегу, потянулись догонять штаб. В тот момент, когда связисты уже покинули хутор, финские артиллеристы, видимо, удручённые потерей хутора, пустили по нему несколько снарядов. Один из них разорвался позади Николая, не задев его осколками. Но сила взрывной волны подняла сержанта ввысь и отнесла метров на десять в сторону. Четверо связистов погибли, троих, и Николая вместе с ними, сильно контузило. Он, потерявший сознание, распростался в глубоком снегу, крепко сжимая в руке винтовку.
Полк ушёл далеко вперёд. Только к вечеру замёрзших связистов обнаружили бойцы похоронной команды, собиравшие близ хутора при свете факелов тела своих и финских солдат. Николаю повезло, партию раненых быстро доставили санитарным поездом в Ленинград.
В госпитале военный хирург, осмотревший сержанта, его лилового цвета ступни, с грустью заключил:
– Придётся, боец, ступни ампутировать, иначе может начаться гангрена.
– Ноги резать не дам! – резко ответил Николай. – Дайте телеграмму матери, она заберёт и вылечит меня.
Военврач переступил с ноги на ноги, опёрся о спинку койки. Ему было жаль этого молоденького сержанта, но он, насмотревшийся на сотни раненых и помороженных бойцов, большинство из которых ему удалось спасти, знал, ступни надо ампутировать, другого пути нет.
– Телеграмму мы, конечно, дадим, но операция неизбежна, поверь мне.
– Ноги резать не дам. За сколько телеграмма дойдет до Новгорода?
– Завтра твоя мать её получит. Она у тебя врач? Нет? Тогда операция нужна безотлагательно.
Николай закрыл глаза, он знал, мать немедленно приедет к нему и заберёт домой, вылечит, поднимет на ноги. И он вместе со своими двумя младшими братьями вновь встанет на лыжи и коньки, а летом будет гонять мяч на их пришкольном футбольном поле.
– Товарищ военврач второго ранга, резать не дам. Это мой окончательный ответ. Сколько времени у меня есть?
– Дня три, не более. Мы, конечно, немедленно начнём лечение, но, если мать тебя не заберёт, пойдёшь на операцию.
2
Мать приехала к вечеру следующего дня. Переночевав у родственников, с утра, не заходя в палату к сыну, нашла главного врача госпиталя и лечащего хирурга, молча выслушала диагноз и написала заявление с просьбой отпустить сына домой, взяв всю ответственность за его судьбу на себя. В канцелярии госпиталя быстро оформили перевод на амбулаторное лечение, выдали необходимые документы, продовольственный аттестат, комплект новой зимней формы с шинелью, полушубком, шапкой и валенками, погрузили укутанного в одеяла Николая на носилки и вместе с матерью на госпитальном автобусе отвезли на Московский вокзал к поезду на Новгород.
В вагоне, уложив на нижнюю полку сына и тщательно подоткнув под него одеяла, чтобы не дуло, мать встала на колени, с нежностью обняла Николая, словно малолетнего ребёнка, прижалась к его лицу своей теплой, мягкой щекой. Она не плакала. Николай вообще за свою, пусть и недолгую жизнь, ни разу не видел, чтобы мать плакала. Только ее широкое, белое, красивое лицо в полумраке вагона излучало, будто лик иконы, необычно тёплый, нежный, ласковый свет.
– Ты, Николушка, ни о чём не думай, – шептала она, гладя щёки сына шершавой ладонью, – не волнуйся и не бойся, мы тебя в обиду не дадим, вылечим, мой родной, поставим на ноги, и будешь ты, соколик мой ясный, лучше прежнего. Будете вы с Женюшкой и Толинькой, словно жеребята заводные, носиться и мяч гонять.
Николай вырос в работящей, дружной семье. Отец его, Константин Васильевич, был лучшим в Новгороде печником, очень уважаемым человеком. И хотя в большевистской партии не состоял, авторитет среди партийных и советских работников имел солидный. В молодости, правда, в годы Гражданской войны, работая в Питере, баловался левоэсеровской премудростью, но быстро одумался и подальше от глаз ВЧК сбежал в Новгород. В начале тридцатых по неизвестным ему причинам дважды вызывали в горотдел ОГПУ, спрашивали, не состоял ли он в партии социалистов-революционеров, называли какие-то фамилии. Он от всего отказывался, а чекисты, похоже, фактов никаких не имели, да и лишиться такого замечательного печника для них резона не было. Одним словом, отпустили и о революционной его молодости больше не вспоминали.
Сложенные им печи и камины исправно работали многие годы. Заказы, как правило, расписывались на несколько лет вперёд. Вначале клались и ремонтировались печи в органах государственной власти, школах, больницах, клубах, библиотеках, затем – на предприятиях и в организациях, и в самую последнюю очередь – в частных домах, но уже по вечерам или по воскресеньям.
Константин Васильевич мечтал дать сыновьям образование, мысленно видел их железнодорожными инженерами, красными командирами, военными лётчиками. Поэтому он решил раз и навсегда не подпускать их к своему тяжкому труду, запрещал ходить с ним на вечерние работы, ничего не рассказывал о премудростях и секретах профессионала-печника. Поначалу Николай (он был старшим сыном) обижался на отца, не понимал причин его отказов, но постепенно втягиваясь в домашний труд, об обидах уже не вспоминал.
Мать вела большое домашнее хозяйство. Жили они в Питерской слободе, в большом крепком и очень тёплом доме. Держали лошадь, корову, дойных коз, поросят, кур, уток, гусей. Отец как-то завёл кроликов, но однажды они в одночасье все померли, и он к этой живности больше никогда не возвращался. Огород обеспечивал картофелем и традиционным набором овощей: капустой, морковью, свеклой, луком, огурцами, чесноком и зеленью. На зиму заготавливали много квашеной капусты, солёных огурцов, грибов, разнообразного варенья. Часто ели рыбу, благо её в избытке продавали на берегу Волхова прямо из рыбацких сойм и лодок. Мать с ребятами в больших плетёных корзинах приносила судаков, щук, лещей, язей, зимой – скользких налимов, жарила, варила уху, пекла пироги с рыбой. Одним словом, жили в относительном достатке, не голодали.
Николай никогда не видел мать отдыхавшей, она с утра вертелась у печи, стряпала, пекла, мыла, стирала, гладила, шила, вязала, доила, взбивала сливки на масло, варила творог, кормила поросят. Мать всегда заботилась о том, чтобы муж и сыновья были сыты, ладно одеты и обуты. Сама хорошо шила и много вязала. Она хоть и старалась особо сильно не загружать мальчишек домашним трудом, надеясь, как и отец, вывести их в люди, но они, подрастая, сами постепенно разобрали домашние обязанности и скрупулёзно их выполняли. Младшие пасли за огородом гусей, кормили кур и уток, мели двор, Николай колол дрова, таскал из колодца в дом и баню воду, топил печи, проверял выполнение младшими школьных домашних заданий. Постепенно младшие стали помогать Николаю. Такой порядок годами исполнялся неукоснительно.
Иерархия среди братьев установилась железная. Слово старшего считалось законом, оспорить его у родителей себе было дороже. Николай не был драчуном и задирой, но соседские и школьные мальчишки, уличная шантропа, – все знали, Коля уроет любого. И не дай бог обидеть его братьев!
Николай занимался спортом серьёзно и систематически. Летом – гимнастические брусья и кольца, бег, футбол; зимой – лыжи, дальние лыжные походы на зимнюю рыбалку по Волховцу и Волхову. К семнадцати годам этот белокурый крепыш привлекал всеобщее внимание девушек Новгорода. Николай не принадлежал к робкому десятку, особенно не смущался от заигрывания девчонок, но был педантом в планировании своих действий, направленных на достижение главной цели: получить престижное высшее образование и достойную работу. Поэтому девушки у него не было, но те, которые ему втайне нравились, и им он нравился тоже, считали Николая воображалой, зазнайкой и пижоном. Он же только ухмылялся, помалкивал и читал, читал, читал…
3
Поезд пришёл на станцию вовремя, по тем временам иначе и быть не могло. Встречавшие отец и братья перенесли Николая в сани, плотно набитые свежей соломой, укрыли двумя медвежьими шкурами, посадили на сани мать и, не понукая лошадку, она сама прекрасно помнила дорогу, отправились по занесённому снегом городу домой. Всю ночь мать натирала ступни Николая поочерёдно спиртом и горячим соком чёрной редьки, уснули только под утро. К обеду младшие братья натопили баню и перенесли в неё Николая. Начался долгий курс домашней интенсивной терапии. С утра мать втирала в пораженные ступни горячий сок имбиря, настой чистотела, рябины на спирту, разогретую мякоть тыквы, затем обмывала ноги отваром из сушеного подорожника, намазывала их гусиным жиром и укутывала в шерстяной платок. Напившись чаю с мёдом и медвежьим салом, Николай засыпал. После обеда шли горячие ванночки с отваром картофельных очистков или из овсяной соломы и сушёного сельдерея, компрессы из отвара почек берёзы, тополя, черёмухи, календулы и скипидара, измельчённого алоэ, ошпаренных капустных листьев или рубленой капусты с яичным белком, затем втирания барсучьего сала или жира бобра. На ночь обязательно чай с мёдом и медвежьим салом. В течение дня Николай выпивал горячие настои имбиря, отвар калины и пустырника. И так каждый день. Тридцать дней подряд.
Вымотавшаяся донельзя мать своё слово сдержала, поставила сына на ноги. В начале февраля Николай уже ходил без костылей, даже бегал по двору, бравируя своим здоровьем. Ступни остро не болели, но после долгого хождения ныли и быстро замерзали. Накануне Дня Красной армии он надел новую форму, полушубок, валенки, отправился в Ленинград, в госпиталь для переосвидетельствования. Комиссия признала его временно годным к нестроевой и рекомендовала к досрочной демобилизации. Николай был счастлив: он снова может вернуться в институт, под