— Вы извините, — разъясняет он происшедшее недоразумение. — Наша секретарша работник новый и не знает, что наше управление раньше было и только теперь его нет.
— А что с ним стряслось?
— Слили. С охотой, заповедниками и прочим. Вот сейчас спешу на совещание об отстреле вепрей. А вы уж побеседуйте с моим заместителем, Анатолием Ивановичем.
Беседа, как принято говорить, протекала в духе взаимопонимания, но оптимизма не вызвала. В ходе ее, в частности, выяснилось, что:
— законченную систему полезащитных полос, например, в РСФСР, имеют лишь несколько сот совхозов и колхозов, а в большинстве хозяйств эти работы еще далеки от завершения;
— со времени последней инвентаризации по той же Российской Федерации заложено столько же гектаров новых лесных полос, сколько и подлежит списанию как погибших;
— механизация работ по полезащитному лесоразведению и в особенности по уходу за лесополосами оставляет желать лучшего; многие механизмы разработаны, спроектированы, но не выпускаются промышленностью;
— недоверие к лесополосам до конца не преодолено, хозяйства отводят под них землю неохотно; в ряде мест это зависит от пресловутых «волевых» решений.
…Страдает Лес, бедствует Пашня, томится окутанная злыми чарами Красавица Полоска. Кто же и когда окончательно ее расколдует?
ПОЮЩИЕ ПАССАЖИРЫ
Теперь в большой моде вокальные ансамбли с названиями, где обязательно присутствует звучащее словечко. Слыхали, наверное, «Поющие гитары», «Поющие сердца», «Поющие струны». Говорят, есть даже «Поющие рельсы», хотя рельсы, кажется, не поют, а только гудят…
Ну, а что вы знаете об увлекающихся вокалом пассажирах? Ничего особенного или совсем мало? Я тоже. Конечно, мне приходилось встречать путников, у которых любой вечер в купе не обходился без популярных мелодий. Но не будем задерживать на них своего внимания — их не так много, и общественного интереса они не представляют. Это скорее мурлыки, но никак не певцы.
Однако недавно случай свел меня со стопроцентным пассажиром-песняром.
Я приехал к приятелю и застал его за чтением толстого журнала. Телевизор не был включен, хотя уже давно начался футбольный репортаж. Заметив мой недоуменный взгляд, приятель указал на плотно закрытую дверь соседней комнаты.
— Там двоюродный брат. Приехал поездом из Тюмени.
— Отдыхает после дороги?
— Да. И выпевает.
— Выпивает? — переспросил я, немало удивившись. — Встречал людей, выпивающих перед дорогой, но чтобы после? Однако приятель тут же поправил меня, сделав ударение на букве «е»:
— Не выпивает, а выпевает песенный репертуар, накопленный в дороге. Проще говоря, не пьет, а поет. Хочешь послушать?
На цыпочках мы приблизились к двери, и приятель тихонько приоткрыл ее.
«Не слышны в саду даже шорохи», — донеслось из комнаты. Потом раздался храп, который тут же сменился новой песней: «Мы с тобой два берега у одной реки…» Всхрапывание с присвистом, а затем опять: «Эх, Самара — городок, беспокойная я…» Тихое посапывание, и вдруг бодро-озорное: «Увезу тебя я в тундру…»
Приятель прикрыл дверь и сочувственно сказал:
— Слыхал? Третий час бедняга мается, никак исчерпать себя не может. Понять его легко: почти двое суток не вылезал из вагона, наслушался.
В тот момент я не очень хорошо разобрался в ситуации. Почему пассажир после поездки должен «отпеваться»? Как он «набирает» песенный репертуар? И каждому ли это доступно или только избранным?
Разобрался позже. И помогло мне письмо одного уральца, которое попало в мои руки через несколько дней после визита к приятелю.
«Сейчас я нахожусь в Ленинграде, — сообщал он, — куда приехал поездом из Свердловска. Всю дорогу творилось что-то невообразимое — с утра до вечера гремело радио, и укрыться от него было негде. Регуляторы звука бездействовали, и песни лились во всю ширь и мощь, способные до краев наполнить звуками не только целый вагон, но даже привокзальную площадь. Словом, сошел я в Ленинграде с головой, нафаршированной звучащими магнитофонными лентами».
Ага, вот, значит, откуда возникает потребность в выпевании накопленного за поездку репертуара. Но, может быть, это частный случай, некое музыкальное происшествие в поезде, которым ехал уралец? Увы, продолжение его письма рассеяло всякие иллюзии:
«А месяца полтора назад поездом № 100 я ехал из Оренбурга в Свердловск. И как только он отошел, на радиоузле включили вагонную трансляцию. Репродукторы орали непрерывно вплоть до Орска, то есть до двадцати трех ноль-ноль. Такое, с позволения сказать, радиообслуживание способно довести человека до нервного расстройства».
Да, письмо уральца (есть немало и других аналогичных сигналов в редакции) настраивало отнюдь не на веселые размышления.
Кто не знает, что поезд сам по себе не бесшумен. Дико было бы прочитать сейчас в газетном очерке такую фразу: «Вдруг раздался, пронзительный свисток паровоза». Давно уже ушли на покой паровозы со свистками и гудками, мягче, глуше стал ход вагонов, да и подогнаны внутри детали так, чтобы ничего в пути не дребезжало и не стучало (о вагонах с дефектами мы не говорим — это, что называется, особая статья). Но вот радио…
В наш насыщенный электричеством, высокомеханизированный быт уверенно вошли, став обыденными, такие понятия, как утечка газа, утечка электричества. А может быть, с легкой руки вагонного главка МПС войдет и новый термин — утечка звука?
Нет, ни уралец, ни авторы других писем, ни сам автор фельетона не предлагают принять крайние меры: с корнем выдрать репродукторы и перерезать радиопровода.
Нет! Послушать в пути последние известия, спортивный репортаж, лирическую песенку — разве можно от всего этого отказаться?
Все дело в дозировке. Дозировке, силе звука и длительности поездного вещания. Ведь не выпустят на линию вагон с неисправной тормозной системой. Так почему же спокойно курсируют по стальным магистралям орущие во всю глотку репродукторы, которые невозможно утихомирить? Кто-то скажет: там безопасность движения, а тут так себе, третьестепенное дело. Нет, дело совсем не третьей степени, ибо сверхнормативные децибелы способны нанести тяжелое душевное увечье ни в чем не повинным пассажирам. И не единицам. Тысячам! Надо, вероятно, строго регламентировать и время трансляции, выбирая часы бодрствования вагонных жильцов.
Может быть, у моих читателей возникнут какие-то другие предложения? Давайте подумаем сообща.
Так заканчивался напечатанный в газете фельетон. Читатели подумали и живо откликнулись на него.
Инженер из Тулы С. Щ. предпослал своему письму-отклику весьма выразительный заголовок: «Звуковой разбой». И неспроста. Автор сообщает, что, путешествуя в поездах Москва — Красноярск, Сочи — Москва и многих других, он имел «удовольствие» подвергаться бичеванию взбесившимися децибелами. Бичевание, которое нельзя расценить иначе, как «покушение на здоровье людей».
Весьма тревожное письмо прислал также сотрудник Московского института «Желдорпроект». «Пассажиры, — пишет сопроводят в вагоне длительное время. Здесь, как ни в каком другом общественном месте, должна быть обстановка тишины, уюта, взаимного уважения. А что получается? Человек хочет отдохнуть, а его оглушают громоподобной музыкой. Да еще нередко музыкой пополам с хрипом».
Взывают о немедленных мерах многие другие письма. Один инженер из Волгограда внес даже такое конструктивное предложение: заменить динамики индивидуальными наушниками и выдавать их пассажирам за плату, как, например, за прокат постельного белья.
Естественно, что после опубликования фельетона редакция поинтересовалась мнением тех, «от кого это зависит». Разговор с Виктором Алексеевичем, начальником пассажирского отдела Главного управления вагонного хозяйства, был очень приятным, теплым и обнадеживающим.
Редакция: Виктор Алексеевич, как вы оцените высказанные в фельетоне критические замечания по поводу радиообслуживания пассажиров?
В. А.: Они справедливы.
Редакция: А что конкретно можно было бы предпринять, чтобы улучшить положение?
В. А.: Если хотите знать мое личное мнение, то я бы вообще запретил всякую музыку в вагоне. Люди хотят тишины, а ведь поезд и сам по себе не бесшумен…
Редакция: Сообщит ли управление свой отклик на фельетон?
В. А.: Непременно, мы уже подготовили ответ редакции, скоро получите.
Хоть и не скоро, но ответ все-таки был получен. Увы! От него веяло мерзлотой, как от вагона-холодильника:
«Максимальные мощности усилителя и радиоточек в вагоне пассажирского поезда выбраны из расчета удовлетворительной слышимости транслируемых передач при максимально допустимых шумах во время движения поезда. Для уменьшения громкости до желаемой каждая радиоточка оборудована регулятором громкости, которым пассажиры пользуются по своему усмотрению».
Так косноязычно и маловразумительно сообщило Управление вагонного хозяйства свое авторитетное мнение. А буквально на днях я путешествовал по Северо-Кавказской железной дороге и поздно вечером, когда все пассажиры уже дремали, попытался отыскать радиорегулятор, чтобы выключить звук. Я тщательно обшарил собственное купе, прошелся несколько раз по вагону, заглянул во все уголки, но тщетно: звук откуда-то лился широко и свободно, а регулятора нигде не было.
— Милый, кого ты все время ищешь? — добродушно спросила меня заспанная проводница.
— Регулятор громкости, чтобы радио выключить.
— Ишь чего захотел! — со смехом ответила проводница. — Я, почитай, пятый год с этим вагоном езжу, а регулятора твоего в глаза не видывала. Звук все время идет, а откуда он берется — никто не знает.
Мне ничего не оставалось, как пойти в свое купе и улечься, накрыв голову одеялом. Очень уж не хотелось становиться выпевающим пассажиром…
ШУМ ЗА СЦЕНОЙ
Фельетон написан совместно
с А. М. Шейниным
Эти строки мы пишем, уютно устроившись за столиком в просторном фойе областного драматического театра. Здесь прохладно, тихо и безлюдно. Труппа на гастролях, администрация в отпусках и служебных командировках. Мы остались одни и теперь можем без всяких помех заняться нашим исследованием.