Она замолчала, видимо, собираясь с силами. Сергий не торопил.
– Приехал этот ваш… отец Александр. – Она еще помолчала. – Рассказал он ему, как меня на глазах всей деревни лупцевал, как думаешь?
– На исповеди каждый человек в своих грехах перед Господом кается.
– «Грехах»… – Василина усмехнулась. – Знаешь, какая у меня коса была? – Она вытянула перед собой дрожащую руку, сжала кулак: – Вот… в руку была толщиной… всю выдрал. – Бабка Василина опустила руку и прикрыла увлажнившиеся глаза. – Так и прошла жизнь…
– За все наши испытания нужно благодарить Господа, – возразил Сергий. – Господь нас испытывает по силам нашим, и в Царстве Божием все нам зачтется.
Василина открыла глаза, поглядела внимательно, потом ее веки медленно опустились. Сергий ее перекрестил, положил руку на покрытый испариной лоб.
– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…
«… Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим…»
Двенадцать лет с Татьяной прошли как во сне. Сергий иногда боялся, что его любовь к жене была слишком сильной и, может быть, неприличной для верующего человека: в незапамятные времена Господь забрал у Иакова Рахиль именно за то, что Иаков слишком сильно любил ее и в этой любви забыл Бога и жизнь вечную, предпочтя ей земную. Он отпил немного воды из чашки и пожалел, что не заварил чая: в кухне было прохладно. С потолка на невидимой паутине спустился паук и повис над свечой. Сергий дунул на него, чтобы он не упал в пламя – паук закачался, коснулся стены, ухватился и быстро побежал вверх.
– Не жалеешь, что такая молодая, а уже замужем? – спрашивал Сергий Татьяну, когда они ехали домой с венчания.
– О чем жалеть? Не жалею…
Сергий хотел сказать то, что обычно говорили в поселке в таких случаях, мол, не нагулялась еще, но вовремя спохватился, что это может показаться грубым.
– Быть женой священника – непростая работа…
– Я к работе привыкла. Сами же видели.
Когда Сергий приехал свататься, будущая теща полдня показывала ему Татьянины вышивки, и Сергий, рассматривая затейливые узоры, думал о том, что будущая жена удачно сочетает цвета и что им, наверное, будет легко понять друг друга.
– Вот, Танечка наш сад вышила. – Она раскинула на скамье большое полотно, сплошь покрытое цветами. Сергий улыбнулся: Татьяна изобразила на своей картине все в точности, как было на самом деле, и рядом с аконитом, который дети в поселке называли «коньками», цвели лук и картофель.
– Очень красиво.
– Вам нравится? – женщина выпрямилась, прижала уголок полотна обеими руками к груди. – Вы ее только… не обижайте…
– Это и духовная работа тоже, – сказал Сергий.
– Это ничего. Я справлюсь. Господь поможет.
Сергий смотрел на нее и не мог насмотреться, и ему хотелось, чтобы она прямо сейчас обняла его своими белыми руками – кожа у жены была того ослепительно-белого цвета, какой бывает только у рыжеволосых. Но Татьяна сидела напротив с прямой спиной, руки ее были сложены на коленях, а голова чуть наклонена, так что он не видел лица и не мог понять, о чем она думает. Старенький «ЛиАЗ» потряхивало на ямах, и рыжие волосы Татьяны, выбивавшиеся из-под платка, колыхались в воздухе.
– А я-то тебе нравлюсь? – спросил Сергий и испугался: вышло как-то уж слишком прямо.
– Нравитесь, – просто ответила Татьяна, и он увидел, что ее склоненное лицо залилось краской.
Он быстро наклонился к ней и поцеловал в лоб. Татьяна отпрянула от неожиданности, и он, смеясь, перекрестил ее:
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…
– Цвир-цвир! – застрекотал за печкой сверчок, перекрикивая шелест дождя.
Сергий вздрогнул и уронил чашку – она упала с громким стуком на пол. Он замер, прислушиваясь, но все было тихо: спальня через коридор, вряд ли Татьяна могла проснуться. Сергий наклонился за чашкой – в спине кольнуло, подержало немного и отпустило. Двенадцать лет прошли как во сне.
– А красивая у тебя жена? – допытывалась бабка Василина.
– Красивая, – сказал Сергий. – Очень красивая.
– И любит тебя?
– Слава богу…
– А я от своего Андрея бегала. В сарае мы от него один раз прятались, а он ходил по сараю с вилами, тыкал ими во все углы. Я думала, всё, кончилась моя жизнь, а смотри – его самого пережила. – Василина невесело засмеялась и закашлялась, кашляла долго, с надрывом, а когда в груди успокоилось, добавила: – Не знаю теперь, кто у меня от кого…
Сергий хотел сказать, что Господь милосерден и простит все прегрешения, если искренне раскаяться, но вместо этого сказал:
– Так ведь он бил вас…
Василина поглядела удивленно:
– Так ведь всех бьют, батюшка.
– Ты что тут, Сережа?
Сергий обернулся: Татьяна подошла, обняла за плечи.
– Что, разбудил тебя?
– Нет, я так… Меня, наверное, дождь разбудил…
Татьяна отпустила его, поставила на плиту чайник и полезла в кухонный шкаф за банкой варенья. Она двигалась плавно и почти бесшумно, расставляя на столе чашки и розетки. Сергий подумал, что надо бы ей помочь, но залюбовался ее движениями и так и остался сидеть.
– Меня дождь часто будит… – сказала Татьяна. – У меня сон чуткий. А ты что?..
– Да так… не спится что-то.
– А-а…
Она присела напротив, подперев кулаком подбородок и чуть склонив набок голову. Татьяна своего отца почти не знала: он умер, когда она еще не пошла в школу. Она говорила Сергию, что помнит только, что отец брал ее на руки, высоко подбрасывал и ловил, а мама сильно этого пугалась и однажды ударила его по лицу полотенцем, которым вытирала посуду, и отец, вместо того чтобы рассердиться, засмеялся.
– Таня, послушай…
– Да?
– Я с тобой все поговорить хотел…
– Чай пей, Сережа, остынет…
Сергий глотнул чаю, сунул в рот ложку малинового варенья и забыл слова, которыми хотел начать разговор.
– Что, Сережа?
Татьяна придвинулась, вытянула руку, погладила его по голове, как маленького. Сергий молчал, болтал ложкой в чае. Дождь напоследок ударил в окно несколькими крупными каплями и перестал. Вода в реке будет завтра высокой и затопит все мостки, так что белье будет не прополоскать, а Татьяна как раз думала затеять стирку.
Когда она подхватила Вальку под мышки и поставила на ноги, он вдруг нарочно присел, потянул назад, и не ожидавшая этого Татьяна упала вместе с ним в воду.
– Ой, упали, тетечка!
– Вставайте скорее, платье свое намочите!
– Красивое платье, жалко будет, если вымокнет!
– Да тетечка и так вся мокрая!
– Мокрая, мокрая!
Дети смеялись, мельтешили вокруг, плескали водой, так что уже не только платье, но и волосы Татьянины насквозь промокли и колыхались в воде, похожие на нити густой рыжей тины. Белобрысая девочка выскочила на берег, подбежала к тазу с бельем, повытаскивала из него платья и рубашки и побросала все в воду. Татьяна, с трудом поднявшись на ноги, смотрела, как вещи, распластавшись на воде, медленно плывут к середине реки – ловить их почему-то не хотелось, и она просто стояла и смотрела, как их подхватывает течение.
– Ой, вас родители заругают, тетечка!
– Ее муж заругает!
Дети сами принялись ловить белье и почти все собрали, и белобрысая девочка, бросавшая его в воду, тоже полезла ловить и вытащила из прибрежных зарослей зацепившуюся за тростник наволочку. Татьяна медленно вышла на берег и стала отжимать подол.
– А злой у вас муж, тетечка? Сильно он вас заругает?
– Не заругает, – улыбнулась Татьяна. – Он у меня добрый.
– Таня…
– Что, Сережа? Спать тебе нужно, утро скоро… а ты не спавши.
«Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша, вольная и невольная… яже в слове и в деле, яже в ведении и в неведении, яже во дни и в нощи… яже во уме и в помышлении… научи, Боже, настави, направи… благослови к Истине…»
– Таня… – Сергий помедлил. – Счастлива ты со мной?
А девочку эту, беленькую, и ту, которую Татьяна приняла за ее сестру, она больше никогда не видела: видимо, обе были из приезжих.
– Что ты такое говоришь, Сережа?
Сергий молчал и внимательно смотрел на нее: в мягком свете свечи лицо Татьяны казалось моложе.
– А прямо по улице идите, батюшка, – сказала тогда, двенадцать лет назад Татьяна, и Сергий про себя удивился, как это ей удается произносить самые простые слова так, что хотелось бы остановиться и никуда не идти, а только слушать и слушать, как она объясняет дорогу, – там три дома пройдете, у зеленого с резным козырьком направо повернете, там и будет нужный вам дом, где вам ребеночка крестить.
– Я еще вчера диаконом служил, – зачем-то признался Сергий. – Первый раз буду таинство крещения совершать.
– Ничего, Бог поможет.
– Ну, Таня… счастлива ты со мной, скажи честно?
– Да что ты, Сережа?! – Татьяна испугалась, робко тронула его за руку. – Бог с тобой совсем, что ты…
Тучи расползались, и воздух млел в серовато-розовой дымке. Скоро наступало время, которое Сергий любил больше всего: деревья пожелтеют и покраснеют, холм, где стоит церковь, и сама церковь с ее осыпающимися кирпичными стенами будут выглядеть как-то иначе, по-праздничному, и на Рождество Пресвятой Богородицы соберется половина поселка, а если повезет, то золотая осень продержится до самого Покрова.
Сколько Комарова ее помнила, бабка курила «Беломор» – даже когда стала совсем старая и руки у нее дрожали так, что она подолгу не могла чиркнуть спичкой о коробок и поднести к папиросе. Тогда Комарова брала из ее рук коробок и сама зажигала спичку. Бабка затягивалась, прикрывала глаза и выдыхала сизоватый дым. Комаровы пытались поймать этот дым руками – он проскальзывал между пальцами, завивался в кольца, расплывался в спертом воздухе бабкиной комнаты и оседал на стенах липкой коричнево-рыжей пленкой.
– Ба, ну какой был комиссар-то? Красивый?
Ленка, когда была совсем мелкая, любила залезть на подоконник и сидеть там, как на насесте, уцепившись пальцами за облупленный край. Комарова дразнила ее за это курицей, а Ленка кривлялась и показывала язык.