Так вот почему Ленка так долго! У нее брат болеет, а она там со своей жердью белобрысой лясы точила. Дождется же теперь…
– Ну, чего? Чего тебе Ленка сказала? Говори давай уже, у меня дел по дому полно, некогда тут с тобой рассусоливать.
– Мне Лена сказала, что у вас младший брат заболел, – вдруг очень серьезно ответил Костик и сразу показался Комаровой как будто даже старше. – Ему нельзя тут оставаться, его в больницу надо везти.
– А ты это откуда знаешь? Ты тут чего, самый умный?
Теплый ветер прокатился по двору мягкой волной, поднял с земли несколько жухлых травинок, закрутил их в воздухе, потом бросил обратно на землю и полетел дальше.
– Так у меня… – Костик запнулся на секунду, потом закончил с вызовом: – Я старше тебя и в городе живу, потому и знаю.
– Чего? – Комарова сжала кулаки и спустилась на одну ступеньку с крыльца. – Чего ты сейчас сказал?!
– Да ничего я такого не сказал… Сказал, что постарше тебя, потому и знаю…
– Где ты меня постарше?
– Так мне тринадцать скоро…
– И мне тринадцать скоро, и что с того… удивил ежа голой жопой, тоже мне… – Комарова немного приврала, день рождения у нее был совсем недавно, в мае, так что еще почти год оставался до следующего, но кто даст зуб, что этот длинный сам не врет – может, у них в городе там все раньше времени вымахивают. И вообще, нечего ему тут… – Ну так, а еще ты чего сказал?
– Да я… я говорю, в город твоего брата надо, дура ты… дура деревенская! – неожиданно разозлился Костик, и лицо у него пошло яркими красными пятнами. – Поняла?! Он умереть здесь может, в твоей деревне!
– Чего-о-о?! – протянула Комарова. – Ты кого это сейчас дурой назвал, жердь белобрысая?!
– Да я не хотел! – сразу испугался Костик и тут же перестал выглядеть старше. – Слушай, Катя…
– Пошел вон отсюда! – заорала Комарова. – И чтобы я тебя больше в моем дворе не видела!
– Катя, да послушай ты!.. – не отставал Костик, хотя видно было, что он боится Комаровой и что ему хочется уйти. – Про дуру я это случайно сказал, вырвалось, я свои слова обратно беру. Ну, мир?..
– Я сказала, давай дуй отсюда! Какой тебе мир? Я сейчас собаку спущу, понял?! – Комаровой хотелось подскочить к Костику и ударить его кулаком в его глупое белое лицо в красных пятнах, чтобы не смел больше говорить, что Саня умрет, и чтобы не смел больше покупать Ленке «Лав из» и «Турбо», чтобы ехал обратно в свой город и никогда больше оттуда не возвращался. – Ну?! Хорошо меня слышал? Наш Лорд на прошлой неделе чуть мужика не загрыз, понял?! Давай, говорю, вали отсюда!
Костик попятился. Комарова была ниже его почти на голову, но было страшно, что сейчас она правда его ударит и сломает ему нос. В школе он был самым высоким в классе, но другие мальчишки часто его били, и мама, прикладывая к синякам мешочек со льдом, а потом осторожно намазывая их противной, пахнущей болотом густо-коричневой мазью, повторяла: «Слава богу, хоть нос не сломали…» и прибавляла, что, если сломают нос, нужно сразу бежать в травму, потому что может срастись неправильно и останешься на всю жизнь некрасивым. Правда, особенно красивым Костик и так себя не считал, но сломанный нос – это было бы уже слишком.
– Ладно, ладно, Кать, ну чего ты… – он поднял руки, как бы сдаваясь. – Я же как лучше хотел…
– Ну да, как лучше он хотел, конечно, – Комарова подошла почти вплотную и смотрела на него снизу вверх злыми глазами. – И чтоб к сестре моей больше не подходил, понял?
– Да что Лена-то… – совсем растерялся Костик. – Мы же дружим просто.
– Ты понял меня или нет? Если увижу еще, что ты к ней вяжешься… на себя пеняй, понял?!
– Да не вяжусь я к ней…
– Ты понял или нет?!
Она снова на него замахнулась. Костик отпрянул, но, сообразив, что Комарова все-таки не собирается его бить, а только пугает, пожал плечами, наконец вышел на улицу, зачем-то на прощание махнул ей рукой и зашагал прочь. Комарова проводила его взглядом. Что Ленка в нем нашла: некрасивый, нескладный, даже идет так, будто не знает, куда девать свои слишком длинные руки и ноги, размахивает ими почем зря, только пыль поднимает.
– Дурак-то, – она сплюнула. – Жердь белобрысая…
Злость на Костика как-то вдруг сразу прошла; она сорвала травинку, зажала ее в зубах, прислонилась спиной к забору и запрокинула голову. По небу ползли облака: отец Сергий говорил ей, что там наверху всегда дует ветер и холодно, а Комарова спорила: мол, как может быть там холодно, если чем выше, тем ближе к солнцу, а если ближе к солнцу, значит, должно же быть теплее, а не холоднее. И если там холодно, то как же ангелы? Разве они не должны тогда замерзать и кутаться в ватники, как люди зимой, а их всегда изображают на иконах в легких платьях и даже без обуви. «Ангелам, Екатерина, – отвечал отец Сергий, – тепло и не нужно, потому что они бесплотны и вечны, и не все они парят в небесах, а многие из них живут среди нас, чтобы помогать нам и поддерживать нас во всяком несчастье. И если тебе плохо, ты посмотри на небо и послушай, что скажет тебе твой ангел-хранитель, и сразу станет легче, и мир снизойдет в твою душу». Комарова прикрыла глаза, чтобы не так слепило солнце, и попробовала представить, что ангел говорит ей всякие слова утешения и, может быть, даже гладит ее своей ангельской ладонью по голове, как делал иногда сам отец Сергий, но вместо этого перед глазами встал больной Саня, который повторял, что ему душно и чтобы она открыла окно, и сыпь на его теле становилась все ярче, пока весь Саня не стал похож на тлеющий в печке уголек.
Костик шел быстро и с трудом удерживался от того, чтобы не побежать, хотя дорога уже давно повернула и Комарова не могла его больше видеть, но ему казалось, что она все еще смотрит в спину, и от этого было неловко и стыдно за себя: зачем он не сказал ей того, что хотел сказать, да еще и вдобавок обозвал деревенской дурой, и как теперь перед ней извиниться? Что, если вернуться прямо сейчас?.. А если она снова попытается напугать его собакой или что стукнет по носу, то сразу перебить ее и сказать строгим голосом: «Ты, Катя, сначала выслушай, что тебе говорят, а потом уже руками размахивай…» Он остановился, постоял некоторое время, раздумывая, и зашагал уже решительно в сторону своего дома. Щека сильно чесалась, и вообще чесалось все тело, потому что в городе он привык мыться каждый вечер, а тут раз в неделю сходишь в общественную баню и наскоро окатишься из шайки, стесняясь облепившего все тело дерматита. Костик подозревал, что именно из-за красных пятен с беловатыми, как будто ободранными краями с ним не дружили одноклассники и не хотели гулять девочки… как будто ему это было очень нужно… А мама считала, что дерматит здесь ни при чем и во всем виновата его застенчивость и что он не умеет как следует общаться с людьми, потому что он в семье единственный ребенок, и придумала в конце концов, что нужно летом снять дачу, и взяла ради этого отпуск на два месяца. Теперь они жили с мамой в маленьком летнем домике, который их хозяйка называла «мезонином», и мама каждый вечер спрашивала Костика, с кем он подружился сегодня, и говорила, чтобы он обязательно приглашал новых друзей в гости.
Он изо всей силы пнул подвернувшийся камень, но камень оказался слишком большим и не отлетел в сторону, только откатился немного, а Костик запрыгал на одной ноге, крепко стиснув зубы, чтобы не закричать на всю улицу. Проходившая мимо девушка – судя по слишком большому ей ситцевому платью в меленький цветочек, из местных, – искоса глянула на него и обидно захихикала.
– И ничего смешного, – буркнул себе под нос Костик.
– Ой, какие мы, надо же! – девушка подошла ближе и дернула его за рукав. – Дачу тут снимаете?
– Отстаньте. – Костик выдернул руку, отвернулся и пошел еще быстрее, почти побежал.
– Ну и дурак! – крикнула она ему вслед и рассмеялась. – Дубина долговязая! Иди вон в поле камни попинай! Там камней-то много! Может, ума прибавится! Дурак! Дура-ак!
Она кричала что-то еще, но Костик уже не слышал. Он с раздражением подумал, что старшая Комарова вырастет и станет такой же и будет ходить по поселку в замызганном и слишком большом ей платье в меленький цветочек, от которого рябит в глазах и которое бы засмеяли девчонки в его школе, обязательно бы засмеяли, а она бы стояла, вжавшись в угол, и хлюпала бы носом – он бы посмотрел, как бы она тогда огрызалась и грозилась спустить собаку. Сама дура. Дура, дура! Ему захотелось обернуться и крикнуть девушке что-нибудь в ответ, и он обернулся, но ее уже не было: видимо, свернула с дороги на какую-нибудь тропинку между домами и уже думать о нем забыла.
– Сама ты дура, – сказал он тихо и отвернулся.
Глупо вышло. Поселок небольшой, это тебе не город: обязательно еще попадется ему эта девица – она-то уж точно его запомнила, как его не запомнить, долговязого и в дурацкой рубашке в такую жару… увидит его в следующий раз и снова закричит: «Дурак! Иди камни в поле попинай!» И почему они здесь всё время друг на друга обзываются, нормально, что ли, нельзя сказать? Костик почувствовал, как щеки становятся горячими от бросившейся в лицо краски. Не успел приехать – и «нате, здравствуй жопа новый год», как сказал бы, наверное, отец, а мама нахмурилась бы и одернула его, что, если ему так хочется, пусть говорит всякие глупости у себя на работе, а не дома при ребенке. Костик вздохнул и снова почесал щеку.
Пустынная пыльная дорога с канавами, тянущимися вдоль обочин, уходила вдаль и там, вдали, где воздух дрожал и колыхался от жары, снова резко поворачивала. По обе стороны от дороги были дома: все как на подбор старые, кособокие и облезлые. С трудом верилось, что когда-то они были выкрашены в яркие цвета: голубой, желтый, оранжевый, а поселок считался лучшим местом, куда можно было уехать на лето и не платить бешеных денег за морские пляжи, а наслаждаться тихой красотой средней полосы и ходить каждый день на реку с небыстрым течением и чистым песчаным дном. Костику стало вдруг так тоскливо, что хоть прямо сейчас беги на станцию и покупай обратный билет, лишь бы не видеть больше этой пыльной дороги и этих скучных домов, между которыми запросто можно заблудиться и наткнуться на непривязанную собаку, не слушать назойливого звона насекомых и особенно – писка залетевшего в комнату комара по ночам, и никогда больше не приходить на реку с ржавой водой, на которой у берегов покачиваются кувшинки и хлопья противной желто-бурой пены (младшая Комарова говорила ему, что выше по течению стоит свиноферма, и пена эта оттого, что в воду сбрасывают всякую гадость). Уехать бы, уехать отсюда – и от этих домов, и от этой реки, и от новых друзей, с которыми у него никогда не получится по-настоящему подружиться.