— Не ловите меня на слове! Это нехорошо! Вы же понимаете меня, мысль мою понимаете!
Отец Вениамин не столько обиделся, сколько огорчился.
— Конечно, я понял вас. Но все дело в том, что возможны в мире явления, как следствия нарушения причинности. Могу я так посмотреть на вещи?
— Можете, — был спокойный ответ. — Но ответа на вопрос не получите, и удовлетворения не будет. Такой ответ не снимает вопроса, а рождает новые и бесконечные.
— А разве гипотеза Бога не порождает сомнения и бесконечность вопросов?
Священник помолчал некоторое время, ответил потом не торопясь.
— Гипотеза Бога — это удел ищущих в гордыне. Не вера рождает сомнения, а слабость наша, греховность, неспособность следовать путем веры! Но сомнением вера проверяется! Испытывается! Преодоление сомнения — радость великая, коей лишены безбожники… — Отец Вениамин почувствовал вдруг, что начинает уставать, что говорит вяло и неубедительно. — Не кажется ли вам, Алеша, что мы уходим в тему, которая, как вы сказали, уже решена вами! Я не улавливаю суть вашего вопроса! Я ведь могу говорить о чуде только как о Явлении Божием, в Бога же вы не веруете. Чем я могу помочь вам? Попробуйте поискать ответ у науки…
Алексей саркастически усмехнулся:
— Увы! Наука мне еще менее способна помочь!
При этих словах он вдруг снова дернулся. Лицо перекосилось. Но была это гримаса не боли, а скорее досады… Пошатываясь, он встал со стула и подошел к окну. Левой рукой вцепился в подоконник, правой ухватился за ручку рамы и стоял к священнику боком, словно единственную позу выбрал.
— Никто мне помочь не может! — с каким-то тоскливым отчаянием прошептал он.
— Вы больны? — неуверенно спросил отец Вениамин.
— Болен? Если бы я сам знал, что со мной!
— Не понимаю… — пробормотал священник, не в силах оторвать глаз от лица своего гостя. Было это лицо человека в отчаянии, но оно не было лицом в обычном смысле больного человека. Что же?
Снова заговорил Алексей:
— На чем мы остановились? Да… На гипотезе Бога… Оставим… Значит, вы считаете, что всякое чудо — это непременно явление Бога?
— Так, — неохотно ответил священник.
— Если от Бога, значит какой-то смысл в каждом чуде? Намек своеобразный?
— Именно. Иначе зачем Господу являть Себя, как не в указание! Однако являет Себя Господь без навязывания, на волю не посягая!
— Не понимаю! — поспешно и нервно спросил Алексей.
— Упорствующему в неверии и чудо не поможет. Так я мыслю.
— Упорствующему? А если не упорствующему? Если желающему поверить?
— Уверует! — твердо ответил отец Вениамин. Теперь на лице гостя была улыбка, не то снисходительности, не то сожаления.
— Ну, а вы, отец, вы, если бы увидели, к примеру, человека, идущего по воде, как бы вы отреагировали на это?
— Колени бы преклонил в радости и благодарении за милость Господню…
Хохот прервал слова его, грубый, циничный хохот, но священник не успел даже обидеться. Его гость вдруг оторвался от окна, как стоял, в рост, медленно всплыл к потолку, и теперь хохот падал на священника сверху, сверху же падали прерываемые хохотом слова:
— Ну, так преклоните колени, отец, возблагодарите!
С последним словом гость занял в воздухе горизонтальное положение, выставил вперед руки и с растопыренными пальцами поплыл к священнику, не переставая хохотать…
Очнулся отец Вениамин на своей кушетке, что в углу, от прикосновения холодного ко лбу. Это Алексей прикладывал к голове мокрое полотенце. Лицо юноши было испуганным, и слезы! да, слезы — это первое, что увидел священник.
— Вы живы! Слава Богу! Если можете, простите меня, пожалуйста! Я негодяй! Прошу вас, простите меня! Вам лучше?
— Что это было? — еле слышно выговорил всё еще бледный священник.
— Я всё объясню вам! Я должен был сразу рассказать всё! Но так глупо и подло всё получилось…!
— Вы гипнотизёр и пришли посмеяться надо мной?
— Нет! Честное слово, нет! Я всё вам объясню! Сейчас же! Поверьте, я не хотел того, что получилось! Вы были так бледны, я испугался… Хотите воды?
— Да…
Отец Вениамин на мгновение закрыл глаза, но тотчас же вцепился в руку Алексея.
— Вы действительно летали или это бред?
— Я принесу воды…
Растерянность и испуг всё еще были в голосе гостя, но когда он бросился за водой в прихожую, священнику показалось, что ноги его не касаются пола, и когда тот вернулся с кружкой, отец Вениамин снова был близок к обмороку. Пил он судорожно, с закрытыми глазами. Потом почти простонал:
— Рассказывайте же, наконец! Я буду лежать… Возьмите стул, садитесь рядом… И говорите..!
Видимо, не так просто было начать, и первые фразы были обрывочны, но только первые, потому что потом началась исповедь.
— Я окончил философский… Готовился в аспирантуру… Знаете ли вы, отец, как заманчива философия! Как таинственно это слово! Как загадочно величественны имена жрецов — Гегель! Кант! Платон! Фихте! Сейчас уже пусто… А раньше у меня голова кружилась при упоминании этих имен! А какое ни с чем не сравнимое наслаждение испытываешь, когда начинаешь понимать мысль великого философа, словно сам пережил ее! А гордость при этом! Но это что! Вот когда впервые вдруг обнаружишь у великого философа, к пониманию которого стремился годы, когда обнаружишь у него первую крохотную неувязочку, нелогичность — вот где плеск тщеславия! А потом, когда сам составишь мнение о великом, даже высказывать это мнение никому не охота, так горд и доволен собой бываешь! Многие на этом останавливаются и удовлетворяются, из них потом рождаются чванливые комментаторы, но в философов они не превращаются. Я останавливаться не хотел, но со мной случилось другое: я вдруг почувствовал, что пустое всё это… Сколько людей — столько философий. Каждый прав лишь постольку, как видится ему мир… Истины в философии нет, есть лишь одни более или менее талантливые интуиции, оригинальные конструкции… и не более. И всё! Как бы это сказать… одни стены… перегородки… лабиринты… а крыши нет… здания нет! Я имею в виду истину… — Прервался. — Лишнее говорю, да? Но это необходимо, поверьте…
Священник схватил его за руку.
— Говорите! Не нужно ничего объяснять! Говорите!
— Вот тогда я и обратил внимание на религию. Началась тогда мода на кресты и иконы… Я прочитал Евангелие и сказал себе — это то, что я искал! Это мудрость, которую я чувствую, но постичь не в силах. Она выше моих возможностей! Я понял, что всю жизнь буду каждый раз по крупице понимать эту мудрость, и жизни моей не хватит! А если есть такая возможность познавать конечную мудрость, можно ли жить еще ради чего-нибудь другого? Тогда я объявил себя верующим.
— Объявили? — удивленно переспросил отец Вениамин. — Разве вы не уверовали, если поняли, что нет мудрости большей?!
Алексей невольно улыбнулся.
— Я объявил, что уверовал. Я думал, что это одно и то же. Признавать правоту христианства и поверить в Бога.
— А разве это не так? — изумился священник.
— Конечно! Ведь и христианство можно воспринимать лишь как зашифрованную философию сохранения человеческого рода, полученную, к примеру, от космических пришельцев, высших по разуму!
— Да, — печально согласился священник, — люди готовы верить во что угодно, но только не в истину, простую и очевидную.
— Очевидность — явление субъективное… — начал было юноша, но замолчал. Потом продолжал: — Так я стал верующим. Отрастил бороду, бросил курить, упорядочил отношения с женщинами… Благодаря своей философской натасканности я стал в своей среде чем-то вроде проповедника. Церковь, разумеется, посещал и даже посты держал строго по календарю… Но вот месяц назад случилось…
— Будьте добры, дайте мне ещё глоток воды! — Пил, а руки заметно дрожали, и бледность будто снова выступила на лице. — Ну, ну… я слушаю! Говорите!
— Вы думаете, это случилось во время молитвы или во время благостных размышлений, или при чтении Священного Писания? Это было на пляже, когда я валялся на песке, и не было у меня в тот момент ни благих, ни грешных мыслей… Я хотел подняться, оперся ладонями на песок и вдруг понял, что повис над песком… так… сантиметра на четыре… Казалось, что я не сделал ни одного движения, только подумал — и тут же поднялся еще! У меня закружилась голова, то есть произошло примерно то же, что и с вами полчаса назад. Я потерял сознание. Правда, лишь на мгновение. А когда снова пришел в себя, то уже знал каким-то особым телесным знанием, что могу подняться в воздух без малейшего усилия и напряжения. Заметьте, отец, при этом я даже не вспомнил о Боге! Я просто был ошеломлен… Я быстро оделся, еле удерживаясь от эксперимента, прыгнул в автобус… Он был полон, но не слишком, я же висел между людьми, поджав ноги… В комнате я заперся на ключ и, обратите внимание, даже не взглянул на иконы, которыми был полон угол. Я набрался воздуху, как для храбрости, и всплыл к потолку. Я летал, опускался, переворачивался вниз головой, роняя из карманов всякую ерунду… было как во сне…
Вы говорите, всякое чудо от Бога… Но ведь если это было так, то в душе моей я чувствовал бы хоть что-то! Но ничего! Понимаете, ничего не было, скорее, напротив, ощущение уродства, ненормальности… Не было чуда… Был лишь парадокс причинности… И тогда пришло прозрение! Я никогда не был верующим… Более того, я почувствовал ну, что ли, пустоту вселенной, безбожие мира, собственное сиротство…
— Возможно ли это! — воскликнул священник. — Ведь вы же летаете! Летаете! И говорите о пустоте вселенной, о сиротстве… Господи! Да что же это случилось с людьми! Ни кары, ни благодати не приемлют!
Поднявшись с кушетки, он подошел к иконостасу, почти упал на колени.
— Господи! Не гневайся на неразумение рабов Своих! Разум их помутнен и душа осквернена! Велико терпение и безгранична любовь Твоя, Господи!
Гость стоял в стороне. На лице была досада, или печаль, или досада печальная. А когда священник умолк и склонился в поклоне, голос Алексея зазвучал резче и будто даже с издевкой.