— Я ведь еще не всё рассказал вам, отец!
Тот поднялся, снова сел на кушетку, закрыл лицо руками.
— Рассказывайте! Всё рассказывайте! Ничего не оставляйте на душе!
Алексей подошел к иконостасу.
— Символы! Символы вашего Бога! А признает ли Сам Бог эти символы за Свои? Богохульство? Да? — Сел рядом. — Тогда, в своей комнате, обнаружив себя уродом, я под конец сорвал икону со стены и летал с ней и глумился над Богом умышленно! Я ведь рисковал, правда? Но ничего со мной не случилось, икона же треснула, когда я выронил ее из рук под потолком. А жаль! Вот если бы в этот момент я брякнулся на пол да переломал себе руки или ноги…
— Тогда бы уверовали?
— …Еще бы! — рассмеялся Алексей.
— Нет, и тогда бы не уверовали… Впрочем, нет, нет, не знаю.
Чего-то смутился отец Вениамин, потому что пожалел о своих словах.
Алексей не обратил внимания.
— Так началась моя новая жизнь! Жизнь в чуде! Чего там! Я о Боге и думать забыл в первые дни! Ведь летать! Господи! Можете ли вы себе представить, какое это удовольствие, нет, наслаждение — летать! Ночью над степью или озером! Вскинешь руки и паришь, и падаешь, и взмываешь! И ничего больше не нужно в жизни! Так легко!..
При этих словах он поднялся, возложил руки на голову и с пьяной улыбкой поплыл по комнате как-то в полувертикальном положении. Но, видимо, спохватился, быстро, словно спрыгнул, опустился на пол и тревожно взглянул на священника. Тот был бледен и торжествен, стоял в полный рост.
— Чудо! Чудо! — шептал он. И столько счастья было в его голосе, что откровенная зависть отразилась на лице юноши. — Теперь можно и умереть!
Отец Вениамин вдруг нахмурился, лицо стало озабоченным.
— За что же дал мне Господь лицезреть чудо? — спросил он, тревожно взглянув на Алексея. — За что? Разве я не отягощен грехами более других? Неужели…
Он тут побледнел, как перед обмороком, и даже закачался. Гость поторопился подхватить его под руки, но был мягко отстранен и отошел в угол удивленный. Священник опустился на кушетку, отсутствующим взглядом смотрел куда-то мимо Алексея.
— Вы хотели еще что-то рассказать…
— Вам плохо? Может, воды?..
— Нет, — безучастным голосом ответил он. — Говорите же! Я знаю, вы не сказали еще чего-то очень важного…
Алексей пожал плечами.
— Главное сказал. Странно… Сначала вы были счастливы, когда узнали… А сейчас похожи на самого несчастного человека в мире… Я подозревал, а теперь уверен, что мое чудо в итоге всем приносит несчастье…
— Всем? — встрепенулся отец Вениамин. — Разве еще кто-нибудь…?
— Вот об этом я и не успел вам рассказать! — усмехнулся Алексей. — Но сначала о себе… Что мне лично делать с этим чудом? Для меня утерян смысл жизни! Я уже не могу жить среди людей, потому что не могу контролировать себя! — Улыбнулся. — Ах, если бы вы знали, отец, сколько соблазнов я преодолел! Больше, чем Иисус, поверьте! Сколько раз мне хотелось взлететь где-нибудь посредине улицы и полюбоваться сверху на физиономии моих современников, пожизненно опьяненных всеобщим детерминизмом природы! А сегодня, в вашей церкви, думаете, мне не хотелось устроить потеху!
— Но вы не сделали этого! — тихо сказал священник.
— Не сделал. Но вовсе не по причине порядочности! Мне объявиться, значит превратиться в подопытного кролика науки или в обожествленного кролика Церкви! Я самолюбив! И не могу позволить, чтобы меня изучали!
— И до сих пор никто…
— Увы! — перебил его гость. — Но к рассказу об этом вам, отец, следует подготовиться.
Хотел, кажется, с иронией… Но ирония не прозвучала, и потому священник ответил серьезно:
— Я готов.
— Невозможно мне жить среди людей! Скучно! Я не чувствую себя суперменом! Я просто хочу летать! Я превратился в ночную птицу, отец! Днем летать нельзя… Я уехал в деревню, бросил учебу и всё прочее, как ненужную бумажку выбрасывают… Пьянством никогда не страдал… о наркотиках понятия не имею… но, кажется, со мной происходит то же самое! Днем сплю, а во сне летаю… Просыпаюсь всегда в страхе: неужели только сон?! Если один, тут же буквально бросаюсь в воздух, и когда убеждаюсь, что это не сон, что я действительно летаю, то плачу от счастья! Если я нахожусь где-то, где нельзя взлететь, вдруг появляется мысль, что чудо кончилось, и я спешу куда-нибудь, чтобы убедиться… Самое страшное, отец, это что с каждым днем сокращается время, когда я могу не летать… Люди раздражают своим присутствием… Хамом становлюсь… равнодушным… Только летать!
Но я хотел рассказать… Да… Однажды я убежал в лес в полдень, когда сомнения напали… Убежал в лес и, забыв обо всём, начал гоняться за птицами! Такой переполох наделал… Птицы, отец, они тоже детерминисты! Они терпеть не могут, когда нарушаются законы природы…
В общем, увлекся я, смотрю — мужик… Стоит внизу с выпученными глазами, корзину выронил… челюсть на подвесе… Мне хоть бы исчезнуть сразу! А я к нему полетел… Он как стоял, так и грохнулся на спину без звука. Когда к нему подлетел, он уже всё… Я уже убийца! Вот как! И вы вот тоже чуть Богу душу не отдали, а уж вы-то…
Священник вскочил с кушетки. Глаза расширены, в глазах ужас, руки трясутся… Алексей шарахнулся от него.
— Вот! — крикнул отец Вениамин. — Вот! И я тоже! И вы, и мужик, и я тоже!
Он схватился за голову!
— Только этого не хватало! — пробормотал Алексей пятясь к двери.
— Стойте! — крикнул священник! — Простите меня!
Он вдруг упал перед Алексеем на колени.
— Простите! Христа ради! Я вас поучал, проповедь читал о вере! Простите! Не имел права! В обмане был сам и вас обманывал! И Бога! И Бога! Вы честно… прямо… А я всю жизнь…
Он упал на пол и зарыдал. Алексей в отчаянии заметался по комнате.
— Будь проклято это чудо! — крикнул он в отчаянии, опускаясь на колени перед священником. Тот живо поднял голову, обнял его, тоже встав на колени.
— Нет! Не смейте говорить так! Вы не понимаете! Мы все предали Господа! Я первый! Он чудом своим разоблачил ложь мою!
Он перешел на шёпот.
— Ведь я же испугался! Понимаете! Испугался! Как и тот мужик, что не верил! И вы в страхе перед чудом, потому что и вы без веры! И я! Господи! Простится ли такое! Я фарисействовал! Понимаете!
Алексей осторожно высвободился, поднялся, поднял священника.
— Вы уж извините, — как-то зло сказал он, — только мне, очевидно, таких тонкостей не понять! У меня от своих забот голова кругом… Я пойду, пожалуй…
— Подождите! Прошу вас, подождите!
Отец Вениамин усадил его на стул, сел рядом на кушетку, не выпуская из своих рук руки Алексея.
— Мы не можем, поймите вы, не можем сейчас вот так расстаться! Господь связал нас с вами одной милостью, судьбы наши связал…
— Милостью? — усмехнулся Алексей. — А зачем мне эта милость? Я признал Его доброй волей! Было ведь так! Чудом Он посягнул на свободу моей веры и уничтожил ее!
— Да нет же! Нет! — горячо возражал отец Вениамин. — Не вы ли признавались, что не было веры в вас! Не поддавайтесь гордыне! Вы хотите быть свободней Бога, но быть свободным от Бога, значит быть в рабстве! Поймите! — От волнения голос его срывался на шёпот, он крепко сжимал руку Алексея, крепче, чем можно было ожидать от человека его возраста. — Вы думаете о Боге! Вы жаждете веры!
Перешагните же через гордыню, станьте дитём, которому только мир открылся, сердце послушайте свое! В его побуждениях истина ваша!
Алексей сделал рукой жест досады, но священник не дал ему говорить:
— Вы не хотите принять чудо! Но вы… подумайте! вы бы и Христа не приняли! Ведь вы бы Его распяли!
Алексей внимательно посмотрел на него.
— Какая-то логика есть в ваших словах… Но разве кто-нибудь уверовал благодаря логике?
— Не логика, истина в моих словах! Тысячелетняя истина, которую, было время, признавал весь мир!
— Весь мир признавал Птоломея! Ну и что?
— Господи! — зашептал отец Вениамин, закрыв глаза. На щеках показались слезы. — Господи! Вразуми меня! Дай мне слова!
Алексей попытался высвободиться. Облегчение не пришло, и он уже тяготился разговором.
— Слушайте! — снова горячо и страстно заговорил священник. — Сегодня же, сейчас же идите домой, уединитесь, упадите на колени и заставьте всей силой, какая есть в вашей душе, заставьте себя быть искренним! И молитесь! Не почувствуете ничего, молитесь еще усерднее! Молитесь и час, и два, и три, пока не услышите! Вы услышите, потому что услышаны будете! Дорогой мой, жизнь ваша решается, и не только эта жизнь, скоротечная и неверная, но и та, вечная, которая есть, к которой готовит вас Господь особой милостью Своей.
Он обнял его, уговаривал и умолял.
— Я тоже… всю ночь молиться буду! И двоих нас услышит Господь, если об одном просить будем! Моя жизнь — это три ваших! И всю мне ее отмолить нужно! Сил хватит ли! Прошу вас! Ступайте домой и обратитесь! Обещайте мне!
Алексей, наконец, высвободился, поднялся.
— Я обещаю вам, отец, что сейчас пойду домой…
Тут он прервался, глаза засветились скрытой радостью.
— …ведь уже темно, да? Значит я полечу! Я буду лететь и думать над вашим советом. Большего обещать не могу!
Он начал торопливо прощаться со священником, глаза у того были полны слез, и он уже больше ничего не говорил, и только крестил несчастного и что-то шептал.
Когда за Алексеем захлопнулась калитка, священник уже стоял на коленях…
Ночь была теплая и темная. На холме стоял человек и не виден был никому, кроме самого себя. Еще, может быть, видел его Бог!
Ни звука не было в ночи. А вокруг притаилось дремавшее человечество, и снились ему сны о грехах. Всё уже было! Был убит Авель и распят Христос, а убийство и распятие были забыты человечеством, как забываются детские шалости. И человек на холме под звездным небом, сын Адама, был лишь образом и подобием Адама, — Адама, а не Бога, потому что о Боге он уже ничего не знал сам, а тому, что знал понаслышке, верить не мог!