— Патрули, — подсказал генерал, — комендантский час.
— Полагаете, что настала очередь для чрезвычайных акций? — спросил губернатор.
— Мы же катимся в пропасть, ваше превосходительство! — Мейендорф едва сдерживал себя. — Когда я слушал ваши рассказы о положении в армейских частях, то просто диву давался. Где мы живем?! Что нас ожидает?! Нет, довольно шутить, господа. Я категорически потребую военного положения. Губернатор Курляндии поддерживает меня.
— Так ведь и я не против, — поспешно сообщил Звегинцев. — Просто мне кажется, что военное положение следует ввести в наиболее подходящий момент.
— Кто определит этот момент, ваше превосходительство? — насмешливо спросил Мейендорф.
— Видимо, все-таки губернатор, — тактично высказал свою точку зрения Николай Александрович. — Правительство должно в секретном порядке установить военное положение, а губернатор, сообразуясь с ситуациями, введет его в действие.
— Или не введет? — запальчиво осведомился барон.
— Или не введет, — примирительно согласился Звегинцев, — если сумеет обойтись собственными силами.
— Такому исходу надлежит только радоваться. — Волков счел момент наиболее подходящим для того, чтобы недвусмысленно заявить о полной поддержке взглядов губернатора. — Закоперщиков арестовывать надо, а не стрелять в дураков, которые подпали под влияние злостной агитации. Дайте сперва жандармам и сыскной полиции порезвиться. Если вам, барон, удастся выбить нужную сумму, то уверяю, что мы взорвем врага изнутри, развеем его преступные замыслы. Обыватель даже не заметит, как обезглавят революцию еще до решительной схватки.
— Я не жажду крови, господа. Я просто не верю, что полиция способна остановить революцию, — откровенно признался барон. — Мы не смеем позволить себе ошибки. Не лучше ли вместо бесплодных дискуссий употребить все способы ради достижения поистине благородных целей. Прибалтика жаждет мира и спокойствия. Она устала от смуты. Договоримся так, Юний Сергеевич: я приложу все усилия, чтобы лифляндская полиция получила необходимые для успешных действий финансы, но и вы в свою очередь поддержите по своим каналам наши чаяния. Того же мы ожидаем и от вас, господин губернатор.
— Понимаю, барон. — Звегинцев протянул Мейендорфу руку. — Между нами не должно быть никаких недомолвок. Еще до вступления в должность я обещал, что буду твердо отстаивать интересы здешнего дворянства, которое всегда служило верной опорой монархии. Клянусь, что это были не пустые слова. Юний Сергеевич, уверен, руководствуется теми же принципами.
— Барон и сам знает о моих чувствах, — взгляд полковника потеплел и увлажнился. Он надолго замолк, давая понять, что растроган и не находит слов. — Как истинный русский патриот, вы, господин ландмаршал, должны понять нас, чиновников. Взять хотя бы мой скромный участок. От своих людей я требую одного: стоять на страже интересов Российской империи. Но порой они, а вслед за ними и я, грешный, попадают в трудное положение. Недавно, например, мне доложили, что в некоторых дворянских кругах идет сбор подписей под петицией, в которой высказано требование о присоединении Лифляндии к одному пограничному государству. — Он покосился на соседний стол, за которым играл германский консул, и заговорил шепотом: — Как прикажете реагировать на подобное известие? Нагрянуть с обыском? Произвести аресты по подозрению в государственной измене? — Последовала эффектная пауза. — Сообразуясь с уставом и буквой закона, как говорится, мне следовало действовать именно так. — Пауза повторилась. — Но я давно живу в Риге, люблю и знаю здешний край, природу, людишек. Я понимаю, что дворяне доведены до последнего предела. У них просто не выдерживают нервы. Вот почему я не склонен обобщать факты. Пылкая молодежь, оскорбленная в лучших чувствах, ищет выхода своему возмущению, требуя защиты, в конце концов. Сугубо между нами, я даже доклада по сей день не представил. Все думаю, как быть.
Мейендорф пристально взглянул на полковника. Он нанимал, что, делая столь парадоксальное признание, Волков ничем не рискует, поскольку наверняка уже уведомил столичное начальство. Это было ясно. Барона огорчало иное. Он понял, что за время его отсутствия произошли важные перемены. Преуспев в Петербурге, он потерпел поражение в собственном доме. Вот что значит оставлять без надзора! Оба должностных лица явно успели стакнуться и дуют теперь в одну трубу. Стоило ли для этого убирать недотепу Пашкова? Будь проклята российская бюрократия! Она противодействует любым изменениям, вне зависимости от того, вредят они или же, напротив, благоприятствуют общественным интересам. Нет, господа, увольте. Не ждите покойной жизни. Если надо будет, силой заставим вас оторвать зады от лежанок. Станете как миленькие бить в колокола громкого боя. Летты, кажется, называют колокол звансом? Званс — это от слова «звать». Будете звать, господа, «караул» кричать будете! Уяснив ситуацию, барон сделался осторожен.
— Донесение, Юний Сергеевич, вам отправить, конечно, придется, — сказал он после долгого размышления. — Служба есть служба. Но я искренне благодарен вам за проявленное понимание, за государственную, не боюсь сказать, мудрость. Серьезного значения подобным инцидентам придавать явно не стоит. Они не представляют опасности. В нормальной обстановке они бы вообще не имели места.
— Я ведь об этом к чему заговорил, барон? — Юний Сергеевич весь подобрался, как перед прыжком. — Не следует нам на мозоли друг дружке наступать. Я за разумный компромисс ратую. Помогите мне заручиться доверием наших помещиков. Многих неприятностей удалось бы избежать, будь они хоть чуточку сдержаннее.
— Вы рекомендуете проявлять сдержанность жертвам, полковник. Обратитесь лучше к насильникам.
— Я понимаю, барон, но насилие порождает насилие. Согласитесь, что полиция смотрит сквозь пальцы на незначительное нарушение закона. Однако всему есть пределы. Даже своеволию. Мне доподлинно известно, что в некоторых замках оборудованы специальные подвалы, где пытают и порют батраков.
— Все, что вы сказали, господин полковник, для меня совершеннейшая новость. Я проведу необходимое расследование.
— Я так и знал, что этим кончится, — с мрачным удовлетворением кивнул Мейендорф. — Плевелы, посеянные Райнисом, дали кровавые всходы. Я вас предупреждал, господин полковник! Просил принять меры… Вот они, плоды злонамеренных писаний вроде «Огня и ночи».
— Предупреждали вы не меня, а господина Пашкова. Мы с вами, насколько помнится, были солидарны.
— Да, это так, — вынужден был признать Мейендорф. — Простите, Юний Сергеевич. Но я просто вне себя! Вы посмотрите, что получается, Николай Александрович! — обратился он к Звегинцеву. — Сначала литературная клевета вырастает в молву, а затем полиция начинает прислушиваться к наветам черни! Я решительно отметаю подстрекательские нападки на славное лифляндское рыцарство.
— Дворянство, господин Мейендорф, — осторожно поправил Волков, — дворянство. Я не меньше вашего заинтересован в пресечении подобных слухов и еще раз предлагаю действовать совместно. Постарайтесь, чтобы господа дворяне не давали больше повода для злопыхательств, а мы приструним хулителей.
— Я уверен, что барон найдет время изучить вопрос. — Непринужденным жестом светского человека Звегинцев пригласил гостей прогуляться. — Дивная ночь! Вчера, господа, мы любовались метеорными ливнями. Незабываемое зрелище… Кстати, о Райнисе, барон, — он взял Мейендорфа под руку. — Мы с ним, оказывается, соседи.
— Почти, ваше превосходительство, — подал реплику Волков. — Он проживает в Новом Дуббельне.
— Сознаюсь, господа, что до последнего времени я даже не подозревал о существовании подобной знаменитости, — Звегинцев с наслаждением вдохнул ночной воздух: — Как хорошо!
Небо изливало таинственное свечение, исходившее, казалось, не от звезд, а откуда-то из глубин, неведомых и едва прозрачных, как дымчатое стекло. За вторым столом продолжалась игра. Гротескные силуэты людей на освещенной веранде вызывали невольный смех.
— Ишь как режутся! — Волкову захотелось побалагурить. — У кого это такой здоровый носище? Неужели у прокурора? Прямо Сирано де Бержерак!
— Этот поэт действительно доставляет вам столько хлопот? — спросил Мейендорфа губернатор.
— Больше, чем самый опасный бомбометатель.
— Пфуй! — фыркнул Папен. — Нашли тему для беседы! Выслать его по этапу в двадцать четыре часа, и дело с концом. Подумаешь, какой-то писака, помощник присяжного поверенного!
— Все не так просто, как вам кажется, генерал. — Барон вертел головой, выискивая падающие звезды. — Господин Пашков своим полнейшим бездействием поставил нас перед трудной задачей. Опухоль настолько разрослась, что простым хирургическим вмешательством с ней не справиться. Я трезвый реалист, господа. Николаю Александровичу едва ли захочется с первых же дней правления ввязываться в подобный конфликт.
Заглядевшись на звездную пыль, барон споткнулся, но Звегинцев поддержал его.
— Благодарю, Николай Александрович… Что-то все-таки нужно делать, господа. Ведь чем далее, тем труднее. Нужны быстрота и отвага. Победителей, как известно, не судят.
— Бабушка надвое гадала, барон, — хохотнул Волков. — Разве плохо мы провели задержание господина Горького? Ювелирная, доложу вам, была операция. Он и опомниться не успел, как в арестантском вагоне очутился. Казалось бы, Петербург в ножки нам кланяться должен, но ничуть не бывало! Алексея свет Максимовича подержали в крепости для проформы и поторопились выпустить. Лети, мол, пичужка, из клетки, тю-тю!
— Общественное мнение, знаете ли… — пробормотал Звегинцев, прислушиваясь к далекому женскому смеху на пляже.
— Именно. — Полковник отшвырнул недокуренную папиросу. Не видя дыма, он не получал удовольствия от курения. — Умные люди не повторяют дважды одной и той же ошибки… Необходимо иное решение.
— Какое же? — Барон пошел ва-банк. — Поговорим без обиняков, господа. Как вы намерены поступить, Николай Александрович?