Он был лживым, это она помнила. Но не могла забыть волшебную страстность его рук, ласкающих ее, губ, ничего не обещавших ей, хотя бы просто ради спасения ее гордости. А теперь он снова здесь, и она чувствовала предательское волнение сердца от его близости.
На его чувственных губах промелькнула улыбка.
— Ты обычно более красноречива, Ганна. Неужели я так долго отсутствовал?
«Да, так много дней, часов, минут, секунд…»
— Нет, — соврала она. — Мне просто нечего тебе сказать.
— Как жаль. Тогда ты послушай меня, — сказал он, усаживая ее безвольное тело на свободный стул.
Она опустилась на него с благодарностью, так как дрожавшие колени больше не подчинялись ей. Крид остался стоять, и она тихо, молча ждала.
При свете свечи и огня камина ее настороженные глаза стали ярко-зелеными. Он был слишком далеким и чужим, и слишком близким и родным. «Нет, нет, только не будь лживым на этот раз, Крид Браттон!» — подумала она.
Прочитав вызов в ее глазах, Крид засмотрелся на нее. Она была красивее и желаннее, чем когда бы то ни было. Ее нежная эфемерная красота, казалось, расцвела в цивилизованном мире. Это была женщина, которой необходимы шелка и сатины, а не буйволовая кожа и ситцы. Казалось, последние несколько дней благоприятно подействовали на нее, несмотря на все ее личные страдания. Молодость Ганны брала свое.
Придя в себя, он медленно и нежно взял ее за подбородок.
— Ты соскучилась по мне, милая моя Ганна?
— Это то, что ты пришел сказать мне?
Крид засмеялся и отвел руку.
— Нет, не это. Я пришел попрощаться с тобой и сказать тебе: «До свидания».
— Я думала, что ты уже сделал это. И почему ты не гоняешься за теми людьми, о которых нудел во время нашего похода? — спросила она нервно, боясь встретиться с его прямым насмешливым взглядом. Сейчас, когда она вся трепетала от близости, это было бы слишком опасно.
— Я не попрощался с тобой. И я не мог уехать, пока Генерал не окрепнет…
— Он был ранен?
— Нет, просто сбилось копыто, и потребовалось несколько дней, чтобы вылечить его. Я уезжаю завтра до рассвета, и я слышал, как тебе одиноко здесь…
— Кто тебе об этом сказал? — перебила она, снова чувствуя, как его взгляд прожигает ее.
— Эрик, он неплохой мальчик, когда к нему привыкаешь, даже если временами он бывает немного хулиганистым. Ганна, посмотри на меня. Нет, я имею в виду, посмотри на меня, — упорствовал он мягким, нежным голосом, его руки подняли ее голову.
Подчинившись его настойчивости, она подняла глаза, а потом так ругала себя за эту глупость. В его взгляде было что-то гипнотическое. Ганна вздрогнула, и эта дрожь пробежала по всему ее телу, добравшись до пальцев на ногах. От одного его прикосновения она словно опьянела, и эти горячие флюиды колдовства распространились по всем клеточкам ее тела. Куда пропала ее отчужденность, ее сопротивляемость? К ней сразу же пришел ответ: не существуют, исчезли, разрушились.
И она промолвила с печалью в голосе:
— Я не могу на тебя так долго смотреть — я слепну, словно смотрю на солнце или в глаза попал пепел. Очень больно и жжет. Я не хочу смотреть на тебя. Я хочу, чтобы ты поскорее ушел и оставил меня одну.
— Нет, ты не хочешь этого, — нежно возразил он. Его руки пробрались под ее тяжелые волосы и ласкали ее шею. — Ты же хочешь, чтобы я делал это… и это…
Она медленно, словно прилагая массу усилий, покачала головой.
— Нет, действительно, не хочу. Может быть, это не так прозвучало, но я действительно хочу, чтобы ты ушел. Только мой голос мне противоречит, а все остальное во мне с нетерпением ждет, чтобы ты покинул меня.
— Разве так встречают гостя, когда он пришел, невзирая на ветер и дождь? И после такой встречи у двери с… — Он посмотрел на башмак на полу. — …таким грозным оружием?
— Только когда этим гостем являешься ты, — сказала она, медленно и мрачно произнося слова. Зеленый цвет ее глаз принял тяжелый свинцовый оттенок.
Крид с улыбкой посмотрел на красивое лицо Ганны и понял, почему он так рвался прийти. Это было нечто большее, чем простое желание, приведшее его сюда, а непреодолимый соблазн, с которым он боролся три, нет почти четыре дня. Если он не выпивал, она жила в каждом его сне по ночам, а если выпивал, становилось еще хуже: он вспоминал, как впервые увидел ее, вытаскивая из дымящихся руин школы, с лицом, испачканным сажей, и огромными испуганными глазами. Затем он вспоминал ее временами сердитые глаза, и как осуждающе они могли смотреть на него.
Но страшнее всего было воспоминание о той ночи в лесу, когда она вырывалась из его объятий, а он схватил ее и положил на постель из мха и листьев. Она смотрела на него с каким-то необъяснимым жаром, исходящим из светящихся глубин и захватившим его врасплох. Он должен был прийти — он должен покончить с изводящим его ощущением незавершенности.
И он рассмеялся ей на ухо, поднимая со стула в свои объятия.
— Я думала, ты что-то хотел мне сказать? — переведя дыхание, сказала она, отчаянно пытаясь отвлечь его.
— Я говорю… — Его руки, лаская, спустились ниже к ее плечам. — Иногда мои руки говорят лучше меня.
— Я не могу так слушать…
— Постарайся. Ты удивишься, как легко можно многое понять. Знаешь, у тебя такая маленькая грудь, какую я и не видел. Почти как у ребенка — только ты уже определенно не ребенок. Я все время вспоминаю, какая у тебя нежная кожа…
— Нет!
— …и какая сладкая ты на вкус, Ганна, любимая.
— Не называй меня любимой. Это неправда. — Ее колени превратились в расплавленный воск, а в ушах появился звон, словно звук множества церковных колоколов, собранных воедино. Как у него так легко это получалось? И знал ли он, как часто она мечтала о нем — мечтала, что он придет к ней, вот так, как сейчас, и возьмет ее за руки, прижмет крепко к себе и станет дышать ей в ухо, пока она не затрепещет? Она чувствовала его улыбку у своей щеки, ощущала его руки, передвигавшиеся от ее талии к крошечным пуговицам на груди.
Плохо соображавший мозг Ганны, почти совсем уснувший под ленивыми убаюкивающими ласками губ и рук Крида, очнулся, чтобы подтолкнуть ее на робкий, бессвязный протест, затем снова впал в летаргический сон. «Мужчина должен быть доктором, — как в тумане подумала она. — Известным медиком, рекламирующим безумие во спасение». «Один курс — безумие гарантировано» — гласит вывеска.
Потом, когда он поднял ее на руки и положил на кровать у стены, она лежала на перине из гусиного пуха и чувствовала, будто утопает в дремотном тумане. Она скоро проснется, будет уже день, и она будет очень разочарована, что это был только сон.
Дождь бил по стеклу, дул сильный ветер. Умиравший огонь горел все тусклее и тусклее, свечи еле мерцали. Тикали часы. Стекла слегка задребезжали от глухого раската грома, и Ганна подумала, почему в объятиях Крида она вдруг почувствовала себя такой защищенной — защищенной от всех случайностей, от незваных гостей, от всего, кроме своей любви.
Горячие губы нашли чувствительную струнку на ее шее и ласкали золотистую ямочку с бешеным пульсом. Границы между ее телом и одеждой пали, и пылающим, трепещущим телом она почувствовала, как холодный воздух словно обжег ее потоком всепоглощающего огня желания. Эта буйная несдержанность была ей еще не знакома, казалась странной и пугающей, и она застонала. Легкое прикосновение кончика его языка к ее упругим соскам вызвало у нее неудержимый стон блаженства. Ганна изогнулась дугой, неожиданно заметив, что он как-то успел снять с себя одежду.
В медлительных движениях ее губ и рук не было страстного желания, только томный, всеохватывающий огонь в глубине ее разгорался все сильнее и сильнее. Ласковые руки Крида, пройдя по плоскому животу, углубились между бедрами — мир взорвался всеми цветами радуги, повисшей на темном потолке. Он касался ее сокровенных тайн, а она изгибалась и вытягивалась в его руках.
Все ее страхи и суеверия улетучились, как только она пробежалась пальцами по его крепкой волосатой груди.
Она с жадностью исследовала его тело, лаская его, прислушиваясь к его тяжелому дыханию. Когда ее руки опустились к его животу и ниже, она услышала резкий вдох и почувствовала, как его легкие, казалось, расширились.
Подавляя ее стон страстного нетерпения, Крид опустился на нее, вклиниваясь между ее бедрами. Его дыхание обжигало ее.
Это мука — сладкая, томная мука — быть в его объятиях!
Тело Ганны болело; ее напряженные нервы кричали, моля о расслаблении. Ее тело вздымалось и изгибалось в агонии неосуществленной потребности расслабления.
Но Крид ждал, играя с ней, лаская ее грудь. Он ждал того момента, пока не сможет больше терпеть, пока не взорвется от обладания ею, а потом рванулся вперед, чтобы слиться с ней воедино.
На потолке неожиданно появились вспышки множества крошечных звездочек, казалось, тело Крида состоит из воздуха и звездной пыли. Это было колдовство — сладкое, но колдовство. Она была подхвачена на облако и перенесена к звездам. Их ожидал почти недосягаемый апогей, к которому они оба стремились. Когда он пришел, Ганна была окутана в бархатный туман безумных ощущений, захвативших ее целиком, поглотивших ее, поднявших к вершинам и оставивших ее там в восторженном блаженстве.
Оглушенная реакцией своего тела и запоздавшим укором совести, Ганна лежала в объятиях Крида, едва слыша его бормотания слов любви — слов, в которые он не вкладывал, конечно, никакого смысла, а так просто, чтобы облегчить минуту разочарования, когда страсть прошла, и вновь наступила реальность.
Когда вихрь новых, еще странных для нее чувств, угас, Ганна лежала совершенно обессиленная в объятиях Крида, начиная сознавать, что же она опять наделала.
Горячий пресс слез сдавил нос и глаза, и она быстро заморгала. Опять слезы — ее обычная реакция на любой шок. Когда она научится быть мужественной и безразличной — или этого никогда не случится? В ее жизни слезы никогда не были эффективной защитой перед лицом опасности и не решали никаких кризисных ситуаций. В самом деле, слезы никогда не действовали ни на кого, включая и Крида Браттона.