Они шли по высоким травам и вошли под спокойную тень леса, где ветви деревьев сплетали густое кружево, а их ноги тонули во мху.
Вдыхая аромат ели, сосны, кедра, Ганна замедлила шаг.
Она села на упавшее дерево и взглянула на Крида. Он стоял рядом и что-то рассматривал. «Как же он красив!» — снова подумала она с замиранием сердца. Темные брови, с изяществом разлетающиеся над его глазами, его прямой — она никак не могла подобрать подходящего слова — аристократический нос. Да, так оно и есть. Его улыбка — необычайно соблазнительна. Она встряхнула головой и занялась цветами, лежавшими у нее на коленях.
Она плела корону для принцессы из волшебной сказки. От обилия запахов цветов, теплого дня и легкого ветерка, игравшего листьями большого дуба, она словно обо всем забыла. Невольная улыбка осветила ее лицо. Крид повернулся к ней.
— Расскажи мне о себе, — обратился он неожиданно к ней.
Ганна, вздрогнув, посмотрела на Крида. Ему действительно это интересно или просто светская беседа? И не очень уверенная в нем, она дала пространный ответ.
— Я родилась в Сент-Луисе и три года назад приехала вместе с отцом в Айдахо…
— Я уже знаю об этом, — усмехнулся он и сел рядом с ней. — Ну? И что дальше?
— А что ты хочешь узнать? — спросила она сразу охрипшим голосом.
— Многое. Например: что ты любила делать, когда была маленькой; есть ли у тебя братья или сестры, друзья, какие были твои любимые предметы в школе?
— Не означает ли это, что ты собираешься угождать мне в соответствии с полученной информацией? Кроме того, я ведь тоже ничего не знаю о тебе.
— Что определенно тебе не на пользу. Но сейчас моя очередь задавать вопросы, — сказал он с томной улыбкой, что заставило ее забыть все ответы, готовые сорваться с языка.
— Дай мне подумать… сестер и братьев у меня нет. Моя мать умерла при моем рождении, и меня выходила и вырастила ее сестра. У меня нет подруг, в школе нравились история и чистописание. Когда была маленькой, любила играть в куклы, хоть у меня никогда их не было в изобилии. Но у меня была любимая кукла — фарфоровая, с которой играла еще моя мать. Ее звали Эве. После первого…
— Я знаю, — перебил ее Крид с насмешливым взглядом. — Что еще ты можешь делать, кроме пения гимнов и цитирования Библии?
— Я играла на клавикордах, — ответила Ганна. — А в жаркие летние дни босая бродила по реке и этим едва не доводила свою тетушку до апоплексического удара. Она говорила, что у меня роковая судьба, и, наверно, она права, как видишь.
— Я знаю, что местные меня уважают, — сухо сказал Крид.
— О! Я не подразумевала конкретно тебя, — поспешила пояснить она. — Я просто имела в виду то, что со мной случилось за последний месяц, и все такое…
Не желая путешествовать снова по этой грустной тропе воспоминаний, Крид увел ее от мрачных мыслей.
— А я обычно увиливал от школы и бегал удить рыбу, — сказал он, и Ганна хихикнула. — Но однажды, когда я поймал огромную форель, учитель подловил меня и дал хороший подзатыльник, но потом спросил место, где я поймал.
— И ты рассказал ему?
— Я открыл ему прекрасное место — лес, где случается отличная рыбалка, но только для гризли…
— Ой, Крид! — В ее глазах промелькнули веселые огоньки, когда она попыталась представить Крида маленьким озорником. Это было очень сложно, и она отступила. — А ты вырос здесь? — спросила она немного погодя, и он покачал головой.
— Нет. В Канзасе. Мои родители приехали в Оригон, когда мне было двенадцать лет.
Он замолчал, и Ганна спросила:
— А как же случилось так, что ты остался один такой маленький?
Крид отвечал ровным голосом, челюсти сжались, мускулы напряглись, но больше ничего не выдало его волнения.
— Моих родителей убили недруги.
На мгновение вспомнив «Черноногих», крики и ужас, охватившие Джубайл, Ганну передернуло.
— Как ты думаешь, мы когда-нибудь сможем жить в мире с индейцами? — спросила она, немного помолчав.
Крид, усмехнувшись, посмотрел на нее.
— Не знаю. Но не индейцы заживо сожгли в доме моих родителей и сестер, — сказал он сурово.
— А ты говорил…
— Я сказал недруги, и это правда. Но это были белые недруги — жадные люди, которые шли на все для достижения своей цели.
Ганна слушала, как он ровным спокойным тоном рассказывал о своем отце, который пригласил троих мужчин, накормил их, ухаживал за их лошадьми и был настолько глуп, что решил обратить их в свою веру. Они пожили у него достаточно долго, чтобы выяснить, где хранилась железная шкатулка с золотом и деньгами на постройку церкви, затем убили всю семью, за исключением Крида, и украли все. Это было их роковой ошибкой, потому что дело повернулось так, что мальчик стал жить только ради того, чтобы найти, выследить и убить их.
— Я потратил на это четыре года. Когда это случилось, мне всего было двенадцать лет. Хорошие люди заботились обо мне и настаивали, чтобы я забыл о мести, потому что месть — это заговор против Господа. Я иногда думал, что если услышу снова эту фразу, то убью того, кто ее скажет, — рассказывал Крид.
— Ты… ты нашел убийц?
— Да. И я убил их — всех троих. — Его челюсти сжались снова. — Я мог бы сделать это намного раньше, но, как я говорил, немного задержался. Я несколько раз сбегал от своих опекунов, но они находили меня и возвращали назад. Я немного успокаивал их бдительность, но потом снова сбегал. В конце концов они отступились, и я стал жить в лесу. За это время я научился многому. Я научился выживать и убивать.
Ганна проглотила комок в горле.
— И за это время ты научился своей сегодняшней… профессии?
— Да. Я нашел, что это хорошо оплачивается. И это освобождает мир от таких людей, как… как Стилман. — Он улыбнулся.
— Но своими руками чинить правосудие, Крид…
— Я убиваю людей только с целью самозащиты, Ганна. — Его голос был тихим и ласковым. — Большинство из них живыми предстают перед судом и бывают повешены. Возможно, пуля милосердней веревки, но большинство не заслуживает сострадания.
Ганна сидела молча, откинувшись на бревно. Ее нежное сердце болело за него, и ей хотелось вобрать в себя всю испытанную им боль. Но она знала, что он рассказал о своей семье не для того, чтобы вызвать симпатию или жалость, и разозлится, если она хоть как-то проявит их. Крид Браттон был не из тех, кому требуется сочувствие. Она подогнула под себя ноги и увидела забытые цветы, лежавшие на ее юбке.
— Вот, — сказала Ганна, подавая Криду сплетенный венок и привлекая к себе его внимание. — Это для тебя.
— Мне кажется, он больше подойдет тебе, — ответил он с легкой улыбкой.
— Это говорит лишь о том, что у тебя слабо развит вкус, — слегка упрекнула его Ганна. — Боишься, что это угрожает твоей мужественности? Не волнуйся, здесь на несколько миль никого нет, кроме меня.
— Не уверен, — проговорил он, снова повернувшись и разглядывая поляну. На этот раз его лицо нахмурилось, Ганне стало страшно.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он повернулся к ней:
— Ганна, ты уверена, что та лошадь просто сбежала?
— Лошадь? — Она с недоумением уставилась на него, но потом поняла, что Крид спрашивает о той лошади, которая исчезла из их лагеря.
— Знаешь, такое большое животное на четырех ногах и с хвостом. Лошадь.
— Конечно, знаю… А что еще могло с ней случиться? Ой, ты думаешь, что кто-то украл ее?
— Нет.
— Тогда что…
— Покажи мне то место, где ты похоронила Стилмана, Ропера и Труэтта.
Холод пробежал по спине Ганны:
— Не понимаю, что тебе взбрело в голову. Или что-то… ну, в самом деле! Ерунда какая-то!
— Может, да. Может, нет. Временами до меня доносятся какие-то звуки, похожие… Это больше интуиция, шестое чувство. Но оно меня редко обманывает.
— Ты имеешь в виду ясновидение?
— Ты учительница, а не я. Единственное, что я знаю, что у меня появилось чувство, будто кто-то следит за нами.
— Ой! — Вздрогнула Ганна. — Но они же все мертвые, Крид. Я же их похоронила. — Она встала: — Я покажу тебе…
Но когда они подошли к расселине, куда Ганна упрятала завернутые в одеяла тела, оказалось, что два свертка, издававшие трупный запах, так и лежали в тени утеса. Ганна рукой прикрыла нос и рот. Могила Хола Труэтта, расположенная неподалеку, тоже казалась нетронутой, и она не смогла сдержать крика ужаса, когда Крид начал разбрасывать камни.
— Нет! Ой, Крид, милый, зачем ты?..
Остановившись, Крид кинул взгляд на свертки и передумал. Бросив затею с могилой, он подошел большими шагами к скале и, не обращая внимания на восклицания Ганны, принялся разворачивать тела.
Ганна, вся дрожа, отвернулась. Это было ужасное зрелище! Она нашла в себе силы повернуться только тогда, когда услышала за спиной голос Крида. Увидев его нахмуренное лицо, она услышала:
— Он ушел, Ганна. Здесь в одеяле ничего нет, кроме груды камней…
7
Ганна вся дрожала. Это было невозможно! Она видела его убитым, волочила сюда безжизненное тело через овраг по острым камням.
— Я не верю тебе.
— Знаю. Но это не имеет никакого значения. Его нет.
— Не может быть. Он был мертвым. Он не дышал. Его глаза были закрыты, а рубашка была вся… вся в крови и пахла порохом… — Она замолчала, закашлявшись, и Крид протянул ей руку. — Может быть, дикие животные… — начала она, но не смогла договорить.
Покачав головой, Крид разрушил ее предположения:
— Нет. Другое тело не тронуто. Дикие животные не настолько щепетильны.
— Тогда, может быть, они наелись одним? — ухватилась за спасительную идею Ганна.
— Ганна, я думаю, что нам пора двигаться, — тихо произнес он. — Даже если это не Стилман — даже если он отполз и умер где-то рядом, — кто-то следит за нами, и мне это не нравится.
— Ты же не можешь скакать на коне.
— Почему? Я уже хожу, так? И я проделывал штучки, требующие больших усилий.
Ганна была настолько взволнованна и испуганна, что его последний довод даже не шокировал ее, как это случилось бы с ней в другое время, хотя на щеках и заиграл легкий румянец.