«Трех сестер», и деревенская хищница – самая страшная – Аксинья. Они разные, но хищная хватка и лживость – их общие черты. «Ох, не верьте им, они очень, очень хитры!» – говорит Шамохин (С., 9, 131). Хитрые, хамелеонные существа, прикидывающиеся, по мере надобности, то трогательно-беспомощными, то поэтическими натурами, то заботливыми, то погруженными в умственные интересы, – все ради того, чтобы нравиться, покорять, порабощать. Жертвами их чаще всего становятся мужчины простосердечные и доверчивые, такие, как Андрей Прозоров в «Трех сестрах». Жертвы разочаровываются, спохватываются, когда уже поздно. Прозоров находит свою жену «этаким шаршавым животным» (С., 13, 178), но подчиняется ей беспрекословно. Такая же участь ждет Шамохина, если ему не удастся избежать брака с Ариадной. В конце рассказа он знакомит с ней своего попутчика писателя. «Она крепко-крепко пожала мне руку и, глядя на меня с восхищением, поблагодарила сладко-певучим голосом за то удовольствие, какое я доставляю ей своими сочинениями. – Не верьте, – шепнул мне Шамохин, – она ничего вашего не читала» (С., 9, 132).
Откуда у женщин – именно у женщин – такая предрасположенность к мимикрии? Если бы Чехов в свою зрелую пору вернулся к замыслу «Истории полового авторитета», он, вероятно, искал бы истоки женских пороков и слабостей не в физиологии, а в социальной сфере, в общественном статусе женщины, имеющем глубокие исторические корни и выраженном пословицей «Курица не птица, баба не человек». Испокон веков женщина подчинялась мужу, была на рабском положении, которое вынуждало ее хитрить и лукавить. Не случайно появилось отражающее одну из черт рабской психологии выражение «лукавый раб». Женщине нередко удавалось верховодить в семье, навязывать мужу свою волю – для этого нужно было притворяться, прибегать к ухищрениям, уверткам, так как добиться чего-либо собственными силами и умом, помимо мужа, все равно невозможно. «Худой муж умрет, добрая жена по дворам пойдет»; «С ним горе, а без него вдвое»; «Птица крыльями сильна, жена мужем красна» – таких пословиц тоже сложено много.
В просвещенном XIX веке, тем более в культурной среде, уже не считали, что «баба не человек»; высказываться в этом смысле мог только какой-нибудь одичавший степной помещик – на то он и «печенег» (в одноименном рассказе Чехова). Напротив: женщину поэтизировали как существо нежное, изящное, с утонченными чувствами, удаленное от грубой прозы, в которую погружены мужчины. Тут было немало лицемерия, поскольку «половой авторитет» все равно сохранялся: необходимым женским уделом по-прежнему мыслились только замужество, семья, занятие домом и детьми. Обычай «вывозить в свет» юных девиц был, в сущности, формой приискания для них выгодных женихов, этим озабочены были не столько девицы, сколько их маменьки. С резкой прямотой о том говорится в «Крейцеровой сонате» Льва Толстого: «Ах, происхождение видов, как это интересно! Ах, Лиза очень интересуется живописью! А вы будете на выставке? <…> Моя Лиза без ума от музыки. А вы почему не разделяете эти убеждения? А на лодках!..» А мысль одна: «Возьми, возьми меня, мою Лизу! Нет, меня! Ну, хоть попробуй!..»[70]
Интерес Лизы (Нади, Вари, Маши) к музыке, живописи, даже к происхождению видов, служил ей украшением, как наряды и косметика, помогал завлечь интеллигентного мужа, но после того как цель достигнута, становился излишним придатком к семейной жизни – доступ к профессиональным занятиям наукой, искусством, вообще к большинству «мужских» профессий был или закрыт, или затруднен. Шамохин говорит о женском образовании: «Учиться в институте трем языкам и алгебре и потом, вступая в жизнь, не знать, что делать с этими языками и алгеброй <…> какое это образование?» (С., 9,403)
Двусмысленное, фальшивое положение женщины в интеллигентной среде содействовало формированию характеров, подобных Ариадне. Извечная раба стремилась поработить своего извечного поработителя, восторжествовать над ним, пуская в ход женские чары, которые он сам же ей приписал в качестве главного ее достоинства. Она научилась манипулировать чарами расчетливо, для вполне материальных целей. Тут было и подсознательное желание отомстить угнетателям-мужчинам, взять реванш. Огромные средства, которые вкладывались в промышленное производство предметов роскоши, изысканных женских нарядов, ювелирных безделушек, также были своеобразной данью, взимаемой с мужчин за их «половой авторитет», выкупом за правовое унижение женщин. Бескомпромиссный Шамохин находит, что для достижения равенства полов женщина «должна одеваться, как мужчина. Губную помаду, пудру, папильотки, всю эту мерзость, конечно, за борт» (С., 9,404).
Не разделяя ни крайностей взгляда Шамохина на женский вопрос, ни крайностей феминизма, Чехов прекрасно понимал несправедливость женского бесправия, ведущего к психической ущербности как женщин, так и мужчин. (Это ясно выражено не только в «Ариадне», но в рассказах «Бабы», «Анна на шее» и других.) Однако он был совершенно не склонен извинять Ариадну и подобных ей как жертву социальных условий. Он вообще не признавал оправдательных ссылок на влияние среды, веяния времени, наследие крепостничества, неправильное воспитание и так далее. По Чехову, человек ответственен за себя и не должен перелагать свою личную вину на «условия». Герой «Дуэли» Лаевский жалок, пока усиленно ищет самооправдания в том, что он принадлежит к поколению «лишних людей», живет в «наш нервный век», что «дворянство вырождается» и пр., – настоящим человеком он становится, когда осознает, что быть таковым или не быть, зависит от него самого и ни от кого больше. Героини «В овраге»,
Аксинья и Липа, взращены в одинаковых условиях: обе взяты в богатый дом из бедной семьи, выданы за нелюбимых мужей, обе работают на своего свекра Цыбукина. Но одна – лютая хищница, другая – сама чистота. Нельзя думать, будто Чехов не видел или недооценивал ненормальностей общественных отношений, – он их отлично видел и показывал. Но не считал этот фактор определяющим характеры и поведение личностей. Позицию Чехова, как мы помним, верно формулирует персонаж романа Гроссмана «Жизнь и судьба»: «…Люди хороши и плохи не оттого, что они архиереи или рабочие, татары или украинцы, – люди равны, потому что они люди»[71].
Женщины хороши и плохи не оттого, что они «слабый пол» или «прекрасный пол»; просто они такие же люди, как мужчины, и их стремление к равноправию справедливо – в этом Чехов был убежден. По собственному жизненному опыту он знал, что женщины действительно «мыслят и работают нисколько не хуже мужчин», а иногда и лучше. Как беллетрист и драматург, он постоянно общался с женщинами-литераторами, музыкантшами, художницами, со знаменитыми актрисами – одна из них стала его женой. Как врач, встречался с выдающимися женщинами-врачами, в их числе были сестры Линтваревы; памяти З.М. Линтваревой, которую крестьяне называли святой, Чехов посвятил некролог. Среди его близких знакомых была женщина-математик О.П. Кундасова («астрономка»); в одном из писем Суворину Чехов писал: «…Слушал ученый спор ее с зоологом
Вагнером… Мне показалось, что в сравнении с нею ученый магистр просто мальчишка» (П., 4,263). В другом письме: «Жан Щеглов <…> большой противник всяких ересей, в том числе и женского ума. А между тем, если сравнить его, например, хотя бы с Кундасовой, то перед нею он является маленькой монашенкой» (П., 5,49–50).
При всем том различие между полами, не только физиологическое, но, что важнее, психологическое, несомненно существует, оно неотменимо, и потому полному их уравниванию во всем, какого требует Шамохин, Чехов, видимо, не сочувствовал. По его признанию, он ценил в женщинах красоту; для него много значило умение женщины одеваться со вкусом, а главное – то неуловимое, что именуется женственностью. Женщина может делать все, что может мужчина, но хорошо, если она делает это по-женски, а не по-мужски.
Среди чеховских героинь есть такие, которые «мыслят и работают нисколько не хуже мужчин», но им как бы чего-то недостает. Полина Рассудина («Три года») – чистейший образец эмансипированной женщины. Живет собственным трудом, умна, гордится своей независимостью, презирает «милостивое внимание господ мужчин» (С., 9, 73) и никому не позволяет платить за себя в ресторане. Она любит Лаптева совершенно бескорыстно и сильно, но после его женитьбы на Юлии с гордой решимостью вырывает его из своего сердца – она человек, сильный духом и волевой. Но что-то мешает ей быть настоящей женщиной – то ли прямолинейная резкость суждений, то ли безликость и неуютность ее жилья, то ли несколько смешные выпады против «господ мужчин».
Дело не в том, что Рассудина некрасива и не первой молодости. Вот другая эмансипированная женщина, очень красивая и молодая – Лидия Волчанинова, с головой погруженная в земскую деятельность («Дом с мезонином»). Деятельность полезная, хотя и не масштабная – устройство сельских школ, библиотечек, медицинских пунктов, забота о том, чтобы «прокатить» на выборах некоего Балагана, который «забрал в свои руки весь уезд». «Лида может полюбить только земца, увлеченного так же, как она, больницами и школами», – говорит художник. «О, ради такой девушки можно не только стать земцем, но даже истаскать, как в сказке, железные башмаки» (С., 9, 183). Железные башмаки вспомнились не случайно: что-то железное, негибкое, неженственное есть в натуре Лиды. Она всегда уверена в своей правоте, нетерпима к чужим мнениям, деспотична. Всецело занятая «помощью ближним», она словно не замечает самого ближнего человека – свою младшую сестру – и хладнокровно лишает ее счастья, якобы для ее же пользы.
«Приучайте её (женщину. – Н.Д.) логически мыслить, обобщать», – говорит Шамохин (С., 9, 131). В повести «Моя жизнь» жена Мисаила Полознева Маша логически мыслит ничуть не хуже, если не лучше, чем ее муж. К тому же она красива, обаятельна, благородно проста в общении, артистична. Хорошо поет, под конец решает стать певицей – не с тем, чтобы прельщать мужчин, а потому что «искусство дает крылья» (С., 9, 259). «Великолепная Маша» – называет ее муж (С., 9,261), она напоминает ему экзотическую птицу, случайно залетевшую в скучный провинциальный город. И в жизни его эта женщина-птица пронеслась, одарив недолгим счастьем, чтобы потом улететь на свободу, – дороже всего ей свобода. В самом деле – прекрасная женщина. И все же Чехов, а с ним и читатель, не спешит отдать свои симпатии великолепной Маше. Слишком легко, с бессознательной жестокостью, она расстается и с идеями, и с людьми – предметами своих увлечений. Когда увлечения остывают, она сбрасывает их, как маскарадный костюм, отслуживший свое, и больше о них не думает. В сущности, думает только о себе – эгоизм, чуждый женской природе, призванной оберегать другие жизни.