Гарри отвернулся и принялся надевать плащ.
Я вышел к Эйве.
Когда мы проснулись на рассвете, утро пахло такой свежестью, что его хотелось выпить. В три часа ночи буря ушла на север, и единственным напоминанием о ней оставался ветерок, шелестевший выброшенными водорослями, и неровная, словно покрытая оспинами, поверхность песка. Я распахнул окно навстречу шуму волн.
Ко мне, покачиваясь, подошла Эйва; взгляд ее был спокойным и твердым.
– Я ночью об этом не думала, но, знаешь, нас ведь могло убить молнией там, на веранде.
Ее лоб под моим поцелуем был теплым.
– Верно. Но, возможно, эти планы разрушило как раз то, что потом нашло нас?
Что поразило меня прошлой ночью, так это моя способность радоваться даже в ослабленном состоянии и с одной здоровой рукой. Сначала на заливаемой дождем веранде, под хлеставшими по коже струями, когда сами мы находились далеко-далеко от этого места, и позже, в раскачивающейся кровати, когда дождь успокоился до тихого шелеста.
Испытание способностей продолжалось: мы провели эти первые часы, экспериментируя с новыми ощущениями. Испытывать ли стыд, когда ты голый и одеваешься (хотя оба мы ложной скромностью не страдали), прикасаться ли друг к другу мимоходом (да, легонько), кто спровоцирует следующий сеанс занятия любовью (галстук)? Эйва осмотрела мою повязку и провела еще один раунд врачевания. Никто из нас больше не упоминал о причине ожогов – молчаливое соглашение, позволяющее освежиться в маленьком оазисе, который расцвел в нашей жизни. Об этом вспомнили только тогда, когда я уходил на работу.
– Когда ты снова поедешь навестить брата? – спросила Эйва.
– А что?
– Я поеду с тобой. И нечего на меня так смотреть. Я с этим вполне справлюсь.
В четыре Гарри помчался в банк, а я без всякого энтузиазма отправился к тетке Нельсона, Билли Мессер. Если бы это помогло, я готов был повторно беседовать со всеми в надежде всколыхнуть что-то – хотя бы что-нибудь! – упущенное. Зазвонил телефон, это был Гарри.
– Карс, у нас еще один. Без головы. Я уже на месте. – Гарри назвал адрес. Голос его был четким и бесстрастным.
– Какой тип тела физически? – спросил я.
Гарри вздохнул.
– Ты представляешь себе габариты Барлью?
– То есть жертва такая же большая, как Барлью?
– Такая в точности, – сказал Гарри. – Потому что это и есть Барлью.
Я никогда в жизни не видел такого дома, как у Барлью. Это была настоящая оранжерея! Повсюду цвели орхидеи: на полках, на низких столиках, в висячих корзинках, на прибитых к стенам выброшенных морем обломках деревьев. Некоторые цветки были в форме розовых рупоров, другие – тонких перламутровых колокольчиков. Там были красные чашечки и синие блюдца, желтые фонарики и лиловые люстры. Небольшой солярий за гостиной, похоже, был инкубатором, где в небольших коричневых горшочках черенки и ростки поднимались на ноги. В воздухе стоял плотный запах плодородия, и казалось, что уже в нем одном можно было проращивать семена, просто пересыпая их из ладони в ладонь.
Обезглавленное тело Барлью лежало на спине в кухне. Скуилл уже побывал здесь и ушел. Я подозреваю, что в клане начальства шли напряженные совещания. Хембри и его люди уже заканчивали, двое техников укладывали свои принадлежности. Мы с Гарри стояли в гостиной вплотную друг к другу, подпираемые в спину растениями.
– Я все хотел спросить… – сказал я. – О чем это вы с Барлью говорили вчера? Про «но-о, поехали» и «ковбоя».
Гарри рассматривал джунгли вокруг нас. Он протянул руку и коснулся белого соцветья трубчатых цветков.
– Похожи на свечи, правда? – задумчиво протянул он.
– Вы с Барлью ездили в одной патрульной машине? – спросил я. – Вы с ним были напарниками?
– Вскоре после того, как он ушел of своего офицера-инструктора. Мне было двадцать восемь, ему – двадцать четыре.
– Вы с Барлью, на улице, вместе? Странная смесь.
– Тогда он еще не был тем Барлью, которого знаешь ты. С ним можно было разговаривать. Он даже выглядел иначе – высокий, тощий, широкоплечий деревенский парень.
За головой Гарри укрепленная на стене ветка обрамляла орхидею: из водопада листьев свисала гирлянда изящных колокольчиков. Гарри щелкнул по одному из них и, похоже, удивился, когда тот не зазвенел.
– Мы получили вызов в апартаменты Толрико, грязную дыру на северо-западе. Одна из постоялиц сказала, что видела мужчину с пистолетом. Было часа два ночи. Мы подъехали и разошлись: Барлью налево, я направо. Я нашел женщину, которая что-то лепетала про хохочущего парня, который носился как сумасшедший и размахивал пистолетом. Я оставил ее и пошел посмотреть, что выяснил Барлью, но нигде не мог его найти.
Хембри махнул мне рукой из кухни. Я поднял указательный палец: одну минутку.
– Я услышал слева подозрительный шум и, согнувшись, бросился туда. Позади дома раздавались какие-то звуки, слышались голоса. Я пробрался за мусорные баки.
Гарри убедился, что нас никто не слушает, и наклонился ко мне так близко, что я почувствовал тепло его дыхания.
– Барлью, абсолютно голый, стоял на четвереньках на земле, и на нем, как на лошади, скакал худосочный, небольшого роста парень. Он наглотался всего сразу – чего-то возбуждающего, депрессантов, ЛСД… Он забрал у Барлью пистолет и заставлял его прыгать через воображаемые кольца, приговаривая, что всегда мечтал погонять копов. Барлью обмочился, ревел, ползал по отбросам, руки и колени его были изрезаны битым стеклом. Парень этот стучал пистолетом по затылку Барлью, гикал, улюлюкал и вопил: «Но-о, поехали!» А еще он заставлял Барлью ржать, как лошадь.
Я закрыл глаза и представил себе эту картину.
– И ты завалил этого парня.
– Этот псих размахивал пистолетом, как мухобойкой. Я подождал, пока он слезет с Барлью, вышел из-за угла и заорал: «Полиция! Ни с места!» Я чуть было не нажал на курок, а парень этот улыбнулся, словно я был его мамочкой, которая принесла полную миску овсянки, и подожил пистолет на землю. Потом сел рядом с Барлью и принялся ковырять в носу.
Мимо с пакетом в руках прошел эксперт по отпечаткам. Хембри уже махал руками, как ветряная мельница.
– Минутку, Бри, подожди! – крикнул я ему и снова повернулся к Гарри.
– Этой ночью Барлью прорвало, и он рассказал мне, как ненавидит патрулирование по улицам, что его старик, тоже коп, заставил его пойти в полицию… Дядя Барлью занимался ландшафтным дизайном и был садовником. Вот кем на самом деле Барлью всегда тайно хотел стать.
– И это был его последний день на улице?
Гарри кивнул.
– На следующее утро Барлью написал заявление на административную должность.
– А когда он превратился в бездонную бочку зубной боли?
– Он начал качаться, поднимать тяжести, наращивать массу, но при этом становился все более жалким…
Гарри рассматривал крохотный цветочек в корзинке, напоминавший сережку цвета шартрез размером с мелкую монету.
– Барлью надел мускулы, как новый костюм. Затем ему понадобилось собрать мускулы вокруг себя. Несколько лет назад он зацепился в команде Скуилла и фактически превратился в его адъютанта. Мне кажется, Скуиллу нравилось иметь рядом с собой парня габаритов Барлью – как коротышке, который важно, выступает сзади своего питбуля.
– Барлью больше не говорил с тобой о той ночи?
– Он никогда даже не смотрел на меня, если была хоть какая-то возможность отвести глаза. – Гарри покачал головой, и сережка цветка выпала из его пальцев. – Когда я был маленьким, тетя каждый год читала мне «Рождественскую песню птичек». Книжка мне нравилась, но пугала меня. Но больше всего доставали меня не рождественские привидения, а картинка, отложившаяся в памяти: Джейкоб Марли, дряхлый старик, запутавшийся в цепях своего прошлого. Клянусь, я буквально слышал грохот и звон, с которым он тащит все это дерьмо за собой в вечность.
Гарри оглянулся по сторонам, и я увидел, что ноздри его расширились: он вдыхал тонкий аромат цветов, украшавших тайную жизнь Барлью, его настоящую жизнь. По моим прежним представлениям, Барлью не мог иметь сильных привязанностей. Но сейчас я разглядывал все эти книги, леечки, ножницы, мох и пакеты с удобрениями, и мое удивление уступило место печали по упущенному и утерянному, по росткам прошлого, которые прокладывают наш путь в будущее, а мы позволяем им засохнуть.
– Он думал, что ты рассказал мне о той ночи, – сказал я. – Поэтому и избегал наступать мне на ноги.
Гарри пожал плечами. Он взглянул на тело Барлью через дверь кухни, потом повернулся ко мне.
– Думаешь, люди когда-нибудь сбрасывают цепи, связывающие их с прошлым, Карс?
– Никогда, Гарри. Весь фокус состоит в том, чтобы добавлять новые звенья и не тащить все это за собой.
– Я завтра поеду с тобой.
Я положил руку ему на плечо.
– Спасибо, амиго, но уже вызвалась Эйва. Она хочет быть моим циутром.
– А это еще что такое, черт побери?
– Средство против нападения, Гарри, – сказал я. – Если только правильно его держать.
По пути в кухню я огибал столы и подставки с зарослями зелени. Хембри и его ассистент перевернули тело на бок, и Хембри указал на спину. Я присел и увидел широкую область кожи, ставшей малиново-фиолетовой из-за застоявшейся крови. Поперек всей спины Барлью были написаны слова. И не какие-нибудь крошечные! Это были буквы размером сантиметра в полтора, спускавшиеся от задней части его отрезанной шеи до ягодиц – одни непрерывные каракули, написанные черными чернилами.
– Похоже, наш мальчик прогрессирует в эпистолярном жанре, – сказал Хембри. – Приятного вам чтения.
Глава 28
Как это часто случается в жизни, момент, которого Эйва так боялась – возвращение на работу и встреча с Клэр, – прошел почти незамеченным. Клэр сидела за своим столом и просматривала корреспонденцию. Когда мы вошли, казалось, она едва обратила на нас внимание.
– Доброе утро, доктор Даванэлле, – сказала она. – Очень хорошо, что вы вернулись.