Леня задумался, потом глядя в пространство, будто перед его глазами был тот самый гараж, продолжил:
— Вы же знаете, что почти все эти штуковины в его гараже были с историей. Череп хотя бы… Признаться, я стал ходить к нему гораздо реже, а потом и вовсе перестал. — Леня посмотрел на друзей и пожал плечами. — Да и интересы мои, честно говоря, изменились.
— Если бы ты нам рассказал про этот случай, мы бы могли выследить этого… Моцарта, — тихо сказал Шкет.
Виктор посмотрел на экран своего айфона, купленный на заработанные на зоне деньги.
— Вряд ли. Да и как ты себе это представляешь в тех м‑м… обстоятельствах. Мы же были почти врагами…
— Общая беда могла нас объединить… — сказал Шкет и в этом, скорее всего, он был прав.
Весь хмель слетел с них в мгновение ока.
— И ты думаешь, что… почтальон… он и есть?.. — спросил Леня. — Признаться, я плохо его помню, видел пару раз всего возле школы. Я ведь жил в другом районе.
— В тот момент, когда он меня поймал, избавив от расквашенного носа и я увидел его плащ, рюкзак — ни о чем больше и думать не мог, — ответил Виктор. — Моя соседка… тетя Оля, она встречалась с ним.
— Если его реально взяли, то должны показать по телеку, — сказал Шкет.
— Сомневаюсь, — Виктор снова поднялся, подошел к окну и посмотрел вниз. Чем‑то это окно его притягивало, точнее, не окно, а сам двор, и он никак не мог понять, чем именно. — Пока не проведут следственные действия, ничего показывать не будут. А вдруг опять прокол? Гром сказал, что уже тогда по этому делу были ошибочно казнены несколько человек. Покажут, когда будут уверены на сто процентов.
— Значит, нужно как‑то увидеть его, — вздохнул Леня.
Виктор кивнул:
— Либо же найти почтальона.
Он поднялся, накрыл ладонью откупоренную бутылку и сказал:
— Друзья, извините, но я — все. Сейчас попробую найти Николая Степановича. Шкет, ты говорил, что у тебя кто‑то в органах. Может этот человек поможет увидеть фото задержанного. У них есть доступ к базе.
Леня взъерошил жидкие волосы и спросил:
— А что ты там все высматриваешь, а?
Виктор отпустил шторку и задумчиво ответил:
— Даже не знаю.
Потом он повернулся, обвел взглядом кухню, которую освещала желтая тусклая лампочка без абажура и спросил:
— Слушайте, а у вас бывало ощущение, похожее на дежавю, только чуть другое — вы точно знаете, что уже видели, были в этом месте, разговаривали с этими людьми, но теперь, в настоящий момент переживаемое вами сильно отличается от того, в чем вы на сто процентов уверены.
Иными словами — кино с тем же названием, что и всегда, вы его сто раз смотрели, но теперь главный герой, да и другие герои делают совсем другие вещи. Понимаете, о чем я говорю?
Шкет и Леня переглянулись, и Виктор подумал, что кто‑то из них сейчас заявит, что он перебрал.
Однако, на их лицах он прочитал одновременно испуг и озабоченность. Значит, странные вещи, которые они тщательно скрывали от других, чтобы не попасть в дурдом и не быть осмеянными, происходили на самом деле.
— Черт побери, — побледнев, тихо сказал Леня. — Я никому об этом не рассказывал. Вообще никому. Сейчас вы поймете, почему. На втором курсе мехмата МГУ на свой день рождения я взял тачку напрокат, это была «Ламба», «Ламборджини Диабло» — самый крутой спорткар в мире. Не знаю, что на меня нашло. Хотя знаю… тщеславие, конечно же. Я посадил свою девушку, и мы катались по Москве, распивая шампанское и горланя песни… а в какой‑то момент, проезжая по Смоленской площади, я увидел страшную аварию — перевернутая машина и человек, вернее, то, что от него осталось…
Шкет вздрогнул, задел рюмку, куда наливал водку, и та опрокинулись. Темное пятно расплылось по скатерти.
— Да, прямо так, как твоя рюмка. Раз — и все вылилось, а потом еще и вспыхнуло.
— Но… — захотел вставить пару слов Виктор, но Леня прервал его.
— Послушай до конца. Это жутко, но послушай. Я точно знал, я знал это как свои пять пальцев, как то, что мы сейчас сидим вот тут с вами — что это я лежу там, возле пылающей машины — которая, на удивление, разве такое может быть вообще — тоже была «Ламбой»! Сбросив скорость, я увидел и свою девушку — она была зажата на сиденье и не могла выползти. Я запомнил ее лицо на всю жизнь, она смотрела на меня умоляющим взглядом и тянула ко мне руку, на которую час назад я надел колечко и получил ее согласие стать моей женой. Два события в один день. Вернее, три. Теперь Ксения снится мне каждую ночь… я вижу ее руки, вижу лицо, вижу, как языки пламени подбираются к ней, а я проезжаю мимо, оглядываюсь точно в замедленной съемке и ничего не могу сделать.
Я очнулся в тот момент, когда мы въезжали на Смоленскую площадь. Затормозил, припарковал машину у обочины, вылез на дрожащих ногах из тачки. Все шампанское что у нас было, а это, на минуточку, целый ящик Вдовы Клико, я поставил возле мусорного бака и его тут же разобрали счастливые бомжи.
С Ксенией мы расстались через месяц — я просто стал другим человеком — не таким каким вы меня помните по школе. А ей нужен был именно тот, молодой повеса, фигляр и мажор. Высокомерный, подающий надежды…
— Господи… — прошептал Шкет.
— Примерно через год я прочитал, что она погибла в аварии на том же самом месте, что я увидел. Что это было? Я до сих пор не знаю. Я бросил институт, хотя мне пророчили блестящее научное будущее. А теперь самое странное — в ящике шампанского, которое я заказал по Интернету и с доставкой на дом, я обнаружил записку, напечатанную на старой печатной машинке — таких, наверное, уже и в помине нет. И там был прикол, я сразу перезвонил в ту компанию и чуть не разнес их в пух и прах за издевательство, но они сказали, что не занимаются такой херней.
— Так что там было? — нетерпеливо спросил Виктор.
— Там было написано: «Твоя Ламба будет завтра всмятку на Смоленской площади. Два трупа. Ты и твоя подруга». Всю ночь мне снились кошмары, но утро вечера мудренее, и я решил, что это прикол кого‑то из однокурсников. У нас были весьма своеобразные шутники.
— Капец… — Шкет заерзал на табуретке, потом тоже решился.
— У меня все было проще. Но тоже связано с жуткой вещью, если можно так сказать, — после некоторого раздумья начал Шкет. Помните, в шестом классе мы должны были поехать на Зарницу? Кажется, в октябре.
Виктор и Леня, не глядя друг на друга, кивнули. Еще бы не помнить, такие вещи запоминаются надолго.
— Вы, наверное, не знаете, но… — тут Шкет явно занервничал, ему стало не по себе, и он снова выпил — для храбрости. — Мои родители… это… в общем, не мои биологические родители. Меня взяли в детдоме, когда я был совсем мелкий. Полгода может. Короче, хорошие люди мне попались, иначе детство мое было бы совсем незавидным.
В общем, в то утро… мама собирала мне рюкзак, мы жили весьма небогато, впрочем, как многие тогда. Это была суббота. Я радовался, ведь… — тут он снова осекся, но продолжил, опустив глаза в пол, — ведь можно будет подурачиться с Ленкой, увидеть ее в спортивном костюме, показать свои таланты… — он усмехнулся… — но…
— Ты не поехал. Тебя не было, — сказал Леня. — Я помню тот день очень хорошо, будто он был вчера, хотя прошло лет тридцать или даже больше.
— Двадцать шесть… — сказал Виктор, всматриваясь в лицо Ильи.
— Господи, как время быстро течет… — сказал Шкет и продолжил. — Да, я не поехал. Кто‑то позвонил по телефону, позвали меня. Голос был тихий, какой‑то странный, искаженный, как в записи. Он сказал, чтобы я никуда не ездил. Чтобы остался дома.
Я рассмеялся — помните каким я был наглым? Даже что‑то нагрубил в ответ. И хотел уже бросить трубку, — в зеркале я видел, как мама доглаживает мою единственную майку, в которой было не стыдно показаться перед Леной… и тогда голос сказал, что, если я все‑таки поеду, мои родители умрут.
На кухне повисла мертвая тишина.
Шкет тяжело дышал. В глазах его стояли слезы.
— Вы представляете⁈ — вскрикнул он. — Гады! Суки! Гондоны проклятые! Я не знаю, кто это был, но в тот момент я готов был убить любого, кто хотел покуситься на жизнь моих родителей. Любого!
Он вытер слезы тыльной стороной ладони, залпом выпил и закурил, отвернувшись к окну.
Никто не произнес ни слова.
— В итоге я остался и больше, конечно же, никаких Зарниц не проводилось. Это был последний раз, когда мы так собирался — всем классом на природе. А я не поехал. Маме я, конечно, ничего не сказал. Просто надел выглаженную футболку и сообщил, что Зарницу отменили, звонок был именно по этому поводу.
Она, конечно, видела, что я не в себе — честно говоря, родители и так натерпелись от меня будь здоров. Но в тот момент я понял, что должен остаться дома.
Так я и проторчал целый день, маясь от безделья. Во дворе никого. По радио передавали какой‑то чемпионат СССР по бегу, но так как спортом я не интересовался, мне было не интересно, но другого ничего не было. Короче, я лежал и тупо слушал про этот бег. Помню, комментатор под конец будто с цепи сорвался, что‑то кричал про переигровку и нечестный поступок. В итоге победил какой‑то мужик, про которого, как я понял, вообще никто не слышал. Представляете? Кому‑то повезло, а кому‑то нет.
А вот после обеда, когда родители легли отдохнуть, запахло жареным в прямом смысле слова. Загорелась проводка, огонь быстро перекинулся на дверь и одежду. Если бы меня не было… просто моя комната рядом с прихожей, а взрослая спальня — в самом дальнем конце квартиры. Короче… чудом… я разбудил отца, он кинулся тушить, слегка обжег руки и лицо, но жив остался. Мама тоже, слава богу. Пожарные прибыли быстро, хотя полквартиры сгорело, включая все мои учебники, тетради и даже дневник с плохими оценками. — Шкет криво усмехнулся.
— А теперь скажите — что было бы, если бы я уехал на Зарницу. И второй вопрос — кто мне звонил? Это вряд ли был поджог, потому что пожарные установили, что причиной была старая проводка.
На кухне воцарилась тишина.
Из крана медленно, капля за каплей, сочилась вода — бесполезно, бесцельно. Капли громко ударялись о стальную мойку и проваливались в небытие.