— Мам… зачем…
— В воскресенье. По будним дням он занят в военном госпитале.
— У меня Зарница! — чуть не плача, вскрикнул Витя. — В воскресенье у меня Зарница.
Мама посмотрела на него и сказала:
— После Зарницы. Ты же там будешь не целый день.
Она быстро перевязала коробку с магнитофоном веревкой крест‑накрест, подняла ее и вышла из комнаты.
Витя посмотрел на одинокую бобину, оставшуюся лежать на столе. Тонкая пленка размоталась и, поблескивая, змеилась по поверхности.
«Не нужно было стирать его сообщение, — подумал он. — Хоть бы какая‑то память осталась. А теперь… кто мне поверит?»
Ему хотелось кричать и плакать, но все это было бесполезно. Он провалил задание. Связь с будущим потеряна.
Мама еще раз заглянула в комнату, подошла, обняла его и поцеловала:
— Не сердись на меня. Мы ведь все решили. Так?
Пряча влажные глаза, он обнял ее.
— Да.
— Беги в школу, опоздаешь.
Она вышла, дверь закрылась. Следом, через пять минут вышел и Витя. Он брел точно в сомнамбулическом сне, не видя ничего вокруг.
Даже когда кто‑то тронул за плечо, он не поднял головы и не ответил и только окрик заставил его встрепенуться.
— Э‑эй! Ви‑ии‑ть! Что‑о слу‑у‑чилось?
Услышав знакомый голос, Витя замер.
Это бы Шершень. Конечно же. Потому что, если неприятности начинают сыпаться, то они будут наваливаться до тех пор, пока не погребут тебя целиком и полностью.
Не поднимая головы, Витя сказал:
— Я… я забыл там рацию. Забыл там твою рацию. В подвале. Они… найдут. Обязательно найдут тебя.
Глава 24
Шершень как‑то неловко отстранился, наступил на тротуарную бровку и чуть не упал. Витя успел схватить его за рукав и удержать.
«Ну вот, еще и друга потерял», — подумал он, не решаясь взглянуть Владику в глаза.
— У‑у… тебя поэтому глааза на мо‑о‑окром месте?
Витя кивнул, но Шершень положил ему тяжелую руку на плечо.
— Я видел, как твоя‑а‑а ма‑а‑ама понесла ку‑у‑да‑то магнитофон. Зз‑а‑ачем ты‑ы меня обманываа‑а‑ешь?
Витя почувствовал себя настолько плохо, что готов был разрыдаться на плече у друга.
— Знаешь что‑о? В то‑ой рации са‑амое ценное бы‑ыло герма‑аниевые т‑транзисторы. Ддорогие, собаки! Все остальное с‑со сваалки. Если че‑естно, я их про‑о‑дал уже штук два‑адцать, — Шершень улыбнулся как‑то совершенно по‑детски, обнажив чудовищно кривые зубы.
Витя наконец посмотрел на него и увидел смеющееся, как обычно, лицо.
— Так ты на меня… ты… не обижаешься?
Он покачал головой.
— Я оо‑обижа‑аюсь, что т‑ты мне не‑е говоришь всю‑ю п‑правду. На ра‑ации ттвои отпеча‑а‑атки. Так что… если и при‑идут, то к тебе.
Витя покачнулся от страха и теперь уже Шершень схватил его за руку.
— Когда⁈ — вырвалось у Вити, но глянув на веселую физиономию друга, он понял, что тот шутит.
Их путь пролегал мимо мусорки и позади железного бака Шершень заметил телевизор с разбитым кинескопом. Это была настоящая ценность и удача для его друга, и Витя прекрасно об этом знал.
— Пп‑оможешь? — Шершень взглянул на Витю. Один бы он с этим массивным Горизонтом не справился. — У‑у нас правда, всего пя‑ять ми‑и‑инут.
— Давай! — откликнулся Витя. — Успеем! — он заметно повеселел. От Шершня исходила какая‑то энергия оптимизма и кипучей деятельности, сдобренная его специфическими шутками. Поначалу, когда они только познакомились, Витя совершенно не понимал его и даже думал, что вряд ли вообще стоит дружить с этим парнем, слишком уж странным он был. А все что странное — вызывает у людей страх. При первом знакомстве Шершень вызывал именно страх. Одни его зубы чего стоили! Приснись такие ночью, можно не добежать до туалета, — думал Витя. Потом он привык, в том числе и к зубам друга и вообще перестал обращать на них внимания. Самому же Шершню, кажется, было фиолетово — есть у него зубы, или их нет. Да и все остальное, отличное от других людей. А отличался он решительно всем.
— Даа‑а‑авай!
— Взял! Ох и тяжелый!
— Сорок ки‑ило!
Они с трудом дотащили телевизор до подъезда, и Витя подумал, что, если придется затаскивать тяжеленную бандуру на этаж, он точно надорвется.
Но Шершень достал ключ от подвала, открыл дверь и кивнул:
— Да‑авай, вниз.
Спускать по лестнице эту махину оказалось делом не из простых, и когда они наконец дошли до двери подвала Шершня, Витя дышал как загнанная лошадь.
Повозившись с замком, Шершень отворил дверцу и щелкнул выключателем.
Помещение озарил тусклый желтый свет.
То, что предстало перед глазами шестиклассника, повергло его в шок. Он рассчитывал увидеть обычный подвал средней семьи, заставленный соленьями, банками с компотом, обязательным мешком картошки, санками, велосипедом, может быть, запасными колесами для автомобиля и всяким старьем, что было жалко выбрасывать и которое в несчетных количествах годами копилось практически у каждой семьи в СССР. В общем, подвал — это святое.
Однако Витя не увидел ничего из того, что ожидал.
С правой стороны стоял длинный деревянный стол, прожженный в десятке мест, большие и малые тиски, портативный сверлильный станок, три паяльника и баночка с припоем и канифолью и сотни, может быть, даже тысячи спичечных коробков, выстилающих всю стену за столом. На каждой крышке корявым почерком были написаны какие‑то странные сокращения и аббревиатуры наподобие «ГТ‑108 г», «ГТ‑109», «ГТ‑109ж» и многие‑многие другие. Витя не понимал значений этих надписей.
В глубине подвала был сооружен своего рода деревянный стеллаж и там темнела груда аппаратуры самых разнообразных форм и очертаний. Разбитые и раскрученные телевизоры, магнитофоны, приемники и деки, проигрыватели, сложные физические приборы типа осциллографа, — Витя видел такие в кабинете физики и куча других приборов и техники.
На правой стене висела здоровенная туристическая карта Москвы. Размечена она была как‑то странно: на булавках, пронизывающих определенные точки висели бирки с красными циферками.
С потолка свисали тонкие и толстые провода, одни были скручены в витые пары, другие одиночные, с обмоткой и без, медные, алюминиевые, стальные, латунные… десятки труб и трубочек стояли в углу.
От всей этой картины у Вити закружилась голова.
— М‑мой к‑к‑кабинет, — скромно сказал Шершень.
В довершение всего, справа под картой Витя увидел довольно длинный топчан на ножках, прикрытый стеганым одеялом. Под ним коробки, набитые книгами, схемами и монтажными платами, а за его изголовьем — узкую, в половину, а то и в треть нормальной ширины — дверь, на которой висело зеркало. Он не знал, что подвалы бывают многокомнатыми, но, похоже, в данном случае, так оно и было.
— Ста‑а‑авь сюда, — скомандовал Шершень и они водрузили телевизор на единственное свободное место на стеллаже.
— Ну‑ужно с‑с‑рочно что‑то р‑разбирать, — констатировал Шершень, оглядев свои владения. — М‑места уже нет.
— Ни фига себе! — потрясенный увиденным, выразил свои чувства Витя.
Конечно, в каком‑то смысле эта напичканная техникой конура напоминала гараж дяди Грома, но тот все‑таки больше слесарничал, строгал, ремонтировал и чинил авто, мотоциклы и мотороллеры. Шершень же, похоже, был радиоэлектронщиком.
Витя поднял глаза и увидел полку, на которой громоздилась широченная подборка разноцветных журналов. Он автоматически протянул руку, вытащил один и прочитал название: «Радио 10/84. Еженедельный научно‑популярный радиотехнический журнал». На обложке были запечатлены мужчины‑спортсмены, пожимающие друг другу руки.
Один из мужчин был очень похож на Шарова. Витя уставился на обложку, пытаясь понять, что бегун делает на обложке журнала «Радио».
Об уроках он совершенно забыл.
— Ну‑у что? Ра‑а‑асказывай, — услышал он позади себя голос и вздрогнул от неожиданности.
Витя замялся, положил журнал на место и присел на топчан, рядом с Шершнем, который выжидательно замер.
— Да… рассказывать и нечего, собственно. Магнитофон… у меня от папы остался. «Комета‑209». Хороший.
Шершень кивнул в знак согласия.
— О‑очень хо‑о‑ороший.
— И… мы… то есть, мама решила его продать. Мы решили его продать, чтобы… — Витя сбивался, потому что говорил неправду. Говори он правду, слова лились бы сплошным потоком, но врать было трудно, а выдумывать вранье на ходу — еще сложнее.
Темные глаза Шершня в полутьме странно блестели и Вите сделалось немного не по себе.
— Это необычный магнитофон, — решился, наконец, Витя.
Маленький светильник на верстаке почти не давал света, зато тени, которые плыли по стенам подвала, выглядели очень реалистично.
— Я не знаю, как так получается… в общем, наверное, ты мне не поверишь, но, когда несколько дней назад я записал сообщение… просто подключил к этому магнитофону микрофон и продиктовал запись с листочка… потом решил послушать, как получилось. Не сразу, конечно. Но через некоторое время… обнаружилось, что моя запись пропала. Исчезла.
Шершень покачал головой.
— Ле‑ента ра‑а‑азмагнитилась, скорее всего. Пп‑осмотри, мо‑ожет быть рядом мощный тт‑трансформа‑а‑атор от телевизора, например. И‑или еще что…
Витя тронул его за плечо.
— Нет. Не размагнитилась. Все с ней нормально.
— Т‑тогда что? Бра‑ак? Скачок на‑а‑апряжения?
— Нет.
Витя привстал с топчана, развернулся в узком проходе и облокотился на верстак. Он чувствовал странное возбуждение, какое обычно бывает перед важным уроком, — немного посасывает под ложечкой, но, если ты готов, воодушевление начинает бить ключом и буквально выпрыгивает из груди. И вот, ты первый тянешь руку…
— Нет! Там оказался голос! Другой голос!
— Г‑г…голос? Ч‑ч‑тоо ты‑ы имеешь в‑в‑виду? От ста‑а‑арой записи?
— Нет. Там никогда не было другой записи. Этот голос… в общем, ты только не падай… он сказал мне, что он из две тысячи десятого года, — выпалил Витя и замер.
Шершень странно покачнулся, посмотрел направо в свое отражение, потом снова повернулся к Вите.