В подтверждение этой истины давайте проведем мысленный эксперимент. Представьте, что вам представилась счастливая возможность сесть в машину времени и отправиться назад, в прошлое, в любую эпоху человеческой истории. Куда вы отправитесь? Какую эпоху выберете? У белого цисгендерного гетеросексуального мужчины очень большой выбор на шкале времени – этому путешественнику в прошлое будут рады везде и в любое время. Если же вы в эту категорию не вписываетесь, тогда вам следует хорошенько подумать. А может быть, вы женщина? Или инвалид? В каком времени вам будет лучше всего? В какой эпохе? 1000 лет назад? 500? 100? 50? 10? 5? Для меня самое лучшее время – это настоящее. Я бы предпочел, чтобы мне не запрещали ездить на такси и не отказывали ни в возможности трудоустройства, куда бы я ни обратился, ни в банковском кредите, ни в выборе жилья. А с моим желанием реализовать мечту – стать ученым, которую я пестовал с детства, я не хотел бы быть чьим-то слугой, и мне не хотелось бы, чтобы меня купил и мною владел совершенно незнакомый человек. Если уж на то пошло, то я бы предпочел отправиться в будущее, как, полагаю, поступил бы и священник-аболиционист унитарианской церкви Теодор Паркер, который в 1853 году писал[211]:
Я не претендую на понимание моральной вселенной; дуга очень длинная, а мой взгляд достигает недалеко. Я не могу рассчитать эту кривую и дорисовать в уме кривую, но я могу предугадать ее по совести; и из того, что я вижу, она, я уверен, склоняется в сторону справедливости.
Признаем ли мы это разнообразие? Выделяем ли, принимаем ли его? Или стремимся вообще его не замечать? Только представьте, что было бы, если бы расовая, половая и этническая принадлежность нисколько не влияли на наши суждения и оценку людей, если бы они были для нас столь же малозначимы, как, скажем, тот факт, носит ли человек очки или нет, какой зубной пастой он пользуется и предпочитает ли вафли блинам!
Мои чувства в этом вопросе совпали бы с мнением пришельцев из космоса. Пусть это будут инопланетяне, которые во всех отношениях настолько отличаются от нас, что для них люди, как бы они ни разнились между собой, все на одно лицо. Все, что они различают, – это четыре конечности, туловище и голова. Да, этих пришельцев можно назвать бесчувственными, но поверьте: мы ничем не лучше. Взять хотя бы животных. Что касается большинства зверей и птиц, то, глядя на них на расстоянии или даже вблизи, мы зачастую не можем определить ни пола, ни вида. Именно так мы относимся к городским голубям и уж тем более к золотым рыбкам в аквариуме. Особенно к последним. Когда я, например, находился в лагере, мои родители тайно заменяли умерших рыбок живыми, чтобы скрыть, что они за ними недоглядели или перекормили. Ведь когда смотришь на золотых рыбок, то что одна, что другая, что третья – все похожи, их не различить.
Вот и инопланетяне увидели бы, как мы разделяем, расслаиваем и порабощаем других людей исходя из каких-то особенностей, для самих инопланетян совершенно не очевидных. Став свидетелями подобной сортировки, которая абсолютно не укладывается в мир их представлений, они бы просто связались с родной планетой и сообщили, что, несмотря на наличие на Земле живых существ, ничто не доказывает, что на этой планете есть разумная жизнь.
9Закон и порядок
Если вы убьете инопланетянина, будет ли это считаться убийством? Насколько инопланетянин должен быть разумней вас, чтобы его смерть от ваших рук расценивалась бы как убийство? Кто владеет Луной? Кто владеет правами на залежи минералов на астероидах и воду на кометах? Законы космоса остаются своего рода Диким Западом. Если мы хотим, чтобы наше поведение в космосе было нормативным, потребуются законы, клеймящие позорное прошлое человечества, подлежащие исполнению и, возможно, даже оправдывающие тайные системы правосудия. Потому космические законы сами по себе являются границами философии права.
Качественные правовые системы являются необходимыми предпосылками для всего, что мы называем цивилизацией, так как они защищают нас от дестабилизирующих низменных побуждений, диктуемых первобытными инстинктами. Задайтесь вопросом: как вели бы себя люди, если бы не существовало угрозы судебного преследования? Даже при существующей правовой системе и осознании угрозы наказания посмотрите, сколько людей легко преступают установленные законы. Воистину, без правовой системы у нас не было бы никаких надежд на долговечность цивилизации.
Помните эдикт Аристотеля: «Закон – это разум, свободный от страсти»? Если бы этот эдикт имел хоть какое-то значение и если бы Фемида, олицетворяющая правосудие, с завязанными глазами, с мечом в одной руке и весами в другой, действительно символизировала то, как правосудие работает, тогда в каждом случае судебного разбирательства совет присяжных состоял бы из информированных экспертов, которые при отыскании истины обладали бы повышенным иммунитетом к страстям адвокатов, эмоциям свидетелей и общественным настроениям. Если судебные процессы построены на говорении одной только правды, то почему некоторые юристы более высокооплачиваемы? Они что, более талантливы в отыскании правды? Или их тактика лучше убеждает присяжных в справедливости отстаиваемого ими мнения, независимо от того, является ли оно истинным?
Если в суде правда и объективность не востребованы да и не желательны, тогда мы должны признать (самим себе признаться?), что по крайнее мере некоторые части системы правосудия противоречат эдикту Аристотеля и всецело основываются не на разуме, а на чувствах и эмоциях. А что это, как не стремление превратить страсть в сострадание. Последствия? Только одно: в такой момент выносится вердикт, отражающий не столько правду, сколько то, что высокооплачиваемые адвокаты считают таковой.
Давайте рассмотрим судебную процедуру упрощенно, чтобы не заскучать. И начнем мы с того, что некие облеченные полномочиями лица (присяжные), опираясь на доказательства или, наоборот, отсутствие оных, объявляют обвиняемому, например вам, виновны вы или нет. То есть они объявляют вердикт, основываясь на собственной оценке ситуации. Как видите, никаких поправок на предвзятость, плохое настроение или дезинформацию.
Разумеется, все это требует улучшений.
В религиозных культурах боги обычно выступают как всевидящие и всезнающие сущности. Так почему бы не поручить Самому Богу выносить вердикт, как раньше в некоторых обществах? На этом «Божьем суде» вас могут подвергнуть любым испытаниям: заставить биться один на один с врагом, погрузить с головой в воду, пройти через огонь, вылить на грудь кипящее масло или выпить яд. Если вы выйдете из этих испытаний с минимальными повреждениями, значит, вы невиновны, потому что Бог защитил вас. Примеры таких испытаний имеются в разных культурах, например, они зафиксированы в законах древневавилонского царя Хаммурапи, принятых в 1750 году до н. э. Один из них, например, предписывает испытания водой[212]:
Если кто выдвинет обвинение и обвиняемый пойдет к реке и прыгнет в нее, то, если он утонет, обвинитель должен забрать все имущество его дома. Но если река докажет, что обвиняемый невиновен, и он избежит вреда, выдвинувший обвинение будет повинен в смерти, а прыгнувший в реку должен забрать имущество дома, принадлежавшего его обвинителю.
Что и говорить, дрожь пробирает! Но давайте мысленно и разнообразия ради бросим в воду труп, причем не в реку, а в океан. Если труп всплывет лицом вверх, это будет доказательством того, что Бог принял душу этого человека и он попадет в рай, где его невиновность будет вознаграждена сторицей. А если всплывет лицом вниз, значит, он виновен по всем пунктам обвинения и в рай не попадет.
Чепуха? Вовсе нет. Например, в 48 главе описания путешествия Магеллана вокруг света, сделанного его соратником, итальянцем Антонио Пигафеттой[213], последний повествует о двух особо тяжелых месяцах в море без свежей пищи и воды. По обычаю того времени умерших членов экипажа выбрасывали за борт. Пигафетта описывает сцену, напоминающую испытание водой:
Полных два месяца без отдыха мы непрерывно плыли на север, и за это время 21 человек скончался от голода. Когда мы опускали в море их трупы, христиане пошли ко дну с лицами, обращенными вверх, а индейцы – с лицами, обращенными вниз.
Либо Антонио это видел собственными глазами, либо он пал жертвой предвзятого отношения к язычникам и поверил на слово очевидцам. В любом случае, если вы собираетесь прибегнуть к подобному доказательству для установления вины живых людей, тогда, чтобы все вышло, как задумано, все испытуемые должны быть христианами. А что, если нет? Тогда испытуемые умрут и не попадут в рай, даже если невиновны.
Почему бы не выносить вердикт на основе доказательств, тем более что доказательства всегда приводятся обвинителями, с тем чтобы убедить судью или судей? Но предположим, что вы обвиняемый, а судья почему-либо питает к вам неприязнь. Предположим также, что вы невиновны, но никто вас не защищает. В этой ситуации доказательства будут убедительными только в том случае, если люди, изучающие их, понимают, на чем они строятся, и заботятся лишь о том, чтобы восторжествовала правда.
Справедливости ради стоит признать, что синьор Пигафетта в ту донаучную эру, то есть в 1500-х годах, был настоящим джентльменом. Как уже отмечалось, в науке проверка гипотез современными методами не осуществлялась вплоть до 1600-х годов. До этого времени натурфилософы (сегодня мы их называем учеными) декларировали некий постулат, который им казался истинным, совершенно не думая о более поздних временах, когда на замену предположениям придут эксперименты и наблюдения. Не люди, но природа – сама Вселенная – стала в науке одновременно высшим судией, присяжными и экзекутором. Натуралист XIX века Томас Генри Гексли выразил то же более прямолинейно