<…>. И если такого праведного и святого мужа, справедливо молившегося о гибели грешников, не послушал ангельский владыка, то тебя, смердящего пса, злого изменника и грешника, молящегося о злом, наверное не послушает <…>.
О святом князе Федоре Ростиславиче – с охотой принимаю его в судьи, хотя он вам и родственник, ибо святые видят, что было между вами и нами от начала и доныне, и поэтому рассудят справедливо. А как, вопреки вашим суетным злым немилосердным замыслам, святой Федор Ростиславич действием Святого Духа исцелил нашу царицу[120] Анастасию, которую вы уподобляли Евдоксии[121]? Ясно поэтому, что он не вам способствует, но нам, недостойным, оказывает свою милость. Так и теперь мы надеемся, что он будет помогать более нам, чем вам, ибо «если бы вы были детьми Авраама, то творили бы дела Авраама, а Бог может и из камней сделать детей Аврааму». Не все ведь произошедшие от Авраама считаются его потомством, но только те, кто живет в вере Авраама[122].
По суетным же замыслам мы ничего не решаем и не делаем и на лживое основание ногами своими не опираемся, но, поскольку у нас хватает сил, стремимся к твердым решениям и, опершись ногами на прочное основание, стоим на нем непоколебимо.
Никого мы из своей земли не изгоняли, а если кто отпал от православия, то по своей воле. Избитые же и заточенные, как я выше сказал, получили наказание по своей вине. А если вы называете себя невинными, то совершаете еще худший грех, ибо, сотворив зло, не хотите раскаяться и получить прощение. Грех ведь не тогда опасен, когда его совершают, а когда, совершив его, не приносят покаяния и выдают нарушение закона за законный поступок. Радоваться же победе над вами мне незачем: не радостно узнать об измене своих подданных и казнить их за эту измену. Скорее надлежит скорбеть, что у них мог возникнуть такой дьявольский замысел – сопротивляться своему владыке, данному Богом. Возможно ли, чтобы эти убиенные за свою измену предстали перед Господним престолом? Да и не может быть людям это ведомо. Вы же, изменники, вопиете неправедно и не получите просимого, ибо, как было сказано выше, просите ради баловства.
Ничем я не горжусь и не хвастаюсь, и нечем мне гордиться, ибо я исполняю свой царский долг и никого не считаю выше себя. Скорее это вы гордитесь, ибо, будучи рабами, присваиваете себе святительский и царский сан и учите, запрещая и повелевая. Никаких средств для мучения христиан мы не придумываем, а, напротив, сами готовы мучиться ради них от их врагов не только до крови, но и до смерти. Подданным своим воздаем добром за добро и наказываем злом за зло, и не потому, что нам хочется их наказывать, а по нужде – из-за их злодейских преступлений, ибо сказано в Евангелии: «Когда состаришься, то прострешь руки свои и другой тебя перепояшет и поведет, куда не хочешь». Видишь ли, что часто я не хочу, но приходится наказывать преступников за их преступления. Пишешь, что мы надругаемся над монашеством и потакаем ласкателям – не знаю каким, не остаткам ли вашего дьявольского совета? Среди бояр наших нет несогласных с нами, кроме только ваших друзей и советников, которые и теперь, подобно бесам, не оставляют своих коварных замыслов <…>. Губителей нашей души и тела среди нас нет. Ты опять помышляешь помыкать мною, как младенцем, – вы ведь называете гонением, если я не хочу, подобно ребенку, быть в вашей воле. Вы же всегда хотите быть мне и властителями, и учителями, как младенцу. Мы же уповаем на Божью милость, ибо достигли возраста Христова и, помимо Божьей милости, милости Богородицы и всех святых, не нуждаемся ни в каких наставлениях от людей, ибо невозможно, властвуя над множеством народа, добиваться наставлений от других. Насчет Кроновых жрецов ты писал нелепости, лая, подобно псу, или изрыгая яд, подобно змее: родители не станут причинять своим детям таких неприятностей – как же мы, цари, имеющие разум, можем впасть в такое нечестие? Все это ты писал по своему дьявольскому, собачьему умыслу. А если ты свое писание хочешь с собою в гроб положить, значит, ты уже окончательно отпал от христианства. Господь повелел не противиться злу, ты же и перед смертью не хочешь простить врагам, как делают по обычаю даже невежды; поэтому над тобой не должно будет совершать и последнего отпевания.
Город Владимир, находящийся в нашей вотчине, Ливонской земле[123], ты называешь городом нашего недруга, короля Сигизмунда. Этим ты доводишь свою собачью измену до конца. А что ты надеешься получить от него многие пожалования – это правильно, ибо вы не захотели жить под властью Бога и данных Богом государей, а захотели самовольства; поэтому ты по своему дьявольскому умыслу и искал себе такого государя, который ничем сам не управляет, но хуже последнего раба – от всех принимает повеления, сам же никем не повелевает[124]. Но ты не найдешь себе там утешения, ибо там каждый о себе заботится: «Кто избавит тебя от насилий со стороны обидчиков, если даже сироты и вдовы не находят правого суда?» – ибо вы враги христианства!
Об антихристе мы слыхали – вы, замышляющие зло против Божьей Церкви, поступаете подобно ему. О «сильных во Израиле» и о пролитии крови я уже писал; а что мы якобы потакаем кому-либо – неправда, это вы не переносите возражений, а любите, чтобы вам потакали. Никакого советника, рожденного от блуда, мы не знаем, – наверное, это кто-нибудь из вас, а моавитянин и аммонитянин – ты сам. Так же как они, происходя от Лота, сына Авраама, всегда воевали с Израилем, так и ты, происходя из государского рода, беспрестанно стремишься нас погубить.
Писал ты свое письмо, выступая как бы судьей или учителем, но ты не имеешь на это права, ибо повелеваешь с угрозами. Как все это напоминает коварство дьявола! Он ведь то заманивает и ласкает, то гордится и пугает, так и ты: то, впадая в безмерную гордость, ты воображаешь себя правителем и пишешь обвинения против нас, то притворяешься беднейшим и скудоумнейшим рабом. Как и другие, бежавшие от нас, ты написал свое письмо собачьим, неподобающим образом – в исступлении ума, в неистовстве, по-изменнически и по-собачьи, как подобает одержимому бесом <…>.
Дано это крепкое наставление в Москве, царствующем православном граде всей России, в 7072 году от создания мира, в 5-й день июля [1564 г.].
[1] Константин Флавий I (307–337), византийский император, сделавший христианство государственной религией.
[2] Иван IV опирается на публицистические памятники начала XVI в. («Послание о Мономаховом венце», «Сказание о князьях Владимирских»), утверждавшие, что киевский князь Владимир Мономах (1113–1125) получил «шапку Мономаха» и другие царские регалии от своих византийских предков.
[3] Дмитрий Донской (1359–1389).
[4] Исавр, Навозоименный и Армянин – византийские императоры-иконоборцы: Лев III Исавр, Константин Копроним (т. е. «Навозоименный», по-древнерусски «Гноетезный») (оба – VIII в.), Лев V Армянин (IX в.).
[5] Курбский именовал себя князем ярославским в связи с тем, что род его вел происхождение от ярославских князей.
[6] Грозный обращается не только к Курбскому, но и к другим «крестопреступникам», разделяя их на две категории – «друзей» Курбского и «служебников». К друзьям он причислял таких, например, эмигрантов, как князья-рюриковичи Заболоцкие, к слугам – подлинных слуг Курбского (братья Калыметы и др.) и, вероятно, независимых, но не знатных лиц, как Тимоха Тетерин, Марк Сарыгозин и т. п. Послам указывалось, что упрекать за «измену» следует только Курбского и других «радных», а «худому излаяв, да плюнути в глаза».
[7] Грозный обвиняет Курбского и его сподвижников в «наватской» ереси (ереси Навата, или Новициана, III в. н. э.), требовавшей от людей, чтобы они были выше (нравственней) «человеческого естества».
[8] Имеется в виду Ливонская война (с 1558 г.) и война с Польско-Литовским государством (с 1560 г.).
[9] Иван IV не признавал подлинным христианством ни господствующее в Польше и Литве католичество, ни возникшую в Ливонии и польско-литовских землях протестантскую (реформационную) церковь.
[10] Грозный считал, что вмешательство Польско-Литовского государства в Ливонскую войну в конце 1559 г. было вызвано задержкой в военных действиях из-за нежелания «Избранной рады» вести Ливонскую войну.
[11] Евангелие от Матфея, глава 25, стих 29.
[12] В первых дипломатических посланиях после бегства Курбского царь утверждал, что собирался только «понаказати» и «посмирити» Курбского, но позднее он признавался, что намеревался его казнить.
[13] Послание апостола Павла к Римлянам, глава 13, стихи 1–2.
[14] См. Послание апостола Павла к Ефесянам, глава 6, стихи 5–7; Первое послание Петра, глава 2, стих 18; Послание апостола Павла к Римлянам, глава 13, стих 5.
[15] Ср. Первое послание Петра, глава 3, стих 17.
[16] Ср. Евангелие от Луки, глава 8, стих 6.
[17] Ср. Первая книга Царств, глава 20, стих 3.
[18] Слуга Курбского Василий Шибанов был, согласно летописи XVI в., «поиман» (арестован) после бегства его господина – очевидно, где-то в пограничных местах, откуда бежал Курбский; летописец утверждает также, что Шибанов «сказал… князя Ондрея изменные дела». Однако в послании сам царь пишет, что Шибанов «не отвержеся» Курбского даже перед лицом смерти. Уже в 30-х гг. XVII в. на одном из списков послания Курбского была сделана помета, что Курбский писал к царю «с человеком своим с Васкою Шибановым»; в конце XVII в. в Латухинской Степенной книге появился рассказ о том, как Шибанов доставил Ивану IV и публично прочел на «красном крыльце» в Кремле письмо Курбского (на этом рассказе основана известная баллада A. К. Толстого «Василий Шибанов»). Будучи пленником, публично вручать царю послание Шибанов не мог.