С каждой минутой князь Борис все больше ощущал, что не видеть Майтрейи для него становится мукой. Он испросил в полку отпуск для себя и Андрея Ростопчина, которого не мог оставить в плену его черной меланхолии. К тому же, прапорщик недавно получил письмо от матери, в котором та сообщала о приезде старшего брата, графа Сергея, вернувшегося домой после долгих лет скитания по Европе.
Решено было, что они вдвоем отправятся в путь. Однако Белозерский до конца не представлял себе, какую рану оставила Сильвана Казарини в сердце его друга. Андрей всю дорогу говорил только о безвременно умершей певице и о роковом бале в Царском Селе да осыпал проклятиями шефа жандармов.
Штабс-капитан предпочитал ехать деревенской дорогой, полагая, что мягкая земля полезнее лошадям, чем засыпанное гравием шоссе. Его конь по кличке Преданный служил ему девять лет и считался самым старым в полку. Однако Борис ни за что не хотел с ним расставаться, любил его всей душой и берег.
Доехав до большого села, путешественники решили перекусить в трактире, стоявшем у самой околицы. Они спешились и, так как их никто не встречал, сами привязали коней к кормушке с сеном. В это ранее время в темноватой просторной зале, пропахшей табачным дымом и кислыми щами, было еще малолюдно. В углу одиноко обедал какой-то мрачный бородач. В другом углу два мужичка, уже довольно пьяненькие, братались и лезли друг к другу целоваться. Впрочем, они не слишком шумели. Офицеры, усевшись за стол у окна, заказали подоспевшему сонному половому обед.
– Каждое лето, отправляясь в отпуск в наше подмосковное имение, я изучал все кабаки на этой дороге, – просвещал товарища Белозерский, – и знаю прекрасно, что где можно вкушать, а чего лучше не касаться. Здесь, например, можно было угоститься недурственными печеными петушками…
– Отчего только петушками? – без энтузиазма поинтересовался Ростопчин.
– Да потому, дружище, что курица несет яйца, и режут ее в деревне только, когда она нестись перестает! А петухов в курятнике много не нужно. Оттого и петушки… Как только я отведаю их тут, сразу чувствую – дом уже рядом!
– А меня вот домой не тянет… – признался Ростопчин.
– Неужели? А как же Вороново? – удивился Борис, считавший ростопчинское поместье самым прекрасным местом на земле. Ведь именно там он испытал настоящее счастье, встретил свою первую любовь, а людям свойственно идеализировать места, где они были счастливы.
– Знаешь, дружище, Вороново без отца превратилось в монастырь, последнее пристанище иезуитов, – криво улыбнувшись, ответил Андрей. – Матушка собрала там два десятка девиц, в основном француженок, старых дев и падших женщин. Выстроила католическую часовню. Она бы и собор построила, если бы ей позволили. Святые отцы приезжают из Москвы служить воскресные мессы, исповедуют и причащают девиц. Матушка даже вознамерилась обратить всех своих крестьян в католичество и сама принялась обучать их французскому и латыни…
В своем гневном воззвании, оставленном на воротах пылающего поместья, граф Федор Васильевич Ростопчин написал в двенадцатом году: «…Я по собственному побуждению поджигаю свой дом, чтобы вы не осквернили его своим присутствием. Французы!.. Здесь вы найдете только пепел!» По иронии судьбы и по прихоти супруги покойного губернатора в заново отстроенном Воронове царил исключительно французский дух. Даже крестьяне принудительно обучались языку, который яростный галлофоб Ростопчин всячески изгонял из русской жизни и из собственной лексики. Однако курьезам не суждено было иссякнуть в этом славном семействе. Мужики слабовато продвигались во французской грамматике, зато графиня Екатерина Петровна, разменяв шестой десяток, была вынуждена наконец-то сесть за штудии родной речи, и она вдруг, хоть и коряво, заговорила по-русски. Вдоволь наобщавшись с крестьянами, графиня безмятежно использовала необычные для своей среды просторечные обороты и слова, вроде «ахти», «авось», «кажись», «анадысь». Особое удовольствие ей доставляло слово «посыкнуться», то есть посягнуть, возыметь дурное намерение. Она употребляла его по случаю и без случая. «Да как ты посыкнуть-то посмел на барское добро?!» – выговаривала она конюшему, опоившему лошадь. «В погребе мыши посыкнули на окорок, надоть его в людскую отослать…» Словом, если бы граф Федор Васильевич воскрес, он бы немало удивился такому прогрессу.
Андрей всегда неохотно вспоминал о доме. Его раздражала опека Бенкендорфа и неусыпный надзор императора Николая за семьями, перешедшими в католичество. И, конечно, особое значение государь придавал семье Федора Ростопчина, который должен был остаться на страницах истории как русский патриот и хранитель православной веры.
– Всякий раз, как я возвращаюсь домой, мать заводит разговор о перемене веры, – жаловался другу Ростопчин-младший. – При этом она прекрасно понимает, что мне придется тогда оставить службу и поставить крест на любой карьере в России. Для нее самый показательный пример успеха – это наша строптивица Софи, вышедшая удачно замуж за француза и ставшая настоящей француженкой. Брат Сергей, скитавшийся по Европе и приехавший в Москву, скорее всего, от безденежья, тоже вполне подходит для осуществления маменькиных замыслов. Он ничего из себя не представляет! Но меня-то, русского офицера, она могла бы оставить в покое! Так нет, ей угодно сделать из меня католика, хотя бы для этого потребовалось сломать мне жизнь…
Граф Андрей обратил очень мало внимания на поданных петушков, в самом деле превосходно запеченных. Он бесконечно говорил о наболевшем, потакая своей меланхолии, изливал душу перед человеком, которого считал не просто самым близким другом, но в какой-то степени даже родственником.
Когда обед был окончен и офицеры, расплатившись, вышли из трактира, штабс-капитан обратил внимание на стоявшую во дворе карету. Рядом возился, запрягая лошадей, рыжеволосый долговязый парень, безбородый, безусый, но с огненного цвета бакенбардами.
– Ба! Да это же Вилимка Сапрыкин! – воскликнул Белозерский. – Слуга моего московского соседа, графа Шувалова.
– Князь Борис Ильич! – тотчас признал его славный Фигаро. Он держался развязно и фамильярно, как человек, знающий себе цену. – Какими судьбами? Вот так встреча!
– Разве граф не в своей деревне, под домашним арестом? – шепотом спросил Борис, вплотную приблизившись к Вилиму. – Хотя, кажется, я видел его давеча в Царском Селе, на императорском балу…
– Обознаться изволили, ваше сиятельство, – глазом не моргнув, нарочито громко ответил слуга, – мой хозяин безвыездно проживает в своем Владимирском имении, как ему и положили от властей.
– Наверное, обознался, – не стал спорить штабс-капитан, – давно не видел твоего хозяина, уже и лицо его стерлось в памяти. А кого же в таком случае ты везешь и куда следуешь? – поинтересовался Борис.
– А это княжна Головина со своей английской горничной решили проведать графа в деревне, – с апломбом произнес Сапрыкин. – Так что я их милость сопровождаю!
– Княжна, вероятно, родственница Шуваловым? – продолжал допрос Белозерский.
– Племянница моего хозяина, – кивнул Вилим.
– Племянница? Держу пари, что молода и хороша собой?
– Так и есть, – с достоинством ответил Вилим. – А вот и они изволят идти, собственной персоной…
На задах трактира виднелось отдельно стоящее строение, в котором проезжавшим отдавались внаем для отдыха комнаты. Однажды Белозерский и сам воспользовался гостеприимством местного предприимчивого трактирщика и сто раз проклял здешних клопов. Оттуда и вышла Татьяна в сопровождении Бетти. Фигаро бросился к ним и, подведя барышню к господам офицерам, представил князя так свободно, будто был ему ровней:
– Прошу любить и жаловать, Татьяна Павловна: наш московский сосед, князь Белозерский Борис Ильич.
Штабс-капитан поклонился и поцеловал смутившейся девушке руку. После чего указал на всеми забытого, окончательно затосковавшего прапорщика:
– Граф Андрей Ростопчин, сын нашего легендарного московского губернатора.
Молодой Ростопчин поцеловал юной особе ручку с трепетом и любезно спросил:
– Как же вы отважились на такое путешествие, без надлежащего сопровождения? Должно быть, вы очень смелая девушка…
– Приходится быть смелой, – оправившись от внезапного смущения, прямо отвечала Татьяна, – когда твой суженый находится под арестом, а родители даже слышать не хотят об этом браке.
– Так вы невеста Шувалова?! – изумившись, воскликнул штабс-капитан. – Вот так новость! А все его считали безнадежным холостяком.
– И, судя по всему, вы сбежали из дома? – предположил прапорщик.
– А что мне оставалось делать, господа? Ведь сердцу не прикажешь…
– Это верно, – согласился Борис. Андрей тотчас поник головой, вспомнив свою несчастливую влюбленность. – В таком случае, – продолжал Белозерский, – разрешите нам сопровождать вас в дороге! Мы послужим вам надежной охраной до самой Москвы. Увы, в деревню мы вас сопровождать не сможем – служба… Но до московской заставы – мы ваши верные слуги!
– Да-да, – поддержал прапорщик, – вам совершенно невозможно так ехать! Мы станем вашими рыцарями и будем считать вас нашей госпожой! Приказывайте, что вам угодно, – мы исполним!
– Я вам очень признательна, господа, – растрогавшись этой пылкой речью, произнесла Татьяна. – И я без всяких колебаний принимаю ваше великодушное предложение!
– Да только ничего у вас не выйдет, господа драгуны, – заносчиво возразил рыжий слуга. – Я намереваюсь доставить княгиню в деревню за пятеро суток. Буду гнать лошадей ночами по главной дороге, а днем делать привалы в деревнях.
– Разумно, – одобрил Борис и с улыбкой добавил: – Мы с Ростопчиным придерживаемся такой же тактики. Галопом пускаем коней только по ночам, когда дорога совершенно пуста.
– Я буду делать всего лишь два привала, утром и вечером, по два-три часа, чтобы поспать и дать отдых лошадям, – продолжал пояснять Вилим и, взбираясь на козлы, с ленцой, зевая, добавил: – Так что могу хоть на что поспорить, что вам, с вашими барскими привычками, ни в жизнь меня не догнать.