В Англии Невилл Чемберлен сложил обязанности премьер-министра, и на его место пришел Уинстон Черчилль, в то время как в Польше нацистский офицер Рудольф Хёсс отмечал свое назначение комендантом нового концентрационного лагеря под названием Аушвиц. С ужасающей дальновидностью он объявил о том, что в скором времени пустые вшивые польские бараки будут переделаны в наиболее эффективный концентрационный лагерь во всем Третьем рейхе.
Два дня спустя нападения немцев на Голландию королева Вильгельмина уплыла в Англию на военном корабле с принцессой Юлианой, прицнем Бернардом и их детьми и возглавила голландское правительство в изгнании.
После четырех дней сражения немецкие самолеты разбомбили центр Роттердама и превратили его в пылающие развалины, убив при этом 1000 людей и оставив бездомными около 800 000 голландцев. Голландская армия уже сдалась, чтобы уберечь жителей Роттердама, но нацисты заявили, что не получили информацию об этом вовремя, и поэтому бомбежка не была прекращена. По новостям передавали, что один маленький мальчик, наблюдая весь город в огне, спросил: «Мама, это конец света?» Включая Амстердам и другие города, пережившие такое же бедствие, Нидерланды сдались Германии.
Наши худшие ожидания оправдались. С 15 мая 1940 года мы стали жить в зоне нацистской оккупации, и деваться нам было некуда.
Жизнь снова вмиг поменялась. В ту среду немецкие войска перешли через мост Берлаге и оказались в Амстердаме. Некоторые прохожие благодушно приветствовали их на улице Рокин, простирая к ним руки, в то время как немцы проносились по улицам. Большинство рядовых граждан отреагировали с ужасом и неоднозначно отнеслись к происходившему. Они очень хотели сохранить свою независимость, но им нужно было уметь примириться с новыми обстоятельствами, если от этого зависела безопасность их семьи.
В надежде удержать национал-социалистическую партию Антона Мюссерта вдалеке от власти в июле 1940 года была основана новая политическая организация – Нидерландский союз. Он выступал за «разумную политику» сотрудничества с нацистами и даже обсуждал «еврейскую проблему». Это «разумное сотрудничество» завоевало много сторонников, и в течение нескольких месяцев в ряды НС вступили более 800 000 человек, причем мужчины и женщины выстраивались в очередь, чтобы присоединиться.
После нашего опыта в Вене и сообщений, которые поступали из остальных стран Европы, мы знали, что будет дальше. Главой нового нацистского режима стал Артур Зейсс-Инкварт, бывший австрийский канцлер, который являлся ответственным за разрешение аншлюса с Германией в 1938 году. Но нацисты вели себя сначала осмотрительно, не желая отталкивать большую часть голландского населения, и поэтому мы томились в ожидании будущего в нашей квартире в Мерведеплейн, подбадривали друг друга, но при этом испытывали сильнейший страх.
Тем летом мы в последний раз отдохнули все вместе: провели две недели на берегу моря в городке Зандворт, всего в часе езды на север от Амстердама.
Мы фотографировались на длинных пляжах, которые плавно уходили вниз, в небольшой участок Северного моря, который отделял нас от Англии. И мы ездили вместе на велосипедах по травянистым равнинным землям, смеясь, когда маму заносило из стороны в сторону из-за ее плохого чувства координации. Она никогда не разбиралась в велосипедах и автомобилях: ее единственный опыт вождения окончился тем, что она врезалась в дерево.
Мы вчетвером разговаривали, хихикали и дразнили друг друга, как будто не было никаких забот и проблем. Но на самом деле это было далеко от истины.
В августе 1940 года нацисты начали вводить законы против евреев в Нидерландах. Первый закон запрещал мясникам убивать животных способом кровопролития (как того требовала кошерная практика) якобы для «очищения голландской национальной чести» от «жестокости к животным».
Затем в сентябре нацисты запретили еврейским торговцам продавать свои товары на улицах. Затем евреям запретили работать на государственной и гражданской службе, а затем в университетах. К октябрю 1940 года все еврейские предприятия должны были быть зарегистрированы у нацистов.
В январе 1941 года нацистский режим потребовал полной регистрации всего еврейского населения в 130 000 человек, а в июле взрослым были выданы удостоверения личности с большой буквой «J», означавшей – «еврей». Евреи могли ожидать, что их остановят и попросят предъявить удостоверение на улице, в автобусе или трамвае, и если они вдруг оставят его дома, нацисты арестуют их на месте. Кажется невероятной нацистская вера в то, что они могли низвести тысячи мужчин и женщин – цельных, сложных личностей – лишь до буквы «J».
У мамы с папой уже были австрийские паспорта со штампом «J», прежде чем их забрали после аншлюса и заменили бесполезными немецкими паспортами – также с буквой «J». Тогда они также были изъяты, и все мы остались без гражданства. Даже в бельгийскую визу мамы вставили имя «Сара», чтобы власти знали, что она еврейка. (Еврейских женщин называли «Сара», а к мужским именам добавляли «Израиль».)
Наша жизнь становилась все более и более ограниченной. Как владелец еврейской компании папа был вынужден передать обувную фабрику в Бреде христианину, хотя я думаю, что у него была договоренность, в соответствии с которой он все еще получал доход. Новые ограничения на выезд означали, что он все равно не смог бы ездить на работу. Всегда бывший успешным бизнесменом, папа начал нанимать других евреев, чтобы изготовлять сумки из змеиной кожи на дому.
Мы стали видеть вывески на театрах, кафе и других общественных зданиях – «Запрещено для евреев». Еще более тяжелым для мамы и Хайнца было то, что все были вынуждены сдать свои радиоприемники, чтобы исключить возможность передачи новостей из Лондона. Теперь папа скучал по тем временам, когда можно было слушать обнадеживающие новости от наших английских союзников, а мама и Хайнц тосковали по музыке из Лондонской филармонии.
В феврале 1941 года сотни тысяч голландских граждан обездвижили Амстердам всеобщей четырехдневной забастовкой. Она произошла в знак протеста против жестокости немцев по отношению к евреям после драки возле кафе-мороженого. Это был первый признак организованного сопротивления со стороны голландского народа, и он застал нацистский режим врасплох.
До сих пор нацистская политика заключалась в том, чтобы относиться к голландцам снисходительно как к части их «арийской» расы, освобождая военнопленных и закрывая глаза на обычных людей, носящих оранжевые ленты или другие символы сопротивления на улице. Теперь зачинщиков забастовки поймали и расстреляли – шокирующее событие для голландцев, и нацисты впервые публично показали свое истинное лицо. Всеобщая забастовка февраля 1941 года все изменила, стала первым поворотным пунктом в оккупации.
Нацистский рейхскомиссар Артур Зейсс-Инкварт сказал голландцам, что поддержка евреев неприемлема. «Мы, нацисты, не считаем евреев частью голландского народа. Они наши враги».
Из боязни, что граждане Нидерландов не усвоят этот посыл, голландским кинотеатрам было поручено применять самый отвратительный вид нацистской пропаганды, в том числе показ примитивного фильма под названием «Вечный жид». Эта картина являлась поддельным документальным фильмом, предназначенным показать, что евреи – грязные и вредные, практически не люди, и состоял он из отрывочных кадров, показывающих евреев-«тунеядцев» на переполненной улице в польском гетто, и крыс, роящихся у водосточной трубы.
Мне обычно нравились долгие теплые весенние вечера, но с наступлением лета 1941 года мы уже не могли никуда пойти и чем-нибудь заняться. Были приняты еще более ограничительные законы: евреи не допускались на биржу, еврейские врачи могли лечить только еврейских пациентов, а еврейским музыкантам не разрешалось играть в оркестрах. Для Хайнца и меня, и других детей в Мерведеплейне это означало, что мы не могли пойти в парк, прогуляться по пляжу, покататься на трамвае, посетить зоопарк, освежиться в бассейне или пойти в кино. «Мне так хочется посмотреть фильм с Ширли Темпл», – со вздохом сказала я Хайнцу в один жаркий день.
«Что есть у Ширли, чего нет у меня?» – спросил брат, вскочив с кровати, где он читал свою книгу, и начал бить чечетку на полу.
«Разве это не так же весело, как просмотр фильма?»
«Танец не так уж плох, – ответила я, смеясь, – но ты не такой симпатичный, как Ширли».
В сентябре мы узнали, что нам придется идти в разные «еврейские» школы. Хайнц был вынужден покинуть лицей. В своей новой школе он подружился с Марго Франк. Они оба хорошо учились и иногда делали домашние задания вместе.
Мама с папой решили, что я все еще недостаточно хорошо говорю по-голландски, чтобы пойти в школу, поэтому они организовали для меня частные занятия с десятью другими детьми. Мама даже ходила к Франкам, чтобы познакомиться и спросить, не хочет ли Анна присоединиться к занятиям, но она хорошо владела языком, и ее родители решили, что она может пойти в нужную школу.
Наш преподаватель, мистер Мендоза, был холостяком средних лет, который каждый день проводил уроки в своей квартире, в то время как его мать готовила нам обед на кухне. Их семья была частью большой общины сефардских евреев, которые бежали от преследований из Испании и Португалии сотни лет назад и построили великолепную португальскую синагогу в Амстердаме.
Полагаю, что, как и большинство моих друзей и знакомых из Амстердама, господин Мендоза и его мать были депортированы в концентрационные лагеря и никогда оттуда не вернулись.
Когда подошел конец наших занятий, мои одноклассники договорились купить мистеру Мендозе подарок: двух волнистых попугайчиков в клетке. Мы держали птиц у себя в квартире, и после окончания уроков другие дети приходили и помогали их кормить.
Однажды утром я проснулась и обнаружила, что один из волнистых попугайчиков лежал мягкий, красивый, но мертвый на дне клетки. Никто из моих одноклассников, казалось, так не расстроился, как я, и мама купила другую птицу, чтобы заменить умершего попугая. Но я просто не могла забыть о нем. Я сжимала кулаки, желая повернуть время вспять и оживить птицу – но чуда не происходило.